наружность
Магия — путь к объяснению огромнейшего множества дивных и восхитительных вещей, не привычных взглядам несведущих фиримар, вечно живущих в сладком наведеньи; тёмная же её сторона объясняет в разы больше, чем только может помыслить даже самый пытливый ум.
Наблюдая изо дня в день, из года в год, из десятилетия в десятилетие, что являлись для одного из айнур не боле чем незаметным, пустым звуком, ибо бессмертны как валар, так и майар, величайшим из коих и являлся Саурон, за тёмной волшебницей Готель, ставшей на какое-то время его союзницей, всё больше и больше терзался он смутными сомнениями. Поначалу он списывал отсутствие зримого старения женщины на её тёмную магию, но ни разу за всё время их бесед и встреч не ощутил ничего, что хоть самую малость намекало бы на прямое использование таковой. Значит, энергия черпалась откуда-то извне, а не из себя, как привык творить майа; значит, есть что-то, что не могла Готель выдать ему, что-то, что желала сохранить своей личной тайной ото всех. Разумеется, делился с нею он лишь крупицами своих безграничных знаний, не раскрывая всего, а она, жалкая энгва, имела наглость что-то утаивать от Него, старательно скрывая нечто за завесой чернее ночи... Казалось бы, ему не должно быть до того дела, но что-то покоя не давало. Не то ставшая привычкой паранойя, не то банальный нечеловеческий интерес.
Одной тайной станет меньше. Решение-желание раскрыть неизвестное колючкой вцепилось и не отпускало мысли всякий раз, когда беседовал он с Готель; всякий раз, когда он вновь оставался в одиночестве, все его помыслы устремлялись к чужой тайне, которую по неизвестным причинам не мог пока разузнать и раскрыть; всякий раз, когда пытался он подобрать решение, Саурон испытывал всё больше и больше непривычного любопытства.
Что ж, пускай покамест играет по своим правилам — Властелин же просто-напросто аккуратно проигнорирует их, не нарушая, но и не сдаваясь, спасовав пред терзающим любопытством. Он не будет плести паутину из слов и даже не станет вламываться в её мысли, а пойдёт окольным путём, гораздо более аккуратно и незаметно. Выпытывать своими бесчестными способами не слишком-то и хотелось, ибо не хотелось подрывать этот союз, но было кое-что, что не оставит ни следа. Честно признаться, нет нужды бессмертному — тому, кого обратить в воспоминанье под силу лишь одному Единому, — узнавать, как смертная женщина остаётся вечно молодой. Не то ему желается ведать, совсем не то — ему любопытно, где находится источник и что он собою являет. Нет-нет, вовсе Саурон в таковом не нуждается, ибо своих у него предостаточно; дело вновь в другом, но объяснение столь тривиально, что даже не верится, что пока лишь такое незамысловатое нашёл для самого себя Тёмный майа.
Зловеще на пальце Аннатара сверкнуло Кольцо Всевластья, а губы исказила ухмылка на какой-то краткий, незаметный человеческому взгляду миг, отразившаяся в бокале, полном тёмно-алого вина. Не нуждался бессмертный в питье фиримар — дело в другом. Пристально он наблюдал за женщиной в тёмно-бордовом, тяжёлом платье, расшитом золотыми нитями, и улыбался, казалось бы, ей. Стоит признать, что Готель по-своему, зловеще восхитительна, особенно наедине с Тёмным Властелином, постепенно открывавшим ей частички своих тайн, кои могла принять она в силу непоминания мысли айнур за целостные, но здесь Владыка не за тем, чтобы любоваться красой смертной, будь она хоть в миллиарды раз прекраснее и дивней самой Лютиэн Тинувиэль.
