Лидии страшно. Действительно страшно, потому что она прекрасно понимает, что происходит, но это знание не приносит ей абсолютно никакого облегчения, наоборот, уводит её всё дальше и дальше к депрессии и бесконечным истерикам, потому что…
Этого не должно было случиться со мной.
В этот раз она помнит, когда именно всё началось.
Поле для лакросса почти не освещено многочисленными фонарями, и Лидия идёт по нему, оглядываясь поминутно, потому что не может отделаться от впечатления, что за ней кто-то следит.
- Джексон? – зовёт она неуверенно, обнимая себя руками за плечи, и кажется, что пустота вот-вот расхохочется ей в лицо в ответ. Сцена из дешёвого фильма ужасов, Лидия не любит ужастики, потому что герои в них слишком глупые, а происходящее слишком абсурдно и нелогично, чтобы воспринимать его серьёзно. И вот теперь она сама оказывается в подобной ситуации, и девушку колотит мелкой дрожью, потому что… что-то вот-вот случится.
И оно случается. Фонари вдруг включаются один за другим, на трибунах возникают фигуры болельщиков, громко подбадривающих… её? Но зачем? Ответ приходит немедленно, когда с другого конца поля к ней быстро двигается высокая фигура в тёмном длинном плаще, и Мартин всхлипывает от ужаса, разворачивается, хочет убежать, но он, безусловно, намного быстрее, и тут же валит испуганную девушку на землю. Лидия цепляется за траву, старается хотя бы уползти из-под тяжёлого тела, под её ногтями – комья грязи и пучки зелени, она кричит-кричит-кричит, но это не меняет абсолютно ничего. Тот, кто нападает на неё, не знает ни жалости, ни сострадания, и боль – его вечная спутница. Мартин чувствует, как всё тело как будто горит в огне, острые когти легко оставляют ей длинные раны на боку даже сквозь глупо шелестящее платье, а длинные зубы впиваются ей в кожу, и Лидия даже кричать уже не может, только бормочет что-то вроде «пожалуйста», но тихая просьба абсолютно неслышима за криками болельщиков. Это слишком ужасно, чтобы быть правдой, этого не могло случиться с ней, почему она, и то, что над ней – это животное или человек? Последнее, что вспоминает девушка – как огромный волк выпрыгивает из окна видеопроката, а потом наступает спасительная темнота, и Лидия проваливается в неё, чувствует, как она мягко облегает её со всех сторон, как пуховое одеяло, и она забывает и про боль, и про свой страх, про всё.

Она очнулась в палате реанимации, мгновенно, как будто кто-то резко крикнул ей в ухо, пару секунд хлопая глазами, а потом стягивая с лица ненужную кислородную маску. Как она здесь оказалась? Лидия хмурится, припоминая, а потом осторожно проводит рукой по боку, там, под тонкой тканью медицинской сорочки должны быть длинные рваные раны, покрытые запёкшейся кровью, но… Ничего нет. Девушка задирает сорочку, отклеивает ненужные слои пластыря, разматывает бинт, и видит идеально гладкую кожу, такую же, как и всегда, как будто и не было ничего, а всё произошедшее – просто её ночной кошмар.
Но как это может быть кошмаром, если она в больнице, её определённо лечили, да и боль была слишком сильной, чтобы присниться. Оставался только один вариант, и Мартин прикусила нижнюю губу, ненавидя в данный момент свой гениальный ум, назойливо и рационально подбрасывающий ей всего один возможный вариант происходящего. Шрамов нет, потому что они зажили.
Невозможно.
Но другого объяснения нет, и Лидия с трудом удерживается от того, чтобы не закричать.

Она запирается дома и прогоняет всех многочисленных визитёров – Эллисон, Джексона, особенно назойливого Стайлза. Скотт кричит за закрытой дверью, что знает, что с ней происходит, что может помочь, но Лидия прогоняет и его. Никто, никто не сможет ей помочь, потому что она…
Она превращается в чудовище.
Её зрение, слух и обоняние улучшились в десятки раз, Мартин спокойно может слышать из своей комнаты, о чём разговаривают на первом этаже обеспокоенные родители, да что там, она даже слышит, как шутливо переругиваются соседи через пару домов от неё, и это пугает девушку. Она закрывает глаза, затыкает уши ладонями и накрывается одеялом с головой, только это не помогает. Её трясёт, успокоительные не помогают, и Лидии кажется, что она сходит с ума.
На третий день она находит в себе силы встать с кровати и включить ноутбук. Набирая текст в строке поиска, она совсем не уверена, что хочет знать, но ничего другого ей не остаётся. Широко раскрытыми глазами глядя на первую же ссылку, она сидит в ступоре пару минут, а потом резко захлопывает крышку ноутбука, еле сдерживаясь от того, чтобы швырнуть его в стену.
