Очередная попытка жить как нормальный человек в нормальной человеческой деревушке со вполне вменяемым названием закончилась очередным, нормальным, здоровым таким фиаско. И нет, в этот раз жители небольшого населенного пункта в австрийской глуши вовсе не ополчились на Ангву с вилами и факелами, наивно полагая, что вервольфа можно убить чем-то помимо серебра, но случилось нечто из ряда вон, по сравнению с чем даже обед из просроченного барана, которому следовало бы издохнуть еще года полтора назад, казался досадной неприятностью, случившейся в перерыве между горячим и десертом.
В деревне остановился не кто иной, как Гений. И не кто иной, как этот самый Гений имел удовольствие вчера пополудни лицезреть, как на задний двор одного из заброшенных домов забежала белая волчица, а вышла девушка, к тому же и завязывая пояс на ходу и ковыряя в зубах в поисках мелких косточек. Нет, бежать, бежать, подальше и галопом. - с этими мыслями под лихорадочно спешащую к кульминации музыку Ангва шагала по лесу, с удовольствием хрустя осенними листьями. Она ведь только начала обживаться (где-то вдалеке раздался легкий звон треугольника), к ней только начали привыкать (одинокая дрожащая нота, выведенная гобоем), ее только перестали подозревать во всех смертных грехах, и на тебе, Моцарт прибыл, тушите свечи, берите грабли и айда охотиться на оборотня, ведь он в мелкие населенные пункты, не на всех картах отмеченные, прибывает только для того, чтобы его раскусили и выгнали взашей, предварительно хорошенько исколов мотыгами, огрев лопатами и опробовав на несчастном животном весь недавно приобретенный сельскохозяйственный инвентарь! И имя это странное - Вольфганг. Кто его вообще придумал? И поведение имени несоответствующее - по разумению Ангвы Вольфганги улыбаться не умеют - только скалиться и бросаться на заплутавших путников в темной-претемной ночи.
Этот же действительно улыбался - со всеми морщинками в уголках глаз и смешинками, летающими вокруг. В общем и целом, он запутал вервольфа по самое не балуйся, настолько запутал своими расспросами и разговорами, что она уже не могла ручаться за свой самоконтроль во время следующего полнолуния, не могла подвергать риску людей - то, что они невежественные, не значит, что они плохие и заслуживают смерти, тем более такой ужасной и жестокой.
Темп шагов становился все медленнее, музыка от него не отставала, постепенно утихая и оставляя девушку наедине со своими мыслями.
Она сделала глубокий вдох.
I’m at war with the world and they
Try to pull me into the dark.
Вывела Ангва дрожащим голосом. На большее сил не хватало, к тому же, она эту песню столько раз повторяла, что она стала чуть ли не ее лейтмотивом.
И словно почувствовав, что ей больше нечего сказать, снова заиграла мелодия - новая, незнакомая, чуть тревожная, но все равно какая-то умиротворяющая и...нежная. Под такую только влюбляться. Ангва огрызнулась вникуда, подумав. что только этого ей сейчас не хватало.
За спиной раздались шаги.
В общем-то, не надо было гадать на ромашке, чтобы узнать, кому взбрело в голову последовать за ней в самую чащу, с учетом того, что этот кто-то, в теории, догадывался, каким существом является Ангва и почему нельзя оставаться с ней наедине в вечернем лесу.
- Ты, - музыкально сказала девушка, не оборачиваясь.
Только один человек в этом богами забытом месте мог рискнуть жизнью, не подозревая об этом.
Только один человек здесь мог пахнуть городом, немного - душистой пудрой, которую так любили столичные модницы, и талантом.
Моцарт, кто же еще.

Романтичную атмосферу, которая обязательно должна была царить в лесу, при этом сопровождаясь тихой, но навязчивой музыкальной темой, портило несколько обстоятельств, в любом другом случае - незначительных. Канун полнолуния. Невообразимый голод, уничтожающий все человеческое на корню, даже сейчас - что случится, когда вместо чувств останутся лишь инстинкты, девушка не знала и знать не хотела.
Кроме всего прочего, она не нуждается в полнолунии, чтобы перевоплотиться прямо здесь и сейчас, волчья натура давала о себе знать все настойчивее в последнее время, а сдерживать звериное еще дольше означало сойти с ума окончательно и бесповоротно. Превратиться в брата, только без его холодного здравомыслия.