Взгляд — внимателен; не смеет майа оторваться от наблюдения, покуда не опустеет бокал. Вино — одна из трёх вещей, что разрушают дух любой, особенно когда насыщен он водой из ручья, что некогда сбегал со склонов Эред-Горгорота, где часто Саурон пребывал в одиночестве, занятый личными думами, покуда весь Белерианд вместе с Горами Ужаса не утянула под свою тёмную толщу вода. Мрак безумья и отчаянья, коими пропитались те самые ручьи, пьянил хлеще любого вина, сводил с ума — и отголосок сей дурманяще-чёрной смеси он уже узрел в тускло-зелёных глазах.
«Что-то ты силишься скрыть от меня, Готель, — с хитрым прищуром помыслил Тёмный майа, молчаливо сверкая глазами, — и я даже догадываюсь что. Сказал бы, но не вижу смысла; ты знаешь сама, не так ли? Не стоит бояться тебе, что лишу я тебя твоего самого главного сокровища — то лишь... Любопытство, так вы, смертные и болезненные, называете сие чувство? Мне нет стремленья лишать тебя источника молодости — не вижу смысла я портить наш союз».
— Что-то Вам нездоровится, я погляжу, — якобы искренне сочувствуя, молвил Саурон, приближаясь к Готель и не спуская с губ своей улыбки, — знаете, кое-что в людях и их непостоянной логике я смыслю, но скажу покамест отвлечённо, примером. Во время пожара человек бросается к тому, что дороже ему всего на свете, — она бросила панический, затуманенный взгляд куда-то за окно, на северо-запад, — мать бросится к ребёнку, дева же может кинуться к своим украшениям, смотря чем драгоценным для своей души обладает она. В миг страха любой человек вскрикнет имя того, кто или что ему важнее. И чем... или кем же дорожите Вы, Готель?
Женщина уже побледнела от объявшего её ужаса, смутившего её разум и сковавшего тело и дух. Тёмный майа наклонился к ней всё с той же лёгкой улыбкой, точно ничего особенного не происходило, и не прогадал с секундой. Он знал, что она не слышала ни единого его слова (а коли услышала, то не поняла ничего из них), но реакция была именно той, коей Саурон и добивался, желая просто знать. Он понимал, что она даже не видит его — взгляд туманен, разум помутнел и неясен. Расширенные зрачки, учащённое сердцебиение; ему слышно, как отчаянной птицей бьётся сердце, точно желая вырваться из клетки рёбер.
— Рапунцель, — раздался наконец хрип.
Саурон в ответ улыбнулся шире и погладил человеческую женщину по щеке. Всё достаточно просто, но в то же время стоит задуматься, какой силы ужас, какой шок, какую панику вызывает несколько капель нужной воды. Результат налицо — ещё какое-то время, коего вполне по задумке хватит с лихвой, Готель определённо не сумеет связать одну мысль с другой, охваченная первозданным, первобытным страхом.
— Ничего сложного в этом признании не было, но одно меня смущает. Детей у Вас нет, то мне известно прекрасно, то ясно любому — не те ощущения Вы вызываете, не так себя ведёте. Рапунцель... Женское имя, хоть ране на этой вашей Земле я таких не встречал. Не дочь, не сестра... — в полной задумчивости Тёмный Властелин отстранился прочь, поглощённый своими помыслами. — Я не смею пока ничего полагать, но обязательно добьюсь правды. Вы мне уже боле чем помогли; дале я, думается мне, справлюсь сам.
***
Владыка сбросил с головы ненужный капюшон, едва лишь забрёл на отмеченную тропу и вышел из-под древесного шатра, который просквозили проблески. Необычный для Земли лес, чем-то напомнивший Лориэн, Край Сновидений: те же свисавшие, точно бороды, мхи на старых деревьях, те же плутающие тропы, те же серебристо поющие ручьи. Ностальгия охватывала с каждым шагом сердце, но столь же быстро рассеялась, сколь коснулись не пропитавшиеся зеленью листвы лучи. Поразительно, как внешнее сходство влияет на отношение!
На пару секунд майа остановился, просто вдыхая кристально чистый, свежий воздух, саднивший горло прохладой.
