Эцио въехал в город через ворота Септимия. Свежий капительный ремонт пошел этому груздному, внушительному сооружению на пользу. Но ни обновленная кладка, ни укрепленные бойницы не могли придать бодрости духа разморенным полуденным солнцем стражникам.

Угрюмый копейщик, подпиравший стену,  стер рукой бусины пота со лба, чуть подался вперед, опираясь на древко внушительной пики, подозрительно сощурившись в сторону верхового на вороном жеребчике.
Ничего особенного в нем не было, через эти ворота часто возвращаются в город люди самого разного достатка, разбавляя однообразно унылую толпу горожан, едва сводящих концы с концами и работящих крестьян, трудящихся на территориях за стенами. Но вот легкие доспехи и оружие у пояса, не приметные, не кричащие, какие обычно любят дворяне привлекли внимание копейщика. У этого человека есть деньги и на хорошую лошадь и на годное вооружение, при том на дворянина он не похож – уж слишком невзрачные, пусть и ладно скроеные, одежды серо-бежевых оттенков у этого типа, никакого намека на статус, лишь на доход.
Или возможность как-то иначе достать все это добро. Стражник нахмурился.
Наемник… Им и без приезжих  хватает  здесь ублюдков.
Копейщик скривился и сплюнул на земь не без досады. Всадник не творил ничего противозаконного, не давая права копейщику завернуть этого чужака. А надо бы. Он еще дров наломает. Ой, наломает!

С холма, над которым раскинулся старый акведук, открывался прекрасный вид на центральную часть города. При желании, можно было разглядеть и мавзолей Августа среди опаленных солнцем макушек крыш и заметить более современную и спорную достопримечательность, - публичный дом “Цветущая Роза”. А возвышался в знойном мареве над всем этим замок Сант Анджело с реющим алым флагом на шпиле.

Эцио тронул коня, направляя его вниз, к площади, которую веком позже будут знать не иначе, как “площадь Испании”. Но пока что это место было скорее причудливой проплешеной в лабиринте бесконечных домов и построек, крайне удобной для разного рода торговцев, что осадили ее со своими лавками.

Спуск к площади был узким, немощенным, а от того в жаркое время – невероятно пыльным, а в непогоду – размытой тропой смерти, на которой только что и можно было успешно сделать, так это свернуть себе шею. А еще тут всегда было людно. На маленькой тропинке толпились и сталкивались арбы, запряженные волами, люди, согбенные под немыслимыми грузами, суетящиеся горожане и пойманные в безуспешной спешке верховые, вынужденные двигаться со скоростью, продиктованной исключительно возможностями к передвижению впереди идущих.
Эцио терпеливо пережил спуск, всякий раз одергивая поводом взбудораженного коня, когда тот, поджатый сзади флегматичной безрогой коровой, чуть ли не грудью наваливался на впереди идущего мужчину с пирамидой из ящиков угрожающей высоты.
И вот, в конце спуска нервозная лошадь встала, как вкопанная, громко зафырчав и выгнув шею, дрожа всем телом. В нос молодому жеребцу с невообразимой силой ударили незнакомые, пугающие запахи. Внизу, в городе было душно. В жаркий воздух особенно ярко вплетался и запах свежей мертвечины, который источала мясная лавка, украшенная гроздьями освежеванных тушек, с которых по светлому сукну, хлопающему на редких городских сквозняках, расползались ало-розовые подтеки свежей крови. Рядом, на почтительном расстоянии грелись блохастые косматые собаки, хорошо знающие, насколько опасен сапог хозяина лавки, но не могущие отказать себе в удовольствии ожидать возможной подачки. Бесстрашные, обленившиеся звери уходили с пути только если на них неотвратимо надвигалась какая-нибудь внушительная телега. К этому аромату псины и крови примешивался щедрый букет человеческого пота,  лаванды и чего-то горелого. Со всех сторон слышались зычные голоса продавцов, коих умудрялся перекрикивать только лишь глашатай, вещавший о проблемах на источниках Сан Джульяно.

Не без труда, но ассасину удалось убедить лошадь ступить на вымощенную площадь.  В попытке избежать непрекращающегося камня под ногами, толпы вокруг и гулкого грохота эхо от поступи других коней и людей,  воронок припустил рысью,  но этот маневр не привел его никуда, кроме как в ту же шумную толпу, но на другом конце улицы. Вскоре умотанный дорогой жеребец попросту устал бояться, опустил наконец голову и пошел шагом, оказывая Аудиторе большую услугу. Для него это путешествие тоже выдалось нелегким и отняло сил несколько больше, чем рассчитывал сам ассасин, да и грудная клетка не переставала о себе напоминать из-за пропущенного удара. Тот пришелся справа, как раз по месту давнего перелома. Вряд ли тот могучий детина организовал Эцио что-то хуже трещины в паре ребер, тем не менее, с подобным шутки шутить уже не стоило. Если в молодости можно было «вскочить, отряхнуться и побежать дальше», то теперь с подобным приходилось считаться. Ни одна травма уже не стремилась заживать как на собаке.
Подобные мелочи заставляли вспоминать слова Макиавелли о том, что, быть может, ему уже стоило бы начать уделять больше внимания управлению орденом, делам Рима, а “авантюры” оставить другим. Хотя бы потому, что теперь с ними есть кому справляться.
Разумеется, Макиавелли как всегда излагал свою точку зрения в советах на грани фола, но и подумать не мог о том, чтобы указывать Эцио. Хотя и слепому было ясно, что тот весьма недоволен политикой Эцио в отношении собственной персоны. В словах Макиавелли был смысл, но и в позиции самого Аудиторе тоже.  Он сплотил орден, вернул ему влияние и силу, связал верхи и низовья, объединил. Объединил… вокруг себя. И это были не тчеславные мысли. Это был факт. Факт, который молча признавали все. Не было в ордене человека, который мог бы с легкостью встать на место Аудиторе.  Сейчас не было. А будет ли завтра, когда время сделает взгляды Макиавелли единственно верным?

Из узких проулков и подворотен, умудрявшихся оставаться тенистыми в дневной жаре тянуло прелой соломой и мочевиной.  Но вскоре  их заглушила сырость Тибра. Эцио пересек пару узких, похожих больше на лабиринт, улочек и выбрался на залитую солнцем узкую набережную рядом с мостом Понте фабричио.
Убежище ассасинов едва ли выделялось из массива сгрудившихся на другом берегу зданий. Серое, неприметное, ни чуть ни хуже и не лучше, чем остальные. Наверху темнела клеть голубятни. У подножия разношерстный народ спешил по своим неотложным делам.
Лишь крохотный элемент декора над массивной низкой дверью, утопленной ниже уровня улицы, говорил о том, что это не просто чье-то жилище. С одного боку убежище подпирала лавка банкира, за углом расположился оружейник, а еще чуть дальше – небольшая конюшня. Все эти «предприниматели» не только были осведомлены о своем соседе, но, по сути, сами являлись частью братства.
Джованни, не преуспевший в деле убийства, оказался просто гением банкирского дела. Деньги у него становились ручными и текли нескончаемым потоком, пока молодой мужчина очаровывал клиентов и сдирал с них три шкуры на процентах.
И сейчас, выдавая упитанному горожанину туго набитый мешочек с флоринами, Джованни заливался в очередной головокружительной трели, пока его взгляд не выхватил из толпы фигуру приближающегося ментора. Банкиру едва хватило самообладания, чтобы быстренько отвести взгляд и не сбиться с витьеватой хвалебной фразы, отпущенной в адрес клиента.
Эцио не подал никакого вида, что заметил банкира, заворачивая за угол к конюшням. Хотя ему было приятно видеть этого человека живым и здравствующим.
У ворот маленькой городской конюшни Аудиторе с радостью встретил страшный, как черт, управляющий. Маленький,  согбенный, сухой человечек со страшным косоглазием, поразившим оба мутных серо-голубых глаза отвесил вежливый поклон и очень шустро для своих лет принял поводья коня, когда Эцио спешился.
-Позаботься о нем хорошенько. Дай отдохнуть, напои и накорми после.
Аудиторе отстегнул переметную суму, закинув ее на плечо, хлопнул коня по крупу, оставляя оного на попечение управляющего.
-Новая лошадь?
Окликнул в последний момент старичок.
-Да… Думаю, да…
-Понимаю. Я бы тоже не стал продавать.
Эцио усмехнулся, поправил сумку и направился в убежище. Место, которое стало на несколько лет настоящим домом.