Оборотень.
Получается, что Лидия теперь – животное из сказок, которым пугают непослушных детей?
Но сознание снова выкидывает подлянку, шепча, что «да-да, это именно так, ведь тебя укусил не человек, так что логично, что ты и сама стала такой же». Лидии хочется умереть. Она теперь чудовище, проклятое создание, она боится себя и того, что может сделать. С родителями, с друзьями, со случайными прохожими на улице.
Она никогда не хотела для себя такой участи, думая, что её ждёт великое будущее, а теперь всё разом перчёркнуто, резко и безжалостно, и она прекрасно знает, кого именно нужно благодарить за это.

Чем ближе полнолуние, тем ей сложнее. Осознание того, что она с вероятностью в девяносто процентов убьёт кого-нибудь, заставляло её впадать в очередную истерику, во время которой, признаться честно, Мартин больше всего жалела себя. Она не заслужила такого.
День икс настал слишком быстро, Лидии не нужно было даже смотреть лунный календарь, чтобы понять, что именно сегодня. Сегодня она превратится в чудовище, голодное, злое и неконтролируемое, будет выть на луну и искать человеческую плоть, чтобы утолить свой голод, с каждой минутой становящийся всё сильнее.
Бездействовать Мартин больше не может, она наспех собирается, и, никем незамеченная, выскальзывает из дома, пока родители что-то горячо обсуждают на кухне. Она не знает, куда идёт, просто позволяет обострившимся инстинктам вести её, потому что ей необходимо найти того единственного, того, кто сделал это с ней.
Лидия прислоняется к кирпичной стене в какой-то подворотне, глядя на пылающие красным глаза впереди – нашла. Страх почему-то отходит в сторону, уступая место только бесконечной усталости.
- Зачем ты сделал это со мной? – спрашивает она, с неудовольствием отмечая, как ломается её голос практически на каждом слове, как он дрожит, как дрожит она сама.
- Я не хочу… Я не могу контролировать это. Ненавижу! – на самом деле она врёт. Она не ненавидит его, почему-то не может, и это тоже раздражает, Мартин давится сухими рыданиями, ей хочется подойти к нему, выместить свою злость, но она почему-то стоит на месте, обнимая себя за плечи, только дрожит и чувствует, как злые слёзы застилают глаза.
Где прежняя Лидия Мартин, прячущаяся за маской ледяного безразличия от всего, что может ранить её или доставить какие-то проблемы? Теперь она стала другой, чувствует волка внутри себя, радостного и нетерпеливого в ожидании восхода полной луны, старается подавить это всё, но не может, потому что теперь это – часть её самой, и так просто от этого не избавиться, не выдрать из себя, остаётся только смириться.

Этого не должно было случиться со мной.
Мысль назойливо бьётся в мозгу, как маленькая испуганная птичка, пойманная людьми, и Лидия чувствует, как также заполошно стучит её сердце. Паника не её лучшая подруга, Мартин предпочитает, чтобы всё было идеально выверено до последней мелочи, распланировано, предсказуемо и, может быть, немного сложно. Немного, а не так, как сейчас. Укус улучшил её способности, но вот только она сама никогда не хотела такого для себя, даже подумать не могла, что всё обернётся вот так, и она ёжится от порыва внезапно налетевшего ветра, хотя не слышит шелеста деревьев, это всё в её голове, придумано, неотделимо после длительного стресса. Она ненавидит себя.
Ей никогда не был нужен этот волк внутри, самоуверенный и наглый, знающий, что теперь она никуда от него не денется, и Лидия с болезненной тоскливостью смотрит на издевательски круглую луну на небе, идеальную, слегка только заслонённую небольшими тёмными облаками. Она жалеет, что её тело приняло укус, предав её, добровольно отдавая себя на закланье, жертвенный алтарь, на котором она была распята и никак не могла сбросить путы, сдерживающие руки и ноги. Что это, очередная галлюцинация? Или, может быть, наконец-то правда?
Подворотня кажется ей отрезанной от всего остального мира, маленький островок безумия, подхватывающий её в свои объятия, уносящий всё дальше от обыденности, и она почти наяву слышит волчий вой, такой отчётливый в ночной тишине. Лидия-Лидия, как так вышло, что тебя никто не спас тогда? Твои друзья же так любят играть в героев, Скотт и Стайлз, почему они не предотвратили всё это, не пресекли, пока была возможность? Может, потому что ты никогда не была им действительно нужна, Лидия? Ты одна.