Пестротканое полотно цветов слепило привыкший к хладному мраку Барад-Дура или того же Утумно взгляд, а слух нарушало пенистое шипенье водопада, искрящегося в лучах утреннего, пока ещё осторожного солнца. Саурон с интересом осмотрелся вокруг. Окружённая отвесными горами необычайно нежных, пастельных цветов башня, покрытая светло-изумрудным вьющимся плющом, отбрасывала на Владыку мягкую, незаметную тень. Не будь он собой, то мелькнула бы мысль, что никогда прежде не доводилось зреть ему столь дивного, лёгкого места, как это, но даже столь восхитительная утопия меркла в сравнении с красотами Валинора, недаром названного Благословенным Краем. Великолепие изумительной девственной природы, совсем чуть-чуть тронутое руками фиримар, поражало, но не затмевало ничуть стремленья.
Задумчиво майа провёл пальцем по светлому камню и вскинул взор вверх. Невысоко.
***
Перед собой он узрел очаровательной даже для тёмного сердца (нет-нет, по-прежнему искренне предан Саурон лишь одному существу во всей Эа) красы золотоволосую девушку, которую язык поворачивался назвать скорее девочкой. Необычайно прекрасная, пускай и не шла в сравнение с девами светлого народа эльдар, и совсем молодая, но, по всей видимости, заточенная в этой башне, пребывающая здесь как пленница — в неволе. Впрочем, здесь не надо никаких сравнений. Столь чудной длины золотые волосы обрамляли худенькую фигуру в невесомом светло-фиолетовом платье.
— Так вот оно что, — многозначительно изрёк, определённо решив что-то для себя, Тёмный Властелин. — Рапунцель, я полагаю? — искренне, насколько позволяла тьма, навсегда поселившаяся в его духе, улыбнулся он.

Отредактировано Sauron (03-01-2014 23:30:04)

Пожалуй, он будет называть её Лаурэль (ибо, согласитесь, что Лаурэфин всё равно звучит как-то по-мужски, слишком неизящно для столь тонкой, стеклянной красоты, да и так он уже кое-кого называет про себя и вслух), что в переводе означает «золотая звезда»; пускай и блеском поистине невероятных волос Рапунцель затмевала любые звёзды, на что некоторые эльдар, а именно лесные, непременно яростно, с праведным гневом во взоре, среагировали бы. Разумеется, девочка того не поймёт, может, даже не обратит внимание, что обращаются к ней вовсе не по имени, а как-то непонятно и... неправильно, но с нежной любовью давать прозвища всем и каждому Тёмный майа ничего поделать не мог.
Как быстро меняются эмоции в голосах фиримар — против воли Саурон с великим интересом заслушался; прислушался и вникал в каждую нотку, как будто его слух смело ласкать (быть может, оно на деле заставило лишь скривиться и отправить кое-кого прямиком в Чертоги Мандоса) пение хора наивных, чистых духом и помыслами майар. Вот недоверчивое утверждение, — нечто не учили не говорить с незнакомцами? пускай в делах с самим Тёмным Властелином то немного не поможет, некоторые банальные догмы вроде как все человеческие родители внушают с раннего детства своим малым детям, — за ним следуют робкие предположения, верные предположения, о чём девочка пока ещё не догадывается, покуда не услышит ответа, а после сразу же, резко, едва ли не разрывая соловьиный голос — страх. «Главный страх твоей жизни, не так ли?» — мысленно вопросил у себя самого он, никак не открывая личных дум.
— Верно предполагаешь, дитя, что я действительно друг твоей матушки Готель, — кивнул Саурон, даже удивившись, как, оказывается, легко и просто слетает с истина, ибо лгать ему смысла не было сейчас, и эта простота как-то напрягала, — она и не должна была упоминать обо мне, хоть и... знакомы мы достаточно давно, — неопределённо заверил майа, подсчитывая, сколько десятилетий знает ту тёмную женщину. Только сейчас он отметил для себя, что та, что откликнулась на имя «Рапунцель», совершенно никак не похожа на «матушку», и Владыка на миг нахмурился, постепенно понимая ситуацию. Более чем очевидно, что Готель — никакая не мать, ибо то ощутимо ему на уровне духа, однако светловолосая назвала её, по сути, именно так. — В свою очередь смею заявить, что она ни разу, — почти правда; до этого момента, по крайней мере, — и словом не обмолвилась о твоём существовании, Лаурэль, однако, — поторопился добавить, — ты можешь быть уверена, что с твоей матушкой, — столько приторности в одном слове, подумать только; определённо надо будет взять себе на заметку и обращаться так к той же Варде или Йаванне, если представится когда-нибудь шанс ещё разок увидеть Валинор и валар, — всё в порядке. Она просто придёт себя несколько позже обычного, так как обнаружились... непредвиденные обстоятельства, как то часто бывает у людей, — весьма неприятная оговорка, но не взять случайное уточнение, лишнее уточнение, обратно.
Не сбрасывая взгляда с девочки, поначалу с явным любопытством — а сейчас, по всей видимости, уже сожалевшей об опрометчивом поступке — выглянувшей из окна, Саурон вновь возвратился к своим думам. Пока за истину, что не без доказательств, пускай и достаточно неочевидных, говорящих о многом, он мог принять утверждение, что Рапунцель Лаурэль считает Готель своей матерью не только в духовном смысле этого слова, но и в родственном. Пахнет хорошим таким, относительно сносно продуманным обманом ради, получается, извлечения выгоды, ради корысти, ибо иначе человек ни за что не станет напрягаться — даруй ему видимость пользы, и только тогда он схватится за твои слова клещом. Если вновь принять за истину то утверждение, что самое ценное для Готель — её молодость, то можно сделать вывод, что таковую она продляет с помощью этой девушки. Только вот как именно она это делает, не кромсая нещадно источник своих молодости и красоты?
И почему же она так переволновалась? Разумеется, за родственников фиримар всегда волнуются необычайно, но есть здесь ещё кое-что, что опять-таки не давало покоя. Закрытая ото всех башня в тайном месте, которое на Земле майа ране никогда не видел, — и вроде бы всё ничего, однако на многие-многие мили вокруг нет абсолютно никого живого; как известно, смертным, в отличие от айнур, так необходимы не только воздух и сон, но ещё вода и пища. Времени насмехаться над привычками энгвар не было — к своему привычному занятию он возвратится позже, а пока — надо разобраться в ситуации, которая ну никак не желала склеиваться воедино, ибо знал точно, как ни странно, он преступно мало, а догадывался, как это происходило обыкновенно, чрезвычайно много. Его версии происходящего, разумеется, выглядели достаточно правдоподобно, но то лишь с точки зрения одного из бессмертных святых духов, так что принимать за абсолютную истину покамест не рекомендуется.
— Полагаю, тебе, дитя, любопытно, с какой целью явился сюда незнакомый тебе человек, раз не принёс он тебе важных вестей о матушке твоей, — то не вопрос, но и не утверждение, а нечто привычно неопределённое, непостоянное и в манере Саурона, — предупреждаю сразу: бояться тебе нечего, ибо я не обижу тебя, в чём клянусь, — на фоне давящей и почти всегда пугавшей не только даже самых храбрых сердцем фиримар мощи тьмы то вряд ли вызывало больно много доверия, но всё же говорил Тёмный Властелин искренне — и то не могло не чувствоваться.
«Уж не прячут ли тебя здесь от этого мира, уж не таят ли этот мир от тебя, Рапунцель Лаурэль?» — внезапно ударила стрелой в общий синхронный поток одна-единственная мысль и принесла с собой новый мотив, в направлении которого есть толк двигаться, пока не будет достигнут или верный ответ, или тупик.
— Могу ли я поинтересоваться для начала, как ты выходишь из своей башни? — на самом деле, Саурону интересен не столько способ, сколь притягательно желанно прощупать реакцию.