Его возвращение не было тихим. Младшие “послушники” останавливались, с трепетом во взгляде провожая наставника, не смея заговорить. Для них Эцио все еще был скорее полубогом и спасителем, нежели опытным воином и вполне себе земным лидером.
Те же, кому довелось уже нюхнуть пороху бок о бок с Аудиторе не скупились и не стеснялись в выражении своей радости по поводу его приезда. Уж им-то было известно, насколько нешуточными были путешествия Эцио. И отправляясь в подобные, ментор всякий раз имел неплохие шансы не вернуться вовсе, как и любой другой смертный человек.
Аудиторе иногда останавливался, обменивался рукопожатиями и перекидывался парой слов со своими братьями. Всех этих людей Эцио знал весьма хорошо. Многих – обучал лично. Лишь последние трое примкнувшие не имели счастья ознакомиться лично с педагогическими талантами Аудиторе.
Как черт из табакерки перед Эцио появился Алонсо, капитан. Один из первых рекрутов, который прошел с Аудиторе плечом к плечу многое, остался жив, невредим и снискал достаточно доверия ордена, дабы запрвлять убежищем в отсутствие других выше стоящих ассассинов.
-Эцио! Рад видеть тебя. Живым.
- Взаимно, друг мой.
Эцио ответно чуть склонил голову в приветствии.
- Скажи, есть ли новости, которые не терпят отлагательст, о которых мне нужно знать?
Алонсо замер на мгновение, потом отрицательно мотнул головой.
-Нет. Все… спокойно.
Кажется, ассассин сам удивился своим словам.
- Хорошо. А Клаудиа…
- Твои сестра и мать в Риме, с ними все хорошо. Клаудиа даже обещала подумать о той вилле в дальнем пригороде за Антико…
Эцио кивнул.
-Макиавелли, Ла-Вольпе здесь?
- Ла-Вольпе отбыл десять дней назад в Неаполь. Макиавелли сейчас в Риме и будет рад узнать, что ты вернулся.
-И я буду рад увидеть его сегодня вечером здесь.
-Конечно.
Алонсо не требовалось иных уточнений.
-Да… Знаешь, где сейчас обосновался Леонардо да Винчи?
Алонсо отрицательно кивнул.
-Не располагаю информацией.
- Исправь это и по возможностипоскорее. Сводку и новости я выслушаю вечером, раз у нас все спокойно.
Эцио развернулся, направляясь к лестнице, ведущей на верхние этажи.

В его покоях было куда теплее, чем на нижних этажах, но все еще не душно – благо, никто не додумался открывать по утру окна – жгучая жара так и осталась снаружи.

Горячая ванна сделала победу усталости легкой.
Стоило Эцио только прилечь на кровать, как навалился тяжелый, тревожный сон, лишенный видений и ощущения времени.
Аудиторе очнулся резко, словно от тычка в спину. Судя по лучам света, норовившим просочиться под ставни – над Римом все еще стоял день.
Сколько он проспал? Часа три? Больше? Вряд ли.
Эцио сел на кровати, стараясь прогнать мутный морок сна из тяжелой головы.
В дверь постучали, видимо, второ раз, после затяжного интервала. Наверно, из-за него Аудиторе и проснулся.
Потянувшись за штанами, Эцио подал голос.
-Да?
-Можно?
Послышался голос Алонсо.
Надев штаны, Эцио прошествовал босяком до двери, взъерошив волосы у затылка, отваряя массивный засов и открывая дверь.
- Проходи.
Довольно флегматично, еще не успев избавиться от излишней хрипотцы в голосе, скомандовал магистр. Судя по выражению лица, у Алонсо не было срочных безотлагательных новостей, поэтому можно было расслабиться.
-Ты не уточнил, насколько скоро тебе  нужна была информация о художнике…-
Начал Алонсо. Он все же был несколько зануден, но это занудство проистекало из двух других великолепных качеств – ответственности и педантичности. – Поэтому я не знал, стоит ли тебя тревожить или нет насчет этого.
- Я тебя слушаю.
- Он снял мастерскую недалеко от моста Сант-Анджело. Сразу за изгибом реки. Там рукой подать до “Розы”. Около “кривой”.
Последнего уточнения Алонсо несколько смутился. Кривой они называли стену одного здания, которое было крайне ветхим и ненадежным и перекрывало собой отличный маршрут спринта. Около того дома они довольно часто тренировались под руководством Эцио.
Аудиторе усмехнулся, продолжив одеваться.
-Хорошо. Я понял. Можешь идти.
Алонсо кивнул со всей серьезностью и удалился.

Очень скоро Эцио вновь оказался на улицах Рима, на сей раз в числе пеших обывателей.
Мужчина не спешил, присматривался к городу, к тому, что творится на улицах. Пусть Рим и не был любим Аудиторе, тот все же старался прилежно держать руку на пульсе этого грандиозного муравейника.
К трем часам дня солнце все еще жгло город, пусть уже и начало слегка склоняться к линии горизонта.

Интересно, как он сейчас? Есть ли хорошие заказы? Увы, в наши дни даже великий талант – не гарантия возможности себя прокормить. Не повлияло ли сотрудничество с Борджиа негативно на его репутацию?  Как же все-таки давно мы не виделись.

Ближе к данным координатам Эцио стал приглядываться к окрестностям и людям вокруг с особым вниманием. А на сердце стало едва заметно поднывать. Всякий раз Аудиторе приходил к да Винчи не без тревоги. Никогда не знаешь, что принесет с собой очередная первая встреча. Отпускало только тогда, когда Леонардо, как всегда с опозданием открывал дверь мастерской.

И сейчас тоже на душе было не спокойно. Вот обозначенный дом. Эцио остановился перед дверью и размеренно постучал, выдавая тройную дробь по темной древесине, замирая в ожидании.