Разговаривать сама с собой – это даже не страшно. Просто голос у внутренней Лидии противный, немного визгливый, хлещущий каждым звуком, как плетью, и ей хочется зажать уши руками, чтобы не слышать. Но она знает, что это не поможет, потому что это не снаружи, это внутри, так глубоко внутри, насколько это вообще возможно. У тебя никого нет, Лидия, и никогда не было.
Никто не примет её теперь такой, люди будут бояться, считать чудовищем, и это будет правильно. Она даже контролировать волка внутри не умеет, он гораздо сильнее её во всех смыслах, ждущий, когда луна полностью покажется из-за облаков, чтобы показать себя, развернуться на полную мощь, и Мартин боится, что сегодня убьёт кого-нибудь. Случайного прохожего, находящего прогулки в полнолуние очень романтичными, смотрящего на мир через розовые очки. Что ж, она поможет ему их снять. И не очнётся даже тогда, когда её рот наполнится чужой кровью, противным металлическим привкусом режущим нёбо, заливающим её подбородок, шею, всё тело. Потому что волк внутри её этого хочет. А она слишком слаба. Она поймёт всё только утром, оглядывая свои руки, пытаясь смириться с осознание того, что она теперь убийца.
Лидия смотрит на него – высокая фигура в тёмном длинном плаще, полностью скрытая в тени – и теряется. Он – единственный, кто может ей помочь, но он не будет, лишь поощрив окончательное превращение её в чудовище, и глаза девушки сверкают золотом, мгновенно потухая, будто и не было ничего.
- Отвратительно, – выплёвывает она слово, жалея только, что даже если нападёт сегодня на него, то ничего этим не достигнет. Он гораздо сильнее и опытнее, он обратил её, значит, у него есть преимущество. Наверное, она должна даже подчиняться ему, но Лидия скорее умрёт, чем сделает что-либо подобное.
- Ты считаешь это подарком? Я не просила ничего такого, не хотела становиться кем-то вроде тебя. Чудовищем.
По крайней мере, голос больше не дрожит, как беззащитный щенок, выкинутый жестокими людьми под дождь. В горле всё равно остаётся какой-то противный комок, и избавиться от него невозможно. Как будто все её перечёркнутые возможности застряли у неё чуть выше диафрагмы, и Лидии хочется кашлять кровью до тех пор, пока это ощущение не исчезнет.
Она не может. Она боится боли, слишком слабая, чтобы разодрать самой себе горло, потому что это отвратительно. Отвратительно. А Лидия Мартин – эстет, каких ещё поискать. Раньше она была идеальной, а теперь собственная ущербность бьёт пребольно, постоянно напоминая о себе, и девушка делает неуверенный шаг вперёд, инстинктивно тянясь к тому, кто может ей помочь.
Он – воплощение ледяного безразличия, вежливый до приторности, до тошноты, как будто делает одолжение, разговаривая с ней сейчас, и Лидия не понимает, почему так. В конце концов, он укусил именно её, выделив из тысяч остальных девушек города, может, только потому, что именно она чаще всего попадалась ему на пути, но Лидии неприятно осознавать собственную никчёмность и ненужность даже сейчас. Особенно сейчас. Она искала его не для того, чтобы вести с ним светскую беседу, обмениваясь любезностями, как на чаепитии у английской королевы, нет, ей нужен был совет.
- Конечно хочу, – резко говорит она. Пути назад нет, но ведь можно же как-то обуздать волка, должен же быть способ, она не хочет причинять никому боли, потому что боль – это неизменная спутница Питера Хейла, стоящего сейчас напротив. - Раз мы друзья, то помоги мне. Это же нормально, друзья же так делают?
Больше всего хочется истерично расхохотаться от абсурдности происходящего, но у Лидии на это просто не остаётся сил. Друзья. Смешно. У неё больше нет друзей, а он ей… А кто он ей? Тот, кто превратил её жизнь в кошмар? Слишком пафосно. Но и не враг. И не случайный знакомый. Он – что-то намного большее, непонятное и странное, как будто не из этого мира. Хотя, наверное, все оборотни такие, вырванные из страшных сказок и посланные в современный мир только за тем, чтобы  разрушать и заставлять людей страдать. Что ж, Лидия уже достаточно настрадалась.
- Я знаю, что ты можешь контролировать его. Я пытаюсь, но он не слушается, ломая мою волю. Да, скорее всего я нападу на тебя, а потом убегу, радостно подвывая луне, и знаешь, меня совсем не радует такая перспектива.
Минуты идут слишком быстро, часы тикают, и каждые прошедшие шестьдесят секунд заканчиваются тихим щелчком, приближающим её к своему собственному маленькому апокалипсису. Возможно, они с Питером не одни такие, возможно, есть кто-то ещё, кого он также небрежно укусил, а потом пошёл дальше, небрежно смахивая чужую кровь с лица. Но ты-то, Лидия, ты одна, совершенно.