От звука голоса за спиной стало одновременно и хуже, и легче. Хуже - потому, что Вольфганг (дурацкое, дурацкое имя), судя по громкости, стоял совсем близко, один взмах лапой, один короткий прыжок - и все будет кончено, и Ангве этого дико хотелось, какой-то ее части, которая еще не взяла верх над человеком, но старалась и старания эти не проходили даром. Клацнув зубами, она сжала кулаки.
Легче - потому что хоть Моцарт и утверждал, будто знает, что она за тварь, не убежал, и этот акт протеста против веками развивавшегося инстинкта убежать на родное дерево в случае малейшей опасности со стороны недружелюбных джунглей точно не был пустой бравадой: по крайней мере, запах страха не занимал лидирующих позиций. 
Вдох. Выдох.
Держи себя в руках.
Глупый, глупый человек, не стоило тебе сюда приходить, зачем, ну зачем ты, потакая своему любопытству, последовал за ней?
- В самом деле знаешь? - бесцветным голосом спросила Ангва, обернувшись, но не глядя на Моцарта, - И кто же?
Какой из богов так поиздевался, что выстроил обстоятельства так, чтоб Вольфганг явился именно в эту деревушку, именно сюда, именно в тот момент, когда она тут только-только начала обживаться, чтобы именно сыграл роль возмутителя ее спокойствия?
В голову вдруг ударила странная мысль: он здесь, чтобы выяснить, прав ли насчет нее, а потом...перед глазами уже вовсю плясали огни факелов и отражающие их тусклые зубья вил, ржавчина на давно не использовавшихся серпах и ненависть в глазах. Вел всю эту когорту в ее воображении почему-то Моцарт и девушка подумала, что, будь так, она бы даже не сопротивлялась.
Сердце защемило. Надо покончить со всем этим представлением, побыстрее, чтобы не так мучиться. не хватало еще стать Вольфгангу комнатной собачкой. Девушка взглянула Моцарту в глаза.
- Будь что будет, - пропела Ангва и разжала кулаки - ногти оставили на ладонях алые полумесяцы, некоторые из которых уже начали сочиться кровью, - в призрачной надежде, что аромат ее собственной крови заставит отвлечься от созерцания горла юноши.
- Скажи, - потребовала девушка, - Скажи громко.
Чтобы все слышали.

bang-bang, you shot me down,
bang-bang, I hit the ground,
bang-bang, that awful sound,
bang-bang, my baby shot me down ©
Кажется, она оглохла. И одновременно слышала все, каким-то шестым чувством, звериным, нечеловеческим и не имеющим права на жизнь. Музыка сказанного Моцартом стала для нее лишь невнятным шумом, но боль от единственного слова была вполне ощутима. Будто стрела в бок. Ангва невольно прикоснулась к месту воображаемого ранения, тщетно пытаясь почувствовать пальцами кровавую влагу. Безуспешно, но это не утешило.
Он знает. Она соберет вещи сегодня же, хотя что ей собирать - пара платьев да тощий кошелек, где монет хватит лишь для убогого ночлега. Оружие ей не нужно. Да и сердце, видимо, тоже, вот она как запросто им разбрасывается, вырывает из груди, больное, гнилое и негодное ни на что. Подвело ее в очередной раз, расплачивайся теперь разбитыми надеждами. Его вопросы разрывают воздух, а Ангва слушает вполуха. Моцарт и так знает, почему и зачем, но не уходит. Ему нужны ответы?
Он получит их сполна.
- Потому что это - лес, и никто тебя здесь не услышит, - теперь она стоит к нему боком, поворачиваясь медленно и осторожно, - Потому что ты, по глупости и незнанию, решил, будто я могу стать домашним зверьком, что смогу побороть себя, - повернувшись к нему лицом. Ангва медленно сжала пальцы в кулаки и так же медленно разжала. Костяшки чуть хрустнули и это отчасти вернуло ей самообладание, над которым она работала в течении стольких лет, - Я отстраняюсь, потому что этого не делаешь ты, хотя должен бы.
Скольких усилий стоило оторвать взгляд от пожухлой листвы! Девушка с трудом заглянула Моцарту в глаза, пытаясь вразумить, в последний раз. В глаза, а не на горло.
- Я - чудовище. И твое счастье, что ты этого пока не осознаешь. Неужели ты не боишься?
Заветная жилка пульсировала так притягательно, и раздражающе, барабанной дробью отзываясь в ушах Ангвы. Она слишком давно не ела. Слишком давно сдерживала себя. Как легко бы клыки вошли в податливую плоть? С каким удовольствием она бы наслаждалась запахом - и вкусом - крови? Сколько потребуется, прежде чем он перестанет кричать? Они всегда кричат, захлебываясь, вырываются, по инерции.