Отредактировано Ezio Auditore (19-10-2013 03:31:36)

Эцио мягко улыбнулся, отвечая на объятия друга не так пылко, но столь же искренне и с обстоятельностью медвежьей хватки. Эцио окинул студию Леонардо из-за его плеча наметанным взглядом, но ничто не зацепило его внимания. Жилище Леонардо, где бы тот ни обосновывал оное, обычно оказывалось местом столь же необычным, как и его обитатель. И в творческом беспорядке, откровеннее будет сказать, хаосе гения даже для Аудиторе было трудным отметить настораживающие детали, стоящие внимания. Ведь у Леонардо среди пигментов, холстов, чертежей и баррикад прочей, нужной художнику утвари, вполне мог затесаться и труп. При том на вполне законных основаниях.
Благодаря привычке носить капюшон, полумрак в помещении, сменивший жаркое солнце улицы, не помешал Эцио разглядеть  обстановку. Впрочем, никаких намеков внутреннее убранство не дало. Даже о том, был ли кто-то еще в мастерской или же маэстро находился здесь один.

- Скорее солнце забудет подняться по утру над Италией, чем я позабуду о тебе, Леонардо.
И это было правдой. Абсолютной правдой. Леонардо да Винчи был особенным человеком. Среди всех хороших, добрых, верных людей, соратников, он единственный был… другом. настоящим другом, не связанным с Эцио ни клятвами братства, ни его идеалами, ни родственной кровью. Родственная душа, готовая помочь и словом и делом, если понадобится. Эцио никогда не забудет, как началась их дружба.
Мария покровительствовала многим молодым художникам, помогала им, но ни один не оказался рядом, готовый хоть как-то помочь в трудную минуту – расплатиться за помощь. Все они исчезли в безликой толпе безразличных людей, внимающих каждому слову, произнесенному с парапетов на площадях. Все, кроме Леонардо. Молодой художник не был обязан помогать юноше, чью семью стерли в порошок, лишили влияния, средств и запятнали их честь. Он мог сдать его на милость властей, получив неплохую сумму за его голову. А уж деньги тогда Леонардо были нужны куда больше дополнительных проблем на голову. Но вместо этого Леонардо помог. Бескорыстно. Да Винчи еще не раз проявит свою верность, не раз спасет положение, сделав очередной дерзкий план Эцио умопомрачительной реальностью. А еще он мог выслушать, а Эцио – безбоязненно поделиться с ним своими горестями, о которых вряд ли знал кто-либо еще. И сколько бы времени ни проходило, каждый раз они с Эцио встречались вновь так, будто Аудиторе и за порог не выходил, не то, что пропадал годами.

Ассасин очень дрожил этим человеком.И меньше всего на свете ему хотелось, чтобы с художником что-то случилось. Леонардо был свободный от распрей орденов человек. Он жил своей жизнью И в этом был ценен особо. Он не видел в Эцио ассасина, магистра ордена, наставника. Он видел в нем просто человека. Порой Эцио казалось, что Леонардо до сих пор видел в нем все того же флорентийского юношу,  с которым им вместе просто пришлось пережить чуточку больше.
Леонардо был тем редким человеком, к которому Эцио не опасался поворачиваться спиной. Такое доверие и надежность не купишь ни за какие деньги и никакими из клятв. И Аудиторе был искренне рад видеть своего друга в добром здравии и в успехе. А иначе как бы он мог позволить себе такую большую мастерскую в центре города?
- Отсутствие гнета постоянных покровителей тебе пошли на пользу – усмехнулся ассасин скрещивая руки на груди.
Леонардо действительно разительно отличался от того измученного, бесконечно уставшего и нервного человека, которым он был на службе у Борджиа. Сейчас да Винчи казался даже моложе, сильнее, словно он был не живой человек, а образ, сошедший с картины, не лишенной идеализации.

- Я не вовремя?
Ве же поинтересовался Эцио, оценив разнузданное состояние художника. Судя по всему он действительно только-только поднялся с кровати. И черт знает, какие были у маэстро планы…

Интересно, где Салаи и другие ученики?  Эцио привык, что у деятельного Леонардо в середине дня как раз кипит самая работа, а сейчас была тишина.

Отредактировано Ezio Auditore (21-10-2013 03:53:07)

- Это взаимно.
Эцио едва заметно склонил голову в знак искреннего согласия.
Многим кажется, что те люди, чье ремесло – смерть в том или ином виде, должны быть ближе к ней, легче переносить происходящее и меньше ее опасаться. Но это далеко не так.  Имея дело со смертью, не перестаешь радеть за близких. Наоборот. За них переживаешь еще больше и переносишь утрату еще тяжелее, возможно, потому что у подобных «ремесленников» близких очень мало.
-О, я совсем не против.
Мужчина не без труда оторвался от созерцания хаотично разбросанных на столе набросков, удивляющих своей точностью и вниманием к деталям. Да и сам предмет изображения был живой одой созерцанию и вниманию к нюансам – Эцио редко доводилось видеть, чтобы кто-нибудь из рисующих всерьез стал бы акцентировать внимание на насекомых, самых простых и невзрачных, на которых обычно ни один человек не обратит внимания, если только жука не угораздит упасть кому-нибудь в кровать или за шиворот.
-По правде сказать, у меня сегодня с трапезами тоже что-то не задалось.  С самого… вчера.
Эцио усмехнулся, следуя за художником.
-Байки? Вот как теперь называются правдивые рассказы ассасина? В любом случае, мне есть, чем тебя порадовать.
Возвращаясь из Пармы я побывал в Торджано. Место неприметное, если не говорить о тамошних виноградниках. Но недалеко от часовни святого Бартоломея есть катакомбы. Вход в них я обнаружил случайно. Очень много территорий занять чем-то вроде пещерных святилищ, судя по всему, тут когда-то проводили время первые христиане. Впрочем, я могу ошибаться, но, тебе, наверно, было бы интересно взглянуть и на это. Дальше, если спускаться ниже – голые скалы – путь, словно вовсе человеком не тронутый. Он ведет в помещение, над которым, судя по всему, потрудились и те, кто были раньше. Ты знаешь… я умею отделять зерна от плевел… Очень интересное место. Настоящий подземный город.
К сожалению, я не смог вскрыть «парадный вход», так что путь туда только один – через пещеры.
Порой я даже начинаю жалеть, что не обладаю и толикой твоего таланта и умений к изображению окружающей действительности.
Да, я захватил из катакомб «сувенир». Подумал, тебе может быть интересно на него взглянуть.

Эцио усмехнулся. Леонардо был удивительный человек. Отнюдь не рисковый, старающийся по мере возможности избегать ситуаций потенциально опасных и неопределенных, но при этом, если для его деятельности художника и изобретателя что-то было нужно, то да Винчи решительно подписывался на предстоящую авантюру. Так и по заброшенным руинам художник мог передвигаться почти столь же прытко, как и послушник Братства. А ведь в обычное время Леонардо вовсе не был любителем гулять по крышам и брать препятствия.
- Конечно.
Ассасин воздел руку над столом, как бы говоря, что Леонардо волен распоряжаться временем, как он считает нужным.

Эцио, закинув в рот кусочек обмасленного хлебного мякиша, послушно и весьма охотно занялся распределением содержимого глиняной бутылки.
В весьма приятный сонм запахов влился букет винного аромата. Темное красное вино  казалось почти черным в чарках.
Масло действительно было и мягким и острым одновременно. Острый вкус распространялся не спеша, грея, распекая, но не кусая. Видимо, помимо самого масла еще и травы смягчали жгучесть перца.

Эцио наблюдал за хлопотами да Винчи у камина, думая о том, что все-таки процесс готовки – забавная вещь. В каком-то смысле весьма интимная и, порой, говорящая о человеке куда больше, чем он сам хотел бы сообщить. Особенно, если он принялся готовить в собственном доме. Все же, под открытом небом, в наспех разбитом лагере практичность и спешность скрадывают многое.
Леонардо же за этим процессом был очаровательно мил. Готовка, казалось, пробуждала в нем какое-то своеобразное, но тоже вдохновение. И комментировать и пояснять свои действия он начинал также, как иногда комментировал творчество, допустим, своих учеников. Была в этом какая-то неуловимая схожесть. Может быть, так просто бывает с любым человеком, когда он занимается делами, ему приятными?

Свинина же оказалась действительно чудной, о чем ассасин не забыл сообщить уверенному в себе кулинару. Мясо было мягким, сочным, скорее прокопченным костровым жаром, нежели действительно прожаренным. Оно отлично пошло под хорошее, терпкое, но мягкое вино и неспешные расслабленные беседы обо всем на свете.

Когда их незатейливый, но душевный обед подошел к концу, Эцио извлек из поясной сумы небольшой кожаный сверток, развернул его осторожно на ладони, видимо, не желая прикасаться к предмету голыми руками. В руке у ассасина покоился диск неизвестного матового темного материала с отверстием посередине, золотистой каймой по краю и испещренный по всей поверхности символами, кажется, вылитыми из металла и впаянными в эту черную массу диска.
-Думаю, символы тебе знакомы…
Эцио коснулся диска пальцами, чуть помедлив. Тот, словно ласковая дворовая кошка, тот час же отреагировал на прикосновение. Символы налились синеватой субстанцией, которая очень скоро начала сиять, отбрасывая на стены и пол проекции символов, которые в свою очередь содержали в себе еще множество мелких иероглифов, будто целые тексты, заключенные в мерцающие формы больших фигур.
-Оно… ничего не делает.
Медленно начал ассасин.
-То есть, кажется, безопасным. Не как яблоко.
Аудиторе позволил символам еще немного померцать на стенах жилища художника, прежде чем дотронулся до диска снова, с весьма ясным негативным посылом. Диск тот час «умолк», превратившись вновь в непонятный увесистый предмет.
Эцио положил диск на стол.
-Этот предмет никто не ищет. Он ничего не делает. Это не должно принести тебе неприятностей. 
Ассасин закинул крыло свертка, поднимаясь из-за стола, несколько растеряв веселость духа за всеми этими беседами об артефактах.
-Боюсь, мне пора возвращаться восвояси. Ах, да… Если ты вдруг решишь, что тебе все же не хватает ученической компании,  зайди как-нибудь к нам, на Понте фабричио. У меня есть один парнишка, весьма талантливый. Ему пятнадцать скоро исполнится, для обучения у тебя, может, немного «староват», но все же, если надумаешь, посмотри его. Рисовальщик из него должен получиться лучший, чем ассасин. Он умный малый, быстро учится но… нет у него призвания. Не из души ответы идут, а от разума. А важно, чтобы и подсознание и ум одно говорили. Пока он переберет в памяти варианты действий, его уже пять раз обнаружат и три выпустят болт в спину.

-Спасибо, друг мой.
И все же, Эцио не переставал удивляться тому, насколько иначе видит этот мир Леонардо и другие, такие же как он - художники. В какой-то мере для Аудиторе куда понятнее была безумная вера фанатиков с их заблуждениями, чем мировосприятие живописцев.
Несомненно, каждого по указке можно заставить увидеть, что тень под вон тем сухим кустарником акации на самом деле не серая, а почти синяя. И совсем другое дело подобными нюансами жить, мыслить, если хотите. Аудиторе же в подобном кустарнике могло заинтересовать только то, укроет ли его листва от чужих глаз и не настолько ли куст сух, чтобы от единого прикосновения к нему шелест мог бы выдать присутствие ассасина.

Эцио удивляла и в определенной мере восхищала подобная возможность воспринимать мир в плоскости, настолько оторванной от насущных потребностей. Быть может, такое теоретическое восприятие, вовсе непотребительское, полное искреннего любопытства отношение ближе всего к божественному восприятию. Но все мы живем не на небесной тверди среди облаков и святых, или лучше сказать, давно исчезнувших божеств? А на грешной земле, которая, судя по всему, осталась и без божественного присмотра… А в подобном месте надо не только уметь зрить в корень, но и жить-выживать. Благо, кажется, безграничных талантов да Винчи хватало и на это.

-Нет, Леонардо. Делись своими… новыми концепциями восприятия, если считаешь нужным.
Эцио усмехнулся по-доброму. Конечно, художника иногда заносило на поворотах, стоило ему оседлать любимого конька и начать терраду об искусстве и устройстве мира, но Аудиторе действительно было любопытно слушать умозаключения друга. А они у да Винчи частенько бывали весьма разнообразны. Тосканец, кажется, всегда был в поиске, в шаге от очередного открытия или личного откровения. Поэтому, новая “одержимость” сумерками и освещением в ночные часы была вполне в порядке вещей. Хотя, быть может, на сей раз Леонардо и перегибал слегка палку. Но это уж явно не ему, Аудиторе, судить.

Эцио уже собирался отпереть дверь, но, почувствовав знакомое прикосновение, обернулся. Вообще, Аудиторе не жаловал несанкционированные прикосновения к своей персоне, но к оным Леонардо стал со временем относится спокойно и доброжелательно, в полной мере осознав, насколько для этого человека естественнен и важен тактильный контакт. Для него было привычнее дотронуться, нежели окликнуть, подойти чуть ближе к собеседнику, чем привычно для большинства людей, коснуться предмета не менее важно, нежели рассмотреть его. Все эти повседневные мелочи характеризовали да Винчи как кинестетика. А такие люди с прикосновением изначально несут выражение симпатии и никак не злой умысел. Со временем Эцио смирился и ужился с этой непривычной особенностью друга, подавив выработанные с такием прилежанием защитные рефлексы. Тревожное и нерешительное выражение на лице маэстро заставило Аудиторе развернуться к художнику. Эцио, что было редкостью, никуда не спешил и готов был выслушать своего собеседника, что и постарался дать понять всем своим видом.

Леонардо был человеком эмоциональным и впечатлительным. И тревожное выражение на его обычно несколько веснушчатом лике могло быть вызвано с одинаковой вероятностью как и сущей безделицей по сути своей, так и событиями более серьезными. Но о серьезном деле Леонардо не стал бы молчать, разве что это серьезное дело не касалось самого художника. Увы, да Винчи порой не хватало здравого эгоизма. Эцио почувствовал, как неприятный холодок пробежал по спине, словно холодным сырым пальцем провели по позвоночнику, да внутри что-то перевернулось в предвкушении не лучших новостей. Трудно ожидать хорошего, когда жизнь каждый божий день учит обратному.
Когда же художник все же разродился словесами и озвучил свою “проблему”, которая так его взволновала, от сердца ассасина отлегло. Он даже усмехнулся в голос.

-Мог бы вспомнить об этом лет на десять пораньше.
Эцио позабавила просьба друга. Но и улыбка и шутливость быстро сменились несколько усталой, более серьезной благожелательностью.
- Конечно… Конечно, зайду. Кажется, впервые у меня действительно оно может быть… Это ваше время.
Эцио усмехнулся.
-Мне сегодня повезло или твое увлечение сумерками повлияло на твой распорядок дня?

Отредактировано Ezio Auditore (20-01-2014 20:01:54)

Пыльная жара не спешила отпускать город, несмотря на то, что солнце уже грозило совсем исчезнуть за силуэтами низких крыш. Раскаленный дневной воздух не торопился воспарить в прохладную высь сумеречного неба. В фиолетово-розоватом полотне которого постепенно начинали поблескивать первые робкие звезды и бледный силуэт луны, похожий больше на призрачное видение, притаился где-то на окраине небосвода, стараясь лишний раз не обжечься красным теплом своего дневного собрата,  затмевающего всех и вся.

Как и зной, с улиц города не спешили исчезать и люди. Точнее, суета, порожденная ими. Горожане, подобно непрерывному кровотоку стремились по артериям города - улицам и проулкам - у каждого находилась цель, достойная того, чтобы затмить собой красоту очередного дивного вечера, пусть слегка грязного и потрепанного в стенах славного города Рима.

- А он мне в след орет, как порось резанный,: - “pezzo di merda!”... Да если бы он бегал хотя б в треть также быстро, как балаболил, он бы меня уже два раза обогнал бы!
Щебетал юноша, беззаботно бросив стремена.
-А если бы ты сам трещал поменьше, может быть и от меня в коем то веке смог бы не отстать.
Ввернул второй всадник, перебивая своим дерзким комментарием пробежавшийся по компании смешок и запуская второй, который тут же постарался перекрыть возмущенный до нельзя ассасин, что первым принялся похваляться. Впрочем, ассасином зваться Биаджо еще не имел права, он был всего лишь старшим послушником. И сейчас, несмотря на весьма утомительную вылазку, у него как всегда нашлись силы реагировать на вполне безобидные уколы Драго, который был старше рангом и питал, судя по всему, особую любовь к вспыльчивому Биаджо, потому что никогда не упускал возможности того поддеть.
Весьма шумную компанию в пыльных дорожных одеждах можно было заподозрить в чем угодно, только не в разбойной деятельности, которой, с точки зрения держателей власти, эта лихая банда и занималась последние три дня. С точки же зрения Эцио, это была неплохая учебная вылазка. Ассасин не без усмешки слушал споры своих подопечных, которые более всего напоминали гончих собак, уставших, но слишком восторженных прошедшей охотой, чтобы понимать, насколько же они вымотались на самом деле.

Внезапно Эцио остановил коня, обернувшись, оглядывая в задумчивости и некоторой нерешительности потонувшую в городских тенях площадь. Только одинокий, резкий и острый, как лезвие годного клинка, луч заходящего солнца рассек ее пополам, выхватывая из синевы сумрака алые пятна освещенных стен и рыжую чешую самой площади.

Послушники, зазевавшись, отъехали чуть подальше, прежде чем спохватиться и также завернуть своих лошадей. Они не решились сразу окликнуть ментора, лишь спустя пару мгновений старший из юношей все же подал голос, обращая на себя внимание, стремясь понять, что делать им.

Голос Драго отвлек Эцио от собственных размышлений, вынуждая ко всему, принять решение несколько скорее.
- Вы езжайте. А меня, пожалуй, заждалась пара личных дел.
Драго на минутку растерялся от такого заявления наставника. Не то, что бы у ментора не могло быть личных дел в его представлении, но для заждавшихся личных дел они были несколько… внезапны.
Наконец послушник кивнул покорно, тронул коня  и вскоре с остальными юными членами братства скрылся в густых тенях очередной широкой арки.
А Эцио направился через сизые проулки к неприметному, но ухоженному дому на самом берегу Тибра.

Прошла неделя с их последней встречи с Леонардо. Сущий пустяк. Возможно, именно поэтому на сей раз сердце не посетило тревожное томление. Наоборот, Эцио с непривычной легкостью на душе постучал в тяжелую дверь. Честно сказать, Эцио часто приходилось выполнять обещания, но мало какие из них можно было назвать приятными. пожалуй, сегодня был как раз один из тех редких случаев. Никто не умирал, никто не нуждался в помощи, ничье благополучие или жизнь не зависели сейчас от Эцио Аудиторе. Но, возможно, хоть раз его визит к художнику действительно принесет радость, не испорченную тревогой или насущной необходимостью ордена или его самого.
Сейчас было все. И время и спокойствие. Никакие беды не стояли за спиной.
Ассасин никогда не любил быть объектом излишнего внимания, а уж изображение его гордого профиля - это ли не есть излишнее внимание? Но, если Леонардо это действительно было нужно или, скорее, важно, то Аудиторе не видел ни одной причины, почему бы не уделить этому толику своего вечно убегающего времени.

Эцио усмехнулся и кивнул, входя за мастером следом. Действительно. Вот чего они были лишены, так это скорых вторых встреч. Вечно  лихой ветер перемен да бед подхватывал Аудиторе и бросал в самые невозможные путешествия, которые на поверку оказывались всего лишь очередной затяжной охотой. Иногда Эцио завидовал орлам с бронзовым оперением. Стоило им раскинуть крылья и взмыть  вверх, щекоча перьями небеса, как все их враги и цели оказывались как у господа Бога на могущественной ладони.
Меж тем, Леонардо явно не намеревался терять времени даром.  Эцио, чье внимание привлекли бумаги на столе, судя по беглому и не самому разборчивому почерку на свете, исписанные самим обитателем сего жилища. несколько опешил от такого напора художника. Эцио чуть склонил голову, подняв на мгновение руку в размеренном останавливающем жесте, улыбнувшись мягко.
- Немного. Боюсь, я в образах не так силен… Если только мы не говорим о какой-нибудь маскировке.
Эцио усмехнулся, наконец, снимая капюшон. А потом продолжил свою речь как-то серьезнее.
- А мы не говорим… А… как насчет образа… зажиточного банкира? Холеного жителя Флоренции, чьи самые великие заботы - чтобы записи в счетоводческой книге сходились, да старшая из дочерей по дурости не нашла бы себе охламона вместо достойного жениха?
Аудиторе усмехнулся при этих словах - разумеется, шутил. Но какая-то горькая эта усмешка вышла. Наверное, он все-таки устал. Не от предпринятой поездки, хотя, конечно, и она неприятно давила на затекшие плечи недвижимым грузом физической усталости, от которой так или иначе, ни один смертный не в силах скрыться или убежать.
Он никогда не жалел о своих решениях. Ни об одном  с того самого дня, как бежал с сестрой и матерью из Флоренции. Ни об одном, кроме того, которое слепо посчитал верным за два дня до этого. Эцио, уже взрослый мужчина, опытный боец, наставник, се еще проклинал себя за то, что тем поздним вечером отдал бумаги гонфалоньеру. Не мог себе простить, что доверил жизни близких, своей семьи Уберто. Да, по поручению отца, по его указанию, но сделал это Эцио сам. Как он мог не заметить тогда этого растерянного взгляда, не обратить внимания на защитную позу на пороге собственного дома Альберти. Тогда Аудиторе, молодой, неопытный, доверчивый, словно ягненок, не могущий и помыслить о том, что сам Джованни мог быть не прав, стоял, жадно хватая воздух на пороге дома этого ублюдка в отчаянном поиске помощи… Наивный глупец. Все делают ошибки. И он, Эцио,  - тоже. Все ведь могло быть по-другому. Если бы он не делал ошибок. Не сделал оной тогда. 
Когда бешеные погони, бесконечная борьба замедляют свой ход настолько, что можно успеть оглянуться вокруг - становится заметна и другая жизнь. Для многих привычная, и невозможная, немыслимая для иных. Немыслимая для Эцио.
Ох, не место и не время было  для подобных воспоминаний и мыслей… Будто бы они были уместнее на поле битвы. Человек начинает мыслить лишнее лишь тогда, когда получает возможность хоть чуточку свободнее и медленнее вздохнуть.
Кажется, Леонардо что-то говорил про вино…
Эцио не был любителем травить рассудок и тело крепленными напитками, но сегодня был вовсе не против вспрыснуть вином омраченный тяжелыми мыслями разум.
- Иными словами, я весь в твоем распоряжении, маэстро.
Ассасин развел руки, словно говоря этим жестом, что отдается на милость фантазии художника полностью и безвозвратно.

Ассасин меньше всего походил на человека волновавшегося о чем-либо в данный момент, но все же некоторая скованность и осторожность движений выдавало в нем тот факт, что он понятия не имеет, что, по сути, от него хочет художник. Эцио не приходилось позировать ранее. Крутые жизненные повороты уберегли его от любой возможности оказаться запечатленным чьей-либо рукой. И, как считал мессер Эцио, к лучшему.
Эцио покорно опустился на стул, откинувшись на спинку. Как всегда несколько суетливая речь художника забавляла ассасина. При всей одаренности и исключительности Леонардо, никак нельзя было обойти стороной одну особенность его натуры. Без должной мотивации, произрастающей в душе, не имеющей под собой никакой материальной подоплеки, без творческого огня в этой самой душе, художник не работал. Или делал это кра-а-йне медленно и неохотно. Что ни раз приносило с собой проблемы творцу. Впрочем, не только ему. Эцио, помнится, вовсе не понравилось натыкаться на запертую дверь опустевшей мастерской… Если уж заказчики в большинстве своем не были в состоянии оказать должного давления на да Винчи, чтобы тот перестал заглядываться на небо и занялся их полотнами, то уж у стульев точно не было никаких шансов обратить на себя внимание гениального тосканца.
Эцио потянулся за чаркой, на мгновение задержав внимательный взгляд на собеседнике, после чего неспешно пожал плечами в ответ на вопрос.
- Делай, как считаешь нужным, Леонардо.  Из нас двоих - тут - мастер - ты.
- А разве ты когда-то поступал иначе?
Аудиторе усмехнулся, подняв чарку.
- За нашу встречу, предусмотрят всевышние - не последнюю. За твое здравие, радушие и благополучие. Пусть все это...
Эцио чуть повел чаркой вкруговую
- Остается прежним или же меняется только к лучшему.

Эцио рассмеялся, охотно столкнув свою чарку с чаркой да Винчи.
-Пойми и их, Леонардо! Если уж им повезло уродиться далеко не Аполлонами, позволь им хоть где-то предстать красавцами, если уж не в отражении. Так что прояви снисхождение. А уж гоняться за гармонией черт… У тебя раньше бывало много клиентов куда более сговорчивых и молчаливых… Хотя, с покойниками, как я понимаю, тебе больше нигде кроме как во Флоренции договориться не удалось… То есть, я хотел сказать, “о”. “О покойниках”...

Эцио, уже успевший пригубить напиток, теперь, доблестно защитив сторону бедных неказистых толстосумов, у которых было достаточно и влияния и денег, чтобы заказать работу самого Леонардо и не остаться при этом с голым задом, сделал несколько жадных глотков, видимо, стремясь привычно приглушить и слабую жажду. Вино было хорошее, но крепкое, терпкое, с густым, насыщенным вкусом. Приятно прокатывалось по языку, не обжигая алкогольной своей натурой, но оставляя тяжелый, по-своему приятный привкус, который люди привычно и охотно сравнивали с кровью, хотя что может быть общего между зачастую тошнотворным соленым и пыльным вкусом крови и чуть вяжущим, сладко-терпким привкусом вина?
Нескольких глотков было вовсе недостаточно, чтобы хоть как-то тронуть разум ассасина, но от терпкого напитка уставшее тело накрыло неспешной волной расслабляющего тепла. В какой-то момент собственный пульс показался более явным и отдался упругим биением в шее, уходя приятным эхом в виски и стих, видимо, поприветствовав алкоголь в весьма голодном организме и успокоившись на этом.
Редко где и когда Эцио ощущал себя хоть в какой-то мере в безопасности. Ментор не был параноиком, но жизненный опыт и образ этой самой жизни учат определенным вещам. определенным взглядом. Отношение к миру меняется безвозвратно, становится неотъемлемой частью осторожность, которая идет уже не от разума, а течет в крови и уйдет только с последним вздохом. Такие люди теряют умение быть беспечными. Они забывают, как свободно вздыхать и быть преступно неосмотрительными, как большинство людей в этом мире. В мастерской же да Винчи ассасину было спокойнее, чем во всем окружающем мире. Жилище художника не было крепостью, не предоставляло гарантий защиты и не могло обещать крепкого безмятежного сна, тем не менее, здесь было куда меньше поводов  тревожиться, чем в самой хорошо укрепленной цитадели. Мастерская не предполагала своим существованием войны, в ней не было посторонних, чужих людей. Мастерская существовала, чтобы в ней творили. Это место не то, что располагало к спокойствию, оно обязывало к нему, ненавязчиво давя на плечи.

-Так что ты собирался сегодня со мной делать?

Отредактировано Ezio Auditore (22-01-2014 23:58:03)

- У каждой работы есть черные стороны - резонно заметил Эцио.
Иногда Аудиторе казалось, что Леонардо помнил абсолютно все, что касалось его персоны, даже такие детали и моменты, о которых сам ассасин успел позабыть. А удивление действительно нестандартному и, главное, немалочисленному, если верить словам художника, инвентарю… Наверное, оно когда-то давно было, да вот смылось из памяти куда более кровавыми и необъяснимыми событиями.
- Вряд ли что-то солнечное и жизнерадостное, учитывая ситуацию, - усмехнулся Аудиторе. Воспоминание о подобной детали неприятно кольнуло Эцио.  Он повидал на своем веку много людей. Очень много, совершенно разных людей. И ему была знакомо подобное внимание к нюансам. Тем более, столь долговременное.  Леонардо, разумеется, был дорог Эцио. Да Винчи был его добрым другом на протяжении многих лет, но Эцио не мог отогнать от себя ощущение, что маэстро относился к нему с большим вниманием, более чутко. И иногда неприятное чувство легкой вины закрадывалось в душу, из-за того, что он был менее… внимателен к нему? Впрочем, Эцио списывал это на разницу менталитета и нрава. Да Винчи был человек удивительно чуткий, эмоциональный, живой, безумно умный и находчивый, но вовсе не практичный…

Эцио, в первые мгновения слегка опешив, последовал за художником, с трудом умудряясь скрыть свое удивление. Для него его доспех и платье давно стали второй кожей и уж если говорить об образе ассасина, то вряд ли стоило бы “сдирать с него его боевую шкуру”, но, видимо, у Леонардо были совсем другие мысли на этот счет.
Аудиторе понаблюдал за метаниями Леонардо и, все же, покорился его весьма неожиданной просьбе, начав избавляться т своего боевого снаряжения, начав с наручей.
Эцио первое время слушал бормотания художника внимательно, порываясь то выразить согласие, то  спросить что-то, но быстро понял, что Леонардо ни в собеседнике, ни в слушателе не нуждается - ему и так хорошо…

- Белая…
Не без удивления подал голос ассасин, как раз, освободившись от плаще и наплечников, аккуратно укладывая тяжелый пояс, раздумывая над тем, где по мнению художника заканчивается наряд, создающий образ “бесшумного убийцы”. Судя по всему, все, кроме исподней рубашки да штанов участвовало в создании этого злосчастного образа. Но делать было нечего, Здесь слову художника было принято повиноваться...

И все же, рисование - нудный процесс, если не принимаешь в нем участия сам! Довольно скоро молчаливое бездействие начало утомлять ассасина.  Да и мастерская изумительно быстро превратилась в помещение, глазу безынтересное и привычное, несмотря на свою общую загроможденность всякими диковинами вперемешку с художественным бытовым “хламом”. Эцио все чаще задерживал взгляд на самом художнике, впрочем, с этого ракурса маэстро за работой тоже не был особенно занимательной фигурой. Что выходило из-под его руки, увидеть было решительно невозможно. А сам Леонардо был сосредоточен и несколько угрюм. Говорить толком не говорил, так, бормотал себе что-то изредка под нос, судя по всему, временно вычеркнув Аудиторе из списка живых существ, подходящих для вербального взаимодействия.
Эцио поймал себя на мысли, что сегодня да Винчи удивительным образом не казался таким уж свежим и полным сил, как неделю назад. Конечно, и за пару дней можно вымотаться знатно, но друг выглядел несколько болезненным. Кожа его приобрела сероватый оттенок, черты лица нехорошо заострились. Впрочем, Аудиторе был склонен списать это все на эффект первой встречи. Так бывает, когда долго не видишь человека, при встрече он либо кажется тебе моложе и краше, либо наоборот, намного хуже сохранившимся - все зависит от того, каким запоминаешь человека перед расставанием. А, прямо скажем, Леонардо, трудясь на благо Борджиа, выглядел не самым счастливым и здоровым человеком на этом свете.
Ментору, обычно отличавшемуся и выдержкой и терпением, не потребовалось повторять новость о вынужденном перерыве. Он, несколько небрежно избавившись от роскошного плаща,  буквально спорхнул с помоста, поводя плечами и потягиваясь, давая мышцам долгожданный роздых.
- Как скажешь…
Ассасин не обделил вниманием и карзину с фруктами, выхватив оттуда яблоко. Надкусив крепкий плод, Эцио, словно акула, неспеша описал полукруг  по мастерской, подплывая к рабочему месту художника. Все же ему было любопытно. Ему никогда не доводилось видеть Леонардо за художественной работой. Конечно, он видел множество его картин, этюдов, уйму незаконченных полотен и тех, над которыми кружили ученики, но как и с чего все начинается - это всегда оставалось маленькой тайной. Так с чего же маэстро хмурится?

Злосчастный ворот получил сегодня столько внимания и сумел раздразнить художника настолько, что Эцио просто перестал обращать внимание на несколько суетливую деятельность маэстро, которую он развел вокруг ассасина. Да и с непослушной тканью художник становился все менее обходителен, что в конец погасило всякую бдительность мужчины. Уже и так было понятно, что Леонардо не успокоится, пока не получит своего, а Эцио лучше было стоять и не двигаться, если он действительно желает помочь творцу быстрее решить его проблему.

Поэтому, первая реакция менторе в коем то веке не отличалась ни на йоту от оной любого другого человека. Даже чуть более быстрый и грубый рывок за рубашку не послужил сигналом, а последующая резкая боль была настолько неожиданна, настолько неуместна и… невозможна, что Эцио вздрогнул всем телом и машинально едва подался вперед, выгибаясь, как серый обыватель, понятия не имеющий, как иначе постоять за свою жизнь, кроме как истошно звать на помощь стражу на пару с господом богом.

Всего одно мгновение, крохотное мгновение промедления, невероятно дорогое и тем не менее упущенное. Вот что отличает выживших от павших и одержавших победу от проигравших. Возможно, прав был Ла Вольпе и доверять нельзя никому? Даже самому себе? А что еще остается в этом безбожном мире, где и друг тебе вовсе не друг.
Но замешательство, так хорошо сыгравшее на руку… кому? Леонардо? - было подобно звезде - столь же мимолетным. И в следующую секунду Эцио весьма безжалостно наградил да Винчи ударом локтя в солнечное сплетение, ослабив дикую хватку художника и с дикой прытью и силой, отправил того с подмостков отдохнуть на прохладном полу его же мастерской.
Художник очень неловко приземлился, разбив в щепу один из своих хваленных стульев...

Шея горела и вмиг разогнанный адреналином пульс тарабанил абсолютно бешенную тарантеллу. Белая ткань рубашки, за мгновенья буквально вымокшая в крови, потемнела и неприятно прилипла к плечу. Почему-то этот нюанс ощутился в какой-то момент намного четче и реальнее, чем все остальное из происходящего безумия. Эцио коснулся шеи, тот час отдернув алеющие кровью пальцы. Аудиторе сдернул какую-то ткань, которая выглядела чище и свежее остального реквизита, сложил ее, как придется, сбегая спешно с помоста, зажимая рану. Оценить серьезность произошедшего можно было лишь по ощущениям и явно барахлящей логике. По крайней мере, произошедшее не укладывалось в голове Эцио никак.  Что вообще случилось? Леонардо… его… укусил? Это звучало как бред горячечного сумасшедшего. У людей, конечно, крепкие челюсти и иногда даже зубы, но не один человек не сможет укусить другого так… Да и Леонардо не ассасин какой-нибудь, чтоб ходить с лезвием в зубах или иглами в рукавах… И зачем Леонардо его убивать, убивать так… нелепо. Он вполне мог отравить вино, с их степень доверия это бы скорее всего сработало… Мысли лихорадочно метались, где-то начиная плыть. Аудиторе было крайне сложно чем-либо удивить, но такое предательство. Оно не укладывалось ни в уме, ни на сердце. Или же художник в мгновение сошел с ума? Все это было настолько невероятно, дико, глупо и возмутительно, что Эцио даже не находил в себе возможности вправду осознать и опечалиться или устрашиться, как полагается в таких случаях людям, тому, что его подвели практически к смерти. Нелепо, но достаточно эффективно.

Эцио рассчитывал, что полет с помоста заставит Леонардо подумать о смысле жизни и поубавит его пыл, чем бы он продиктован ни был, искренне надеясь, что не перестарался. В конце концов, кидаться друзьями в привычки Аудиторе не входило также. Но, художник разбил все тщания Эцио в прах.  Высокий тосканец, едва растянувшись на полу, вскочил с него с поистине пугающей прытью и… грацией. Словно бы он и не силился вовсе преодолеть земную тягу. Создавалось впечатление, будто сам рыжий художник был невесом как перышко или же воздух становился настолько материальным, что почти служил ему опорой.
Эцио хрипло взревел, словно раненый лев.
-Леонаррдо!
В этом хриплом крике смешался и ужас и мольба и приказ. Так в безысходности можно пытаться рычать на бешеную собаку, стараясь голосом приковать ее к месту, не дать подойти ближе. Эцио плохо помнил, что такое искреннеее удивление до сего дня, к этому же он вспомнил и что такое ужас. Его друг… смотрел на него жадно и бессмысленно, как голодный зверь, борода его рыжая с сединой была перемазана яркой кровью и его тонкие губы были алы ею. Ужасный, злой оскал обнажал острые, как сабли мамлюков, клыки.