А потом луна, наконец, выходит из-за туч, Мартин смотрит на неё испуганно, потому что все внутренности внезапно скручивает дикой жгучей болью, и она как-то отстранённо понимает – началось.

От Питера несёт безумием, чуть сладковатый запах, как от разлагающегося трупа, щекочет ноздри, и Лидия еле сдерживается, чтобы не чихнуть. Она не хочет, чтобы однажды и от неё стало пахнуть также, она вообще много чего не хочет, но никто её не спрашивает. Ещё недавно её самой большой проблемой был цвет покупаемой помады – Мартин чуть щурила глаза, прикидывая, как он будет сочетаться с каждой из её вещей, вертя тюбик в пальцах, и он ловил солнечные блики, похожий на большую серебряную пулю. Кажется, такими убивали оборотней в Средневековье. Да, точно, пули и святая вода для оборотней, а чеснок, осиновый кол и крест – для вампиров. Вот только вампиров-то не существует, а оборотня можно убить не только серебром, а, например, таким физическим уроном, с которым его тело не сможет справиться, не успеет срегенерировать. Выражаясь более простыми словами, свернуть шею. Оторвать обе руки и позволить умереть от болевого шока и потери крови. Вариантов была масса, и Лидия ставит помаду обратно на витрину. Не сегодня. Теперь уже никогда.
Он намного выше её, массивнее и бесконечно самоувереннее. Для него существует только его правда, единственная, которую он принимает, снисходительно слушая жалкий лепет остальных. Он – гнев и гордыня, что-то настолько тёмное, что хочется разбавить это какими-нибудь яркими красками, но Лидия помнит сверкающие ярко-алые глаза и не торопится. Она сама как-то поблекла, хотя после укуса наоборот должна была расцвести, вспыхнуть яркой искрой и гореть неравномерно, чуть полыхая от слабых порывов ветра, но пока она сражалась сама с собой, тратя на это все силы, ничего такого не будет. Как будто даже её рыжие волосы как-то потускнели, её гордость, превращаясь в обычный русый, никому неинтересный и ненужный, а яркая кофта на ней казалась лишь насмешкой над прежней Лидией, издевательским напоминанием.
Девушка пятится, всё ещё боясь его – слишком живы воспоминания о том, как длинные когти разрывали ей кожу на боку, желая добраться до внутренностей, поцарапать и их, показать её слабость и незащищенность. Стена холодная, давит на лопатки, и холод от неё ползёт по телу, распространяясь медленно, но верно, захватывая в плен, и Мартин сжимает зубы крепко, чтобы не дрожать, так сильно, что хрустит челюсть. Она не знает, что и ответить, впервые, наверное, в жизни, молчит и лишь прикрывает глаза, в которых снова отблеск золота, когда Хейл касается её щеки. Его рука – неожиданно тёплая, совсем не такая, какая должна быть у чудовища и убийцы, и Лидия еле сдерживается, чтобы не потянуться следом за ускользающим ощущением, потому что на секунду забывает, кто перед ней. Она теряется в словах и ощущениях, только вздыхает тихо, почти неслышно, смиряясь. Но внезапное упоминание имени Скотта, того самого Скотта, который внезапно из аутсайдера превратился в звезду лакросса, тем самым заинтересовав её, заставляет Лидию широко открыть глаза от удивления.
- Так вот почему он вдруг… Ты и Скотта тоже укусил. Теперь понятно, почему он так назойливо предлагал свою помощь, – задумчиво тянет девушка, жалея, что прогнала его тогда. Может быть, Маккол действительно помог бы ей, раз он сам такой же. Приятно было осознавать, что есть ещё кто-то, кроме неё и Хейла, её одноклассник, раньше совсем незаметный и неинтересный, а теперь… Так вот как он распорядился навыками оборотня. Глупое расточительство, фыркает Лидия про себя, а потом внезапно замирает. С каких это пор она так начала относиться к последствиям укуса? Определённо, это всё влияние Питера и вкрадчивых ноток в его голосе, будто гипнотизирующих, другого объяснения быть не могло.
Она привыкла сжигать за собой все мосты, но некоторые вещи из жизни так просто не выбросить. Они прорастают в тебя крепкими корнями, укрепляются намертво, и оставить их позади можно только с частью себя. И Лидия очень хотела бросить всё сейчас, но не могла, коря себя за эгоистичность, тем более сейчас, узнав о том, что не только Питер может помочь ей. Но волку внутри неё всё равно, его интересует только собственная выгода, он ещё больший эгоист, чем она, и он жаждет вырваться, наконец, на свободу. Луна помогает ему, заливая окрестности своим мертвенно-бледным светом, и волк внутри радостно воет, потому что чувствует это, вырываясь из клетки и заставляя её сознание туманиться. Мартин чувствует, как начинают удлиняться клыки и когти, как самоконтроль постепенно отступает в дальний угол, как она становится кем-то совершенно другим, абсолютно чужим и незнакомым монстром, у которого на уме только одно – убивать.
Лидия поднимает глаза на Хейла, еле-еле ловя последнюю часть предложения. Про то, что он её теперь никуда не отпустит.
- Моё мнение для тебя совсем не важно? – успевает практически прорычать она, а потом на её горле оказываются сильные пальцы, сжимающиеся, захлопывающиеся, как капкан. Она попалась. Это больно, чертовски больно, намного больнее, чем тогда, на поле, потому что тогда она почти сразу теряет сознание, а теперь волк внутри лишь скулит испуганно, отшатываясь перед мощью Альфы, и Мартин хрипит, из последних сил вцепляясь в чужие руки и царапая их длинными когтями – единственное, что она может сделать. Наверное, Питер не убьёт её сейчас, но тело действует само по себе, на рефлексах и инстинктах, на желании жить и сопротивляться, бороться, и она слышит, как хрустят её позвонки – звук, который не мог привидеться ей даже в самом ужасном кошмаре. Волк, почти вырвавшийся было, испуганно взвизгивает и отступает, уступая, и Лидия еле удерживается на ногах, когда Питер отпускает её. На горле – некрасивые тёмные отпечатки пальцев, исчезающие практически мгновенно, как будто стираемые ластиком, и Лидия ощупывает его, делая глубокие судорожные вдохи. В лёгких – переизбыток кислорода, и у неё начинает кружиться голова, отчего девушка пару раз оступается, чуть покачиваясь на невысоких каблуках. Тёмная пелена перед глазами, наконец, немного расступается, уши перестаёт закладывать, как при приземлении самолёта, и Мартин слышит голос Хейла. Опять Хейл, почему всегда именно он?
- Окей, – хрипит она, прокашливаясь. Нет, повторения такого она определённо не хочет, пусть волк и отступил ненадолго, но потрясение было слишком сильным, чтобы просить повторения. - Показывай, и желательно побыстрее, – Лидия прислушивается к себе, чувствуя, как волк начинает медленно выбираться из дальнего угла сознания, самонадеянный и наглый, которого ничего не могло бы остановить. Действительно ничего? Мартин с силой сжимает руки в кулаки, впиваясь ногтями в кожу, и давит злые слёзы. Это слишком для неё, правда, она всего лишь хрупкая шестнадцатилетняя школьница с высоким коэффициентом интеллекта, но никак не с высокой силой воли. Ужасно осознавать, что пути назад нет, но слабая надежда на то, что всё ещё можно взять под контроль, помогает ей не сойти с ума, служит маленьким маячком, на который она идёт, спотыкаясь, из тьмы.
Девушка снова тяжело прислоняется к стене, стараясь удержаться на мелко дрожащих ногах, одновременно стараясь держаться как можно дальше от Питера. Он сильный, действительно сильный, и пугающий, но её почему-то это уже не отталкивает. Это заставляло злиться на себя, снова и снова вспоминая тот ужасный момент на поле.
Клыкам снова начинает становиться тесно во рту, и Лидия лишь удивляется, как волк удачно подобрал момент.
- Ты бы мог просто заковать меня в цепи, – качает головой девушка, из последних сил стараясь прогнать волка назад.

Она не думала, что всё будет так. Да, Питер – определённо не самый добрый и сострадательный оборотень на территории Бейкон Хиллз, но раз он обратил её, то это накладывает на него определённые обязательства. Разве Альфа не должен заботиться о членах своей стаи, простых подростках, оказавшихся всего лишь не в то время не в том месте? Интересно, что чувствовал Скотт, когда обнаружил в себе некоторые необратимые изменения, пытался ли он также бороться с собой, уничтожить это, считая не подарком, а проклятием? Ненавидел ли он нового себя так же, как Лидия Мартин? Если она переживёт эту ночь, то им определённо предстоит долгий разговор по душам. Проблема в том, что Лидия не знает,  есть ли у неё ещё то самое, что душой называют, она же рыжая, помните, а ещё она теперь чудовище. Жаль, что нельзя разодрать себе грудную клетку и проверить. Хотя она регенерирует, наверняка, клетки её тела теперь восстанавливаются с удивительной скоростью, почти сверхзвуковой, значит, вполне можно и посмотреть, у неё длинные когти, они ей помогут, пока она будет рвать, рвать тёплую плоть, чувствуя головокружительный металлический запах крови, дурманящий голову, пока она не достанет до самых ребёр и отдёрнут руку, разочарованно поджимая губы. Действительно ничего, пустота, только сердце колотится суматошно, заставляя всё больше крови капать на белоснежный пушистый ковёр в её комнате. Это совсем не больно, это лёгкая эйфория, голова чуть кружится, как от алкоголя, и Лидия улыбается. Руки в крови, рёбра белеют в полумраке, под пальцами – тёплое и мягкое, и она открывает глаза.
На самом деле ничего этого нет, а она стоит в тёмной, ничем непримечательной подворотне, стоит и смотрит на Питера Хейла, потому что он… Ну, он виноват же. Во всём этом. И должен оправдаться хоть как-то, вот только ему это совсем не надо, печально качает головой Мартин, закусывая губу. Всё дело в приоритетах, и у них обоих собственный комфорт стоит выше всего остального, эгоизм должны признать ещё одним смертным грехом, восьмым, потому что иногда он принимает ужасающие формы. Лидия не хочет быть похожей на Питера, она вообще не хочет иметь с ним ничего общего, и одна мысль о том, что она теперь – его стая, вызывает у неё нервную дрожь. Ей хочется кричать, но звуки застревают в горле противным комком, пребольно царапающим стенки колючей проволокой. Да что с ней не так?
- Не всегда, – вяло протестует она, потому что тоже не любит сериалы, но желание восстановить справедливость никуда не девается. - Всё зависит от обстоятельств, и Скотт, я уверена, уже скоро всем покажет.
На самом деле, чтобы представить Маккола, ещё недавно бывшего почётным членом Лиги Лузеров, показывающим что-то кому-то вроде Хейла, нужно было обладать неплохим воображением. Одна мысль об этом вызывала нервные смешки, но Лидия упрямо надеялась, что, может быть, однажды он станет эдаким супергероем, что спасёт её от себя самой. Главное, чтобы было не поздно, а так она подождёт, сколько угодно подождёт, пока будет тонуть в той тьме, которой обволакивает её Питер. Дурманит, кружит голову, дразнит все обострившиеся в полнолуние чувства, и Мартин боится этого даже больше, чем себя, странное влияние, непонятная связь, их мизинцы случайно не соединяет красная нить? Лидия проверяет, но нет, ничего такого.
Она слушает его внимательно, уставившись куда-то вниз, на свои туфли, потому что так проще. Смешно, теперь уже ничего и никогда не будет проще, самообман и иллюзия, но посмотреть прямо ему в глаза сил нет вообще, да и горло до сих пор саднит, оно должно болеть, но болеть-то там нечему, синяки уже прошли, всё в порядке, ведь так? Она не верит ему. Или верит. То, что он говорит, кажется разумным, с его точки зрения, разумеется, потому что такие, как он, ничего не делают просто так. У них всегда есть план, А, Б, ещё десяток тузов, припрятанных в рукаве, как у какого-нибудь злодея из фильма. Является ли им Питер Хейл? Он, несомненно, антагонист, сражающийся в этой войне только за себя, но чёрт знает, что на самом деле у него в голове, может, он мысленно напевает прилипчивую песенку из популярного телешоу.
- Что и требовалось доказать, – фыркает она, пиная носком туфли какой-то камешек. Действительно, она для него – никто, зачем вообще прислушиваться, просто говорящий кусок мяса, укушенный им из каких-то своих туманных соображений. Лидия ненавидит чего-то не понимать, и сейчас ей обидно, потому что она не заслужила такого. Это либо судьба, либо карма, одно из двух.
Что плохого в цепях? Девушка не понимает, они бы сдержали её, наверное, потому что собственной силы она и сама не знает, но надеется, что её всё-таки не хватит на то, чтобы, например, порвать толстенные стальные кольца. Она поджимает губы, складывая руки на груди в защитном жесте, а голос звучит немного обиженно:
- Цепи – это цепи, они бы сдержали меня, и не нужно было почти вырывать мне глотку, чтобы показать, кто тут главный.
Она переводит дыхание и добавляет:
- Я всегда мечтала о чём-то великом, о хорошем будущем со множеством возможностей, но раз такое случилось, – она разводит руками, нахмурившись и сверля Питера взглядом.
Лидия почти с философской задумчивостью смотрит на удлиняющиеся когти на своих пальцах, да уж, прощай, идеальный французский маникюр, зато никакие укрепляющие настои не нужны, такими вполне можно и тонкий стальной лист пополам разрезать. В свете луны рука кажется бледной и тонкой, практически призрачной, и это зрелище завораживает, потому что она в полной мере чувствует свою принадлежность к какому-то сверхъестественному миру, запечатлеть бы это мгновение в памяти, но сознание уже расплывается, выпуская наружу волка, совершенно ей чужого и не желающего подчиняться. Нет, бороться с ним, из последних сил сражаться, заталкивать обратно, вот кого действительно нужно заковать в цепи, чтобы он стал пленником её сознания. И только огромным чудом она умудряется услышать и осознать последнюю фразу Питера.