Сколько потребуется, чтобы утолить звериный голод?
Останавливала лишь робкая надежда, лишь нежелание признать, что она окончательно потеряна для общества и жизни в нем.
Надежда, что для нее еще не все потеряно, что Моцарт здесь не из праздного любопытства, что такие как она еще имеют право на что-то человеческое и человечное.
А что может быть человечнее любви?

Отредактировано Angua von Überwald (21-10-2013 01:39:26)

Абсурд. Дикий, полнейший абсурд - иначе описать происходящее как в лесу, так и в голове Ангвы, было невозможно - да и это слово, по мнению, девушки, недостаточно раскрывало всю суть. О том, что творилось в сознании Вольфганга (нет, это имя ему определенно не подходит), она не бралась судить от слова "вообще", боясь сойти с ума окончательно и бесповоротно. Если этого, разумеетсся, еще не произошло, в чем Убервальд очень сильно сомневалась: вервольфы не могут быть полностью уравновешенными. Вервольфы - сумасшедшие изначально, и с ума их сводят вовсе не иллюзорные видения в парах алкоголя, не несуществующие призраки прошлого, а вполне себе реальная сущность - между волком и человеком. С этим сложно бороться и невозможно мириться, но Ангва кое-как справлялась. Кое-как держалась подальше от всего волнующего, кое-как не обращала внимания на беспредел, творящийся на окраинах мелких городков, кое-как поддерживала лишь иллюзию общения с людьми, никогда не сближаясь с ними по-настоящему. И все коту под хвост.
Переволновавшаяся не на шутку, девушка, тем не менее, нашла в себе силы улыбнуться наивным словам Моцарта. Правильным словам. Красивым.
Таким красивым бывает лезвие кинжала, не обагренное пока кровью - спокойно сверкает себе на солнце, притягивая взгляды, а потом внезапно становится орудием убийства, если не чего похуже. Музыкант ходил по лезвию такого вот кинжала и даже не понимал этого. Над этим просто нельзя было не посмеяться - истерически и без капил веселья в голосе, просто потому что плакать перед человеком, насколько бы своим тот ни был, Убервальд не могла. Это - проявление слабости. Это недопустимо.
- Возможно, ты этого не осознаешь, - согласилась Ангва, прислушиваясь к биению сердца - юноши и своего собственного. Он не может не бояться. Этого никто не может, встретившись впервые с неизвестным, которое, ко всему прочему, может разорвать тебя на части острыми клыками. И никто не узнает и не вспомнит, хотя в случае с Моцартом подобное утверждение было ошибочно. О таких всегда помнят - хоть человеческими глазами смотри, хоть звериными. Девушка опустила глаза, жалея, что вообще остановилась.
Теперь разве сможет сказать "нет"? Сможет сказать, что хватит? Что с нее - именно с нее, - довольно? Что это слишком много, больше, чем просила Ангва? Она стояла и молча слушала, а слова били наотмашь, проникали глубоко в сердце и не отпускали.
- Я... - и что она скажет? Девушка закусила губу, так и не взглянув Моцарту в глаза, - Я верю тебе, - наконец, проговорила она, тщательно взвешивая каждое слово, каждый жест, каждый вздох. Он не уйдет, и с этим она кое-как смирилась, спрятав радость подальше от чужих глаз. Он боится, но сейчас она уже не могла с уверенностью сказать, чего именно. Он не расскажет, и об этом она знала с самого начала - по крайней мере, она в этом верила. Он вверяет ей свою жизнь, стоя вот так вот, в открытую, перед ней, он вверяет ей свое сердце.
А что может дать она?
- И все же, здесь опасно, - одеревеневшими губами говорит Ангва, давая юноше последний шанс уйти. Она еще не раз повторит это, раздавая еще с десяток таких вот, последних, - Слишком.
Она сделала все, что могла, чтобы отвадить Моцарта ходить следом за ней раз и навсегда. Разве что зубов не показывала. И на что рассчитывала? Что убежит? Что послушает - в кои-то веки?
Отрицательный ответ был более,чем предсказуем.
Убервальд, прищурившись, взглянула на пальцы, сомкнувшиеся на запястье - слишком резко, чтобы успеть подавить в себе волка, осторожного, огрызающегося на все внешние раздражители, - и тихо зарычала. Странное поведение для молодой девушки, но не для молодого оборотня и Вольфганг должен это понимать.
- Не стоит, - усмирив, наконец, звериную натуру, заметила Ангва, тихо, будто не желала быть услышанной, - Оно того не стоит.
Безбожное вранье, нелепое и неохотное. И она это прекрасно понимала.