Вспоминая эту встречу, я испытываю смешанные чувства, и, прежде всего – по отношению к себе самому.
Я был тогда совсем другим человеком. Какая-то часть его все еще жива во мне, как память о том, что я, помимо всего прочего, действительно человек, просто человек, который может ошибаться, может быть несчастным, слабым, озлобленным и утратившим веру, а еще – нуждающимся в помощи.
Это был високосный 1964-ый год. Год, когда стартовал Джемини-1, был продан первый Форд Мустанг, начались массовая битломания и военные перевороты в Южном Въетнаме, африканские республики провозглашали независимость, а Линдон Джонсон вновь одержал победу на выборах.
Я, разумеется, был в Уэстчестере, и не интересовался всем этим вовсе.
Стояла осень, те самые солнечные сентябрьские дни, когда приближающиеся холода кажутся чем-то еще совсем далеким, и на прогулку не обязательно брать пиджак. Алекс и Шон почти не появлялись в особняке, учились играть в гольф старыми клюшками Курта, осваивали новые изобретения Хэнка и… откровенно скучали.
Я не мог их винить, потому что в том была целиком и полностью моя вина, даже тогда я ясно осознавал это, но не делал ничего, чтобы это исправить.
Я вообще ничего не делал.
Жизнь научила меня тому, что всё на свете происходит не случайно, и это утверждение в полной мере относится к нашей встрече с Тессой, но тогда я воспринял бы его как оскорбление. Представьте, что вы – молодой человек с невероятными способностями и такими же невероятными амбициями, и рядом с вами – такие же как вы сильные, талантливые, готовые последовать за вами молодые люди. Перед вами открыты такие горизонты, что захватывает дух. Кажется, что все мечты обязательно сбудутся, что они – почти осязаемы, и вы вот-вот коснетесь их рукой. А потом случайная пуля лишает вас не только способности ходить, но и всякой надежды на то, что когда-нибудь вы сможете быть по-настоящему счастливы. Всё на свете не случайно? Вы бы поверили в это?
Я не верил.
Поначалу я держался неплохо. После месяцев, проведенных в больнице, двух бесполезных операций и огромного количества обезболивающих, я вернулся в особняк и вцепился в возможность что-то делать, как голодный пес в последнюю брошенную ему кость.
Я внушил Мойре уверенность в том, что со мной всё в порядке, а потом, не испытывая ни малейшего сожаления, я стер ей память о себе и обо всем, что со мной связано. Признаться, я испытывал искушение поступить так с Хэнком, Шоном и Алексом, и остаться совершенно одному.
Вы упрекнете меня в эгоизме и будете правы, но факт остается фактом: в то время я не имел ни желания, ни сил заниматься своей Школой, хотя и понимал, что это – мой единственный шанс на спасение, на обретение жизненной опоры, причины для того, чтобы утром вставать с постели.
Теперь, однако, чтобы «вставать» по утрам, мне нужны были изготовленные Хэнком опоры, ремни и прочие устройства для переноса моего искалеченного тела в инвалидное кресло, и я ненавидел каждое из них всей душой. Хэнк с большим энтузиазмом приступил к оборудованию особняка необходимыми для моего удобства приспособлениями – пандусами, ручками, лифтами, низкими полками. Он ожидал с моей стороны какого-то отклика – радости или, по крайней мере, благодарности, но я лишь с неохотой пользовался всеми этими вещами, и многие из них потом старательно игнорировал. Тем не менее, я держался. Я составлял сметы расходов на ремонт в особняке, на переоборудование комнат в классы и на приобретение необходимого школьного оборудования, книг, учебников и школьной формы. Алекса и Шона увлек процесс придумывания символики Школы, они рисовали эмблемы и сочиняли девизы, один другого безумнее, но, по крайней мере, чувствовали себя нужными, чувствовали себя частью чего-то важного.
Особенно усердно я работал ночами. Хэнк ежедневно пытался заставить меня лечь спать вовремя, но я быстро научился ложиться и «вставать» без посторонней помощи, поэтому его уговоры были напрасными. Он не мог понять, как невыносимо оставаться мне наедине со своими мыслями, а еще страшнее – видеть сны, и во снах этих – бледное лицо в лунном свете. А еще я слышал голос. Он говорил мне: «Чарльз. Чарльз. Мы должны быть вместе. Ты и я». Я просыпался, трогал дрожащими пальцами свои мокрые щеки и спрашивал: «Зачем? Зачем ты мне снишься, друг мой?»
Конечно же, со мной пытались «поговорить». Алекс неловко интересовался происхождением своих способностей. Я знал, что это не сильно интересует его, и что главная причина подобных разговоров – мое плачевное состояние. Я отвечал ему сдержанно, сам он не был талантливым коммуникатором, а потому вскоре прекратил эти попытки меня расшевелить.
Шон пытался шутить, и, вспоминая сейчас некоторые его изречения, я искренне смеюсь, но тогда я находил этого неуклюжего рыжего мальчишку раздражающим и приставучим. В конце концов, он тоже стал избегать бесед со мной, если только того не требовала необходимость.
Самым невыносимым для меня был, конечно же, Хэнк. Обретя свою звериную внешность, он как будто обзавелся броней против всякого обращенного на него негатива, а может, все дело было в том, что его большое сердце и незаурядный ум говорили ему о том, что меня нельзя оставлять в таком состоянии, как бы я сам тому не противился. Поэтому он продолжал меня терпеть.
Хэнк считал, что мы с ним найдем точки соприкосновения потому, что оба понесли потери. Он действительно тосковал по Рэйвен, я знал это, потому что читал его мысли. Я искал в них причины уязвить его побольнее, чтобы он перестал мучить меня вопросами, советами и своей помощью. Но неожиданно я нашел в них знание. Понимание моей истинной скорби. Он знал, что означала для меня разлука с Эриком. Я тогда накричал на него и заставил убраться из моей комнаты только потому, что не хотел плакать при нем. Кажется, и это он тоже понял.
А потом мои силы иссякли. Сметы были составлены, планы расписаны, но дальше бумаг дело не продвинулось, а я… я просто прекратил сопротивляться своей апатии.
Во время дождей в августе в особняке протекла крыша. В комнатах стояли тазы, и сырость расползалась по помещениям. Хэнк сам занялся ремонтом, к нему охотно присоединились Алекс и Шон. Мне же всё это было безразлично.
И вот, в один из этих солнечных сентябрьских дней, о которых пойдет речь, я сидел в своей комнате в кресле и смотрел в стену. Зашел Хэнк, решительно взялся за спинку моего кресла и сказал:
- Пойдем-ка со мной, Чарльз.
- Куда ты меня везешь? – спросил я безучастно.
- Туда, куда тебя давно следовало отвести.
Мы остановились у той части дома, где ребята делали ремонт, и я обнаружил, что она теперь перестроена. Металлические двери разъехались в стороны автоматически, и Хэнк забормотал:
- Здесь всё требует доработки. Площади не хватает для усиления мощности, но потом, когда мы закажем материалы…
Я впервые за долгое время испытал что-то похожее на удивление, когда оглядывал гладкий потолок сферической формы и мигающие приборы.
- Это…
- Церебро-2, да, - Хэнк направил мое кресло прямо в центр помещения, туда, где к моей голове должны были подключиться датчики системы.
Я заволновался. Я был растерян.
- Что… что ты хочешь?.. – спросил я хрипло.
- Я хочу, чтобы ты снова искал мутантов, Чарльз. Я хочу, чтобы ты понял, что нужен им.
Хэнк очень осторожно крепил датчики. Загудела машина, я почувствовал знакомую вибрацию.
- Ты готов? – спросил меня Зверь.
- Да, - сказал я, хоть и не был готовым.
И через секунду мир раскрылся передо мной яркими всполохами, и каждый из них был наполнен мыслями, болью, радостями, жизнью других, подобных мне.
Я почувствовал, что плачу.
Когда приборы были выключены, мохнатая синяя лапища коснулась моей щеки и неловко утерла слезы.
- Нужно выйти отсюда, Чарльз, - сказал мне Хэнк.
Я кивнул.
Со мной решено было отправить Шона. Во-первых, потому, что Алекс был на меня обижен и не горел желанием находиться в моем обществе. А во-вторых, потому, что Шон сам ринулся меня сопровождать, узнав, где и с кем нам предстоит встретиться. Хэнк по понятным причинам моим спутником быть не мог.
- А она красивая, эта Тесса, проф? – спросил меня Шон в дороге.
Я на миг растерялся, потому что давно уже не интересовался вопросами женских прелестей.
- Да, - ответил я, наконец. – Очень красивая.
Это было правдой. Она сидела за столиком у окна, и выбившийся из ее не слишком аккуратной прически локон вился, касаясь тонкой и нежной шеи. Взгляд у нее был ясным, но таил в себе какую-то невыносимую печаль. Похожую испытывал я сам.
- Прошу прощения, - сказал я, когда Шон подвез меня достаточно близко. – Меня зовут Чарльз Ксавьер. Вы не могли бы уделить мне несколько минут?
Неожиданно мои слова показались мне глупыми и неуместными. Потому что я вдруг осознал, как выгляжу в глазах Тессы.
Волосы мои отросли и имели совершенно неухоженный вид. Утром я все же побрился, но с непривычки порезался, и на моей щеке красовался свежий красноватый надрез. Легкий джемпер, когда-то выглядевший роскошно, сейчас был давно вышедшим из моды.
А еще я сидел в инвалидном кресле и приставал к одинокой красивой девушке. Она вполне правомерно могла принять меня за обычного попрошайку.
Я смутился и никак не мог подобрать слов, чтобы объяснить ей, зачем я здесь на самом деле. Если бы я мог бегать, то, наверно, уже покинул бы это заведение и старался бы никогда больше не пересекаться с Тессой Грей. Но я выглядел бы еще глупее, если бы сейчас развернул кресло к выходу, оставив Тессу и Шона в полном недоумении.
С волнением я ждал ее ответа.