Мартин смотрит на его руку, совсем непохожую на её, и не сомневается в том, что он с удовольствием исполнит свою угрозу, не засомневавшись ни на секунду, и это пугает её, потому что… Даже ненавидя себя, она сейчас впервые столкнулась с реальной перспективой не смочь более открыть глаза или сделать глоток воздуха, а ведь Лидии только шестнадцать, и она инстинктивно пятится назад, но сзади – кирпичная стена, задерживающая её на месте.
- Что?.. – невнятно произносит она, потому что с полным ртом клыков разговаривать – не самое удобное занятие на свете, вообще-то. На неё полностью снисходит осознание того, что её короткая жизнь может закончиться прямо сейчас, интересно, придёт ли Джексон на её похороны, и сколько человек будут на самом деле плакать, а не изображать скорбь?
Прочь, прочь.
Она старается втолковать это волку внутри себя, объясняет, что без неё не будет и его, и волк, кажется, тоже это понимает, согласно рыча и отходя чуть назад, уступая. Лидия вновь Лидия, но это не приносит ей облегчения, она просто без сил сползает по стене прямо на землю, давая себе небольшую передышку, она просто посидит здесь совсем недолго, а потом пойдёт домой.
- Тоже мне… Альфа года… – бормочет девушка, со злостью смотря на бесстрастного Хейла, и выражение абсолютного равнодушия ранит её сильнее, чем всё, что угодно. Скотт, надо обязательно позвонить Скотту, думает Мартин, тупо уставившись на свои колени, обтянутые тёмной джинсовой тканью и считая до десяти. На счёт «десять» всё должно снова стать хорошо.
- Для кого ты играешь, здесь, сейчас? Мне же всё равно, – пожимает она плечами, чувствуя, как куда-то в правую лопатку утыкается острый осколок кирпича, но не делает ничего, чтобы его убрать. Проходят годы, а не минуты, и Лидия всё сидит, смотря на одинокий белоснежный глаз луны на небе, а потом поднимается на ноги и подходит к Хейлу поближе.
- Надеюсь, когда-нибудь ты получишь желаемое.
Наглая ложь, она желает это самой себе, но никак не ему, потому что он опасен и определённо безумен, но Мартин смотрит серьёзно прямо в глаза, отливающие красным.

Ей хочется во что-то верить. Или в кого-то. Если не в себя, то хотя бы в Скотта, хотя это и забавно настолько, что хочется рассмеяться в голос, раскачиваясь на месте и обхватив себя руками. Безумие, всё происходящее – настоящее безумие, такое абсурдное, как если бы вдруг Луна упала на Землю. Она должна была на «отлично» сдать все выпускные экзамены в школе, поступить в лучший университет, получить пару премий по математике, чтобы на званых обедах показывать их родственникам, гордо улыбаясь. Вроде смотрите-ка, смогла всем доказать. Может быть, в какой-нибудь параллельной вселенной она не изображала из себя наивную дурочку, помешанную на модных шмотках, но ни в одной чёртовой вселенной она не могла стать оборотнём. Никак. Это было просто как падение Луны на Землю, с ума сойти, а не премии по математике. Лучше бы она совсем ничего не добилась в жизни, чем всё получилось вот так, как сейчас.
Она хочет запротестовать, каждая фраза Хейла вызывает у неё когнитивный диссонанс, потому что мысль о том, что Скотт сможет спасти её сейчас, слишком хороша, чтобы отпускать её вот так просто. Но Лидия молчит, потому что это же не чёрно-белая драма, где все плачут под дождём, а главная героиня настолько раздражает своими вечными страданиями, что ей хочется пустить пулю в висок. Чтобы не мучилась. Проблема  в том, что Мартин просто-напросто не была готова к такому повороту событий, и это было настолько кристально-прозрачно, что лежало почти на поверхности, не в мутном водовороте, воняющем затхлой тиной, куда вообще лучше не соваться, нет. Бред.
Она устаёт бояться. И себя, и Питера. Отторгать всегда легче, чем принять, но стоит лишь сделать усилие, как пожалуйста, вот оно, само плывёт к ней в руки, и Лидия кажется маленькой растерянной девочкой, не знающей, как ей поступить. Но она не сдаётся даже после всего случившегося, не для того она так отчаянно цеплялась за жизнь в палате реанимации, ещё не зная, что регенерация оборотней вытащит её из этой беды. Не для того, или к чему всё это? Бессмысленно, или же смысл всё-таки есть?
Может быть, это судьба. Легко свалить всё на эту капризную дамочку с тем ещё характером и улыбкой голодной акулы. Можно ещё обвинить фортуну, что ж она, стерва такая, отвернулась от Лидии в нужный момент. Или затаить обиду на карму. Да много чего можно, вот только от этого ни разу не легче, это – попытка отсрочить восхождение на эшафот, когда трухлявые ступеньки уже противно скрипят под ногами.
- Меня, – тихо добавляет она.
Интересен тот факт, что с первого взгляда Питер Хейл совсем не кажется чудовищем. Со второго тоже, но вот если приглядеться повнимательнее, не споткнуться о притворно обаятельную улыбку, не задержаться на общем наигранно добродушном виде, стоит лишь чуть-чуть подковырнуть ногтём, и, пожалуйста, вот оно. Что сделало его таким? Неужели тот пожар в особняке его семьи, о котором до сих пор перешёптываются в Бикон Хилз? Наверное, нелегко смириться с мыслью о том, что вся твоя семья погибла в чудовищном, безжалостном огне. Наверное, Питер стал таким из-за желания отомстить. Наверное, его можно даже пожалеть.
Чепуха. Стокгольмский синдром – страшная штука, затягивающая в лабиринт без выхода, и Лидии не хочется плутать в нём, слыша лишь эхо собственных шагов. Она слишком умна для всего этого, она читала множество трудов по психологии, её на такое не поймать. Или же, может быть, всё-таки…
- Привычка, – пожимает плечами девушка. - Я понимаю.
Земля холодная и сырая, но на это наплевать. Вообще на многое становится наплевать в такой ситуации, оборотни ведь не могут заболеть, не так ли? Значит, и Лидия не может. Она же теперь – ха-ха – оборотень, одна из стаи Питера Хейла.
- Жду с нетерпением, давно пора.
Лидия Мартин – холодный логик, и даже в такой ситуации умудряется собирать какие-то кусочки мозаики. Эта часть сознания не подводит, что не может не радовать, и Мартин поднимается на ноги.
Слова Хейла как будто снова выбивают почву из-под её ног.
- Не может быть, – ошарашено выдыхает она, на секунду даже забыв о внутреннем волке, стремящемся вырваться наружу, обо всём. - Нет, такого просто не может быть. Я нужна тебе только что увеличить силу, всего-то.
Наверное, он врёт. Ему это даётся также просто, как, например, дышать. Как убивать и обращать несовершеннолетних подростков в оборотней.
Также просто, как задавать странные вопросы.
Она задумывается, чуть наклоняя голову набок. Вопрос, на первый взгляд, такой простой, оказывается неожиданно сложным, одним из сложнейших, что ей приходилось слышать в жизни. Когда-то давно и недавно она бы, не задумываясь, ответила, что на сто. Но сейчас Мартин хмурит брови, стараясь сосредоточиться только на вопросе, так, чтобы волк, наконец, перестал рычать. Она понимает, что Питер хочет её отвлечь, заговорить, в этом он тоже мастер, карикатурный маячок для заблудших душ, таких как она. Гротескно и по-прежнему абсурдно, до истерики смешно.
На улице холодно, Лидия – оборотень, и она не может ненавидеть Питера Хейла. Хочет, но не может. Или недостаточно сильно старается? Чёртов стокгольмский синдром, всегда так невовремя, ему стоило бы слать предупредительные письма, мол, появлюсь через столько-то, чтобы было время подготовиться.
Но время закончилось ещё давно, и Лидия думает над ответом, а Питер стоит слишком близко к ней, так, что хочется отойти подальше, обратно, но она не обращает на это внимание.
- Семьдесят, – наконец, неуверенно говорит она. - А что бы ты ответил?
Не то чтобы ей было интересно. Хотя нет, неправда, ей интересно, хотя она и не знает, как пригодится ей в жизни оценка кого-то вроде Питера Хейла.
- И мне не нравится эта подворотня, – дёргает плечом Мартин. - Это так, к слову. Я знаю, что ты можешь убить меня, но ты решил вылепить своего идеального последователя, да? «Никогда» слишком громкое слово, чтобы отвечать им.
Ей хочется думать, что она права. С таким коэффициентом интеллекта, как у неё, просто нельзя быть неправой и ошибаться, но она ошиблась однажды, выйдя на поле по лакроссу, пытаясь найти Джексона, волнуясь за него и переживая. Как оказалось, зря.
- Сейчас ты пользуешься тем, что мне больше не к кому обратиться.
Голос звучит обречённо. Но она всё-таки смирилась, так, что даже волк где-то глубоко внутри затих, положив тяжёлую морду на передние лапы и блестя лукавыми ярко-жёлтыми глазами.