Эцио свободной  рукой нащупал какую-то балку, могущую сойти за короткое древко флага. Подходящее орудие, чтобы в случае чего, отбиться от этого рыжего черта. Черт из преисподний, злой и безумный, вот кто сейчас был перед Аудиторе, но никак не его старый добрый друг.
Эцио понятия не имел, что происходит и увидит ли он когда-нибудь да Винчи снова, или это новое лицо друга теперь его единственное…
- Лео… ни шагу больше. Я тебя… предупредил…
Все это напоминало какой-то больной сон. Невозможный больной сон.

Отредактировано Ezio Auditore (31-01-2014 23:22:50)

Ассасина захлестнула  волна отвращения и ужаса,  с которыми он не мог совладать в полной мере. Тошнотворным было зрелище, представшее перед Аудиторе. От него желудок прилипал к спине, подбираясь выше, словно силясь втиснуться за диафрагму, мешая ровно и правильно дышать, вызывая холодную испарину по спине, заставляя волосы вставать дыбом.
Инстинкты, привычки, шальной прагматизм в голос выли “Защищайся! Убивай!”, что было решительно невозможно в данной ситуации. К которой, признаться, ассасин никак не был готов. Абсолютно.

Самое гадостное во всем этом было то, что Эцио вобще не знал, не понимал, что происходит. Что с Леонардо и, главное, надолго ли? Он так и останется диким кровожадным безумцем или этот… приступ пройдет? Может быть, Аудиторе не только имеет право, но и должен всадить ему пулю в лоб, поставив жирную, уродливую точку в этой кошмарной, черной истории? Или же ему следует спеленать буяна, да, вот хотя бы его же драпировками, и помочь пережить припадок?

Первая, родная схема действий была ужасна, неприемлема, но… пока еще выполнима. Пусть, как назло, все его, руками да Винчи же сконструированные, хитрые орудияубийства были вне зоны досягаемости, Эцио бы хватило силы, опыта и смекалки, чтобы отправить друга на тот свет при помощи того, что под руку попадется, но это не было выходом для Эцио.

Вторую же опцию, как ассасин понял буквально через мгновение,  воплотить в жизнь было еще труднее, чем он думал. Обезумевший художник резко, удивительно быстро кинулся на ассасина, вероятно, до сего момента просто подбираясь на подходящее расстояние. Тот ухватился за древко с невероятной силой. Нет, Леонардо никогда не был человеком слабым, но подобный захват явно выходил за рамки возможностей рядового обывателя, пусть и воодушевленного адреналином.
Эцио пришлось позабыть о тряпке, которой он зажимал рану в надежде замедлить кровотечение - клыки и цепкие руки рыжего черта оказались слишком близко. А одной руки ассасину категорически не хватало, чтобы отбиться от этого новоявленного тощего богатыря. Вернув нераздельную власть над тупым орудием неопределенного труда, увы, не без смачных комментариев, коими обычно Аудиторе не сыпал,  ассасин дважды ударил друга древком, со вторым ударом отправив прыткого кровопийцу в стену.
-Figlio di puttana!
В завершение констатировал безызвестный факт ассасин, опираясь на древко. Надо было вновь вернуть на место сверченную тряпку, но сил на это почему-то не нашлось. Эцио лишь тяжело опустил руку на шею, ощущая, как мир начинает плыть, кружиться и мерцать. Адреналин сам по себе не мог греть и бодрить порядком обескровленное тело.

Отредактировано Ezio Auditore (26-01-2014 01:51:45)

Когда художник после жаркой встречи со стенкой и стайкой тетрадей, заговорил с робостью и ужасом, у Эцио отлегло от сердца. О нет, он не потерял бдительности, никуда не делись напряжение и сосредоточенность, как не отразилось на лице и намека на радость или облегчение. Аудиторе все еще морально был готов убивать. Но какой-то груз все же сорвался с души, когда Эцио понял, что не просчитался с выбором действий.
Это был припадок. Всего лишь припадок. Да Винчи не потерял своего рассудка безвозвратно.
Аудиторе изначально смирился с мыслью, что, здесь, возможно, придется разменять жизнь. К чему он категорически готов не был - так это отдавать свою собственную задаром.
Если собственная прозорливость была ассасину по душе, то виновник всего этого летального безобразия ассасину был совсем не мил.

Судя по лепету друга, тот был осведомлен о своих “проблемах”, но из каких-то идиотических (в том, что они были именно таковыми сейчас ассасина переубеждать было решительно бесполезно) соображений, тот не счел нужным о них обмолвиться.
Как трещать о своих драгоценных стульях - этому придурошному тосканцу и сил и энтузиазма хватило, а как сказать о том, что болен, не здоров - так вся его говорливость куда-то провалилась. Слилась по венецианским каналам!

И теперь Эцио очень беспокоило желание подкорректировать это умное, красивое лицо, организовав ему встречу с кулаком в профилактических целях. Может быть и не одну. Видимо, гениям тоже надо время от времени встряхивать мозги - вон же - помогает!

Аудиторе был ужасно зол. Он был в бешенстве, возмущен и очень… огорчен. И куда больше раны, которая очень быстро тянула всю жизненную прыть из ассасина, его  убивал тот факт, что да Винчи скрыл от него подобное… Чем бы художник ни был болен, что бы с ним ни случилось, это был не тот секрет, который можно было беспечно укрывать, по крайней мере от него, Эцио. Флорентиец считал Леонардо своим другом, человеком, которому можно вверить свои тайны и… быть уверенным, что он не скроет ничего важного от него в ответ… Уж по крайней мере, не такое.

Эцио чуть подался назад, отстраняясь от подобравшегося поближе виновного во всем гения. Это было скорее продиктовано эмоциями. Еще пару мгновений назад этот черт тянулся к шее ассасина, грозясь ее перегрызть, да и… даже сейчас Эцио боялся не сдержаться и выразить всю палитру чувств и мыслей, обуревавших его, в красочном фингале под глазом у болезного творца.

-Сукин ты сын…
Укоризненно проговорил Эцио, чей до селе свирепый взгляд несколько смягчился и… помутнел.
-Ты знал…
Аудиторе зло усмехнулся, отводя взгляд и опуская голову.  Надо было что-то делать. Ассасин хотел было отослать да Винчи, видимо, пригвожденного виной и шоком и от того весьма бесполезного, за тканью и прочим, что могло понадобиться, чтобы как-то совладать с раной, но сумел лишь исполнить невнятный указующий жест, не выпусая древко из руки, просто чуть наклонив оное в сторону.
- Черт с тобой… Надо…
Эцио замолк, склоняя голову, будто бы просто не мог подобрать слово и силился его вспомнить. Но в следующее мгновение стало абсолютно ясно, что проблема ассасина вовсе не в словарном запасе.  Сознание отказалось сотрудничать со знаменитым убийцей, покидая его. Гравитация тут же потянула безвольное тело вперед и вниз.