- Тише, тише, моя дорогая, - почти напевал Глускин в ответ на проклятия, перемежающиеся с мольбой о пощаде, методично и с характерным звуком натачивая зазубренный нож о повизгивающий абразивный круг. – Красоту, как и любовь, нужно выстрадать. Я знаю, тебе будет больно. Но ты должна это выдержать. Ради нас, понимаешь? Я знаю, ты сможешь справиться.
Раз за разом одно и то же – этот бесконечный цикл может прервать лишь смерть, но не та, что настигает растерзанную жертву на импровизированном операционном столе, нет, другая, носящаяся за несчастным уже не первый год, так и идущая ему в руки, но вечно поворачивая остриё клинка не к нему, а против него. Смерть стала оружием в его руках. Правда того, что он сотворяет, ему не понять, как не выучиться на ошибках из прошлого. Во всём винить этих жалких шлюх, они ведь не любят его? Не любят. Ни одна не любила. Если бы хоть кто-то хотел остаться с ним, вытерпеть всё, тот бы приложил все усилия, дабы не поддаться ни боли, ни смерти. Сейчас он вновь был вовлечён в свою любимую игру, ведь мало кто знает (а уж того меньше – оценит) тот труд, что вкладывается в сшивание плоти. Напоследок пройдясь лезвием по заточке и убедившись в том, что всё готово, Эдди приступил к операции. Обычно они занимали от тридцати минут до нескольких продолжительных часов, и всё напрямую зависело отнюдь не от сноровки жениха и его мастерства, а от того, как долго агонизировала и мешала процессу будущая «невеста». Эта была очень остра на язык, но нож жениха был куда острее. Умывая руки в крови и воодушевлённо мурлыкая под нос «let it snow» Синатры, Глускин уже даже не слышал ни хрипов, ни треска ломаемых костей или влажных звуков погружаемого в образовавшееся между широко раздвинутых и надёжно зафиксированных на колодках ног кровавое месиво. Не замечал, что дернувшись и захрипев в последний раз, жертва застыла, он просто продолжал свою кропотливую работу, изредка обращаясь к теперь уже трупу, подбадривая почившего, суля вечную любовь и безграничное счастье. То, что ничего из этого невозможно, его мало волновало. И то, что от такого с собой обращения люди обычно гибли раньше, чем он успевал всё закончить, тоже. Зачем заморачиваться на таких мелочах? Важнее настроить и без того скудное освещение получше, ибо предстояла очень тонкая, почти ювелирная работа – мелкими стежками и острой, но всё равно с большим трудом проходящей сквозь человеческую плоть, иглой формировать из ошмётков идеальное тело. Глускин наклонился ближе к некогда распоротому животу, проверил наощупь качество шва и заулыбался, довольный своей работой, не преминув похвалить свою уже мёртвую, но всё ещё «дорогую» за проявленный такт и терпение. Молча наблюдавшие за происходящим манекены с человеческими головами, на которых навсегда застыло искусственно выстраданное выражение пустого блаженства, всё так же одобрительно и шально улыбались своему мастеру, покуда тот, уже начиная чувствовать благородную усталость, корчился над операционным столом, то подрезая, то подшивая, то залатывая всё ещё кровоточащие раны на теле.
- Ты такая красивая, моя дорогая, - Эдди огладил труп по щеке и зарылся пальцами во влажные от пота волосы надо лбом, слегка взбивая их. – Но, знаешь… есть и будут получше тебя. Если бы ты… если бы ты хотела, ты бы сумела стать для меня единственной. Самой прекрасной. Но…
Подтащив к станку табурет, он на него опустился, устало проводя по лицу пятернёй и оставляя на коже разводы от крови. Он знал, что ещё немного, и катарсис настигнет его. Он вновь разочаруется в том, что его старания раз за разом разбиваются о неотвратимость последствий. Это заговор, никак иначе не может быть. Что же теперь? Видимо, эти неблагодарные твари заслужили такого. Предпочли смерть ему? Тогда пусть подохнут. В конечном итоге и он к ним присоединится. Но не сейчас. Сейчас у него есть то, на что можно отвлечься от своих тяжких мыслей. Есть дом, где можно укрыться и не бояться за то, что кто-то посмеет вновь потащить его волоком и затолкать в адский механизм. Есть чудесная суженая, единственная, пожалуй, кто приняла его таким, какой он есть, заговорила с ним, как с человеком, а не как с безликим чудовищем. Он не был чудовищем. Он был творцом. Не великое ли счастье знать, что на свете есть ещё один человек, готовый если не разделить твои причуды полностью, то хотя бы поддержать во всех начинаниях.
- Но ты никогда не станешь такой прекрасной, как Венсдей, дорогая моя. Любовь не для всех.
Решительно встав, он отвязал истерзанный и собранный заново труп от станка, взвалил его себе на плечо и зашагал вглубь комнаты, дабы подвесить её наравне со всеми остальными «невестами», многие из которых были уже далеко не первой свежести. И пока по мастерской не стал распространяться приторный аромат, как от запревших в вазе со стоячей водой цветов, надлежало бы избавиться от старых и бесполезных кукол. Хотя бы до Рождества. Вздёрнув повисший безвольным мешком труп на грубо связанной верёвке, Эдди отошёл на пару шагов, дабы полюбоваться своим творением, затем вопреки собственным ожиданиям горько вздохнул и направился приводить в порядок свои инструменты.

Если бы мама Эдди дожила до тех лет, когда её драгоценный сын не только вырос и возмужал, но ещё и обрёл собственное счастье в лице миниатюрной и до зубовного скрежета очаровательной Венди, она бы несказанно порадовалась бы за него. Он был уверен почти на все сто, что любимая мать не обратила внимания ни на странности его избранницы, ни на её пристрастия, ни на мировоззрение - сам он также был отнюдь не примерным ребёнком, хотя очень и очень давно из кожи вон лез, дабы быть "как все". Время даёт хороший урок. "Как все" - это скучно и бесполезно. Куда занятнее в Сочельник разделывать очередного приведённого любящей пассией случайного незнакомца, чьё имя, само собой, не интересовало никого из супругов. Венди всегда была рядом. Она не такая, как все эти безликие потаскушки, она его не оставит, не посмеет предать или забыть о нём. Сердце ведь не обманешь, правда? Хотя врачи советовали слушаться голоса разума. Мысль о своих прежних мучителях будет возвращаться раз за разом, и тогда уже не разберёшь, что огорчает его больше: очередная убитая кукла или воспоминания о прежних мучениях. Мама права. Только женившись, можно осознать, насколько может быть счастлив мужчина.
- Я не расстроен, - не слишком убедительно солгал он в ответ на воркование суженой, в душе млея от такого с собой обращения. - Всё хорошо, дорогая.
Потянувшись было обнять её, такую крошечную, хрупкую, но в то же время крепкую и несгибаемую, как сталь, Эдди лишь хватанул руками воздух. В этом была вся Венди. Приходить тогда, когда необходимо сильнее всего, но тут же дать знать, что за ней всё ещё нужно побегать. Мужчина хмыкнул, отводя взгляд от двери, за которой скрылась фигурка жены, после чего педантично вытер руки от засохшей крови об сваленную в кучу одежду недавно убиённого коммивояжёра и направился следом за женой, прихватив с собой любимый нож и предвкушая чудесный семейный вечер в преддверии Рождества. Его мелочи могут и подождать. С работой ведь на сегодня покончено.
Проходя мимо зеркала в коридоре, он машинально затормозил, оценивающе окинул своё отражение взглядом и лишь слегка поправил выбившуюся из аккуратной причёски прядь волос, с досадой вспоминая, как почившая уже невестушка пыталась схватить его за волосы.
- Дорогая, тебе что-нибудь ну..?
Остатки фразы пропали в нечленораздельных звуках, а так же вопле его собственной жены. Да и жены ли? Едва успев показаться в дверях гостиной, Эдди чуть было не выскочил обратно и не заперся на все замки от увиденного. На секунду ему показалось, что он вновь сходит с ума, а увиденное им - не более, чем очередная галлюцинация, спровоцированная лицемерными эскулапами. Нет, он даже не в силах был пошевелиться, а лицо его сковало такое по-детски обиженное изумление, будто бы он зашёл в комнату и не обнаружил долгожданного подарка под ёлкой. "Почему я? Почему ЭТО случилось со мной?.." - ещё полминуты прошло в молчании, после чего из его руки выскользнул ножик и оглушительно стукнулся об пол, и почти одновременно с этим на него обрушился очередной удар судьбы:
— Что с тобой, Эдди?? - Глускин вздрогнул, пребывая всё ещё в шоковом состоянии и начиная понимать, что сам должен спросить что-то вроде того. — Не подходи ко мне!
- Но дорогая! - голос всё же прорезался, и мужчина скорее бросился спасать любимую от неминуемого столкновения с рождественским деревом. Было поздно - "новая" Венди опрокинула ель, но не успела упасть сама, ведь не только для красоты её муж был таким высоким и ловким.
- Что ты с собой сотворила, чёрт тебя подери!? - нет, так быть не должно. Что за дурацкие шутки? Почему на ней это вульгарное платье? Ей что, не нравятся те наряды, что он шьёт для неё? И что за дурацкая диадема в волосах, да и вообще куда подевались её чёрные локоны, в которые Эдди так любил зарываться лицом перед сном? Очухавшись от морока и осознав, что он сжимает в руках розовое чудовище, Глускин малодушно разжал объятия и отошёл на два шага от Венди.
- Немедленно прекрати. Это не смешно. Слышишь? Я настаиваю. Не знаю, ЧТО ты с собой сделала, но мне это НЕ нравится.
Скрестив руки на груди, дабы показать серьёзность своих слов и намерений, Глускин нахмурился и строго поглядел на внезапно покрывшуюся гадкой приторностью Венсдей. Он не позволял себе быть деспотом, но сейчас был явно тот случай, когда стоило проявить свой авторитет.

Отредактировано Eddie Gluskin (27-12-2014 03:29:43)

- Н-но... но я... да что за...
Не к времени и не к месту Эдди вспомнил, как один из "вариантов" ласково звал его за умственные способности нежным словом "даун". Тот не спорил, понятливо кивая на все отпускаемые в его адрес колкости, ибо до инцидента был он человеком покладистым и уступчивым, не то, что потом... Видимо, в чём-то был прав тот парень, по крайней мере процентов на семьдесят уж точно, так как сейчас огорошенно-вытянутое лицо вечного жениха своих мёртвых невест и преданного мужа прекрасной дочери Аддамсов говорило отнюдь не о незаурядном интеллекте, скрываемом под лобно-темневыми костями черепа. Он конечно и в привычной обстановке выглядел, мягко говоря, не претендента на Пулитцера, но сейчас, выслушивая все мыслимые и немыслимые вопросы, льющиеся на него рекой от обожаемой супруги, смахивал на школьника-переростка, которого загнали в кабинет к истеричной директрисе, дабы он сознался в том, что разбил окно мячом, а на следующий день обязательно бы явился к ней снова, но с охапкой родителей. Эдди вздохнул. Эдди становилось откровенно паршиво.
- Я не знаю, чья это кровь, - как можно сдержаннее начал он, не спуская хищного взгляда с Венди. Ему казалось, что зрительный контакт её немного облагоразумит, но она по-прежнему выглядела неподдельно испуганной. Действительно, что за чертовщина творится? - Я не спрашивал его имени. Да и зачем мне? Ты прекрасно знаешь, что таких, как он не станут искать.
Нагибаясь, чтобы поднять нож, мужчина поймал себя на мысли о том, что каждое случайное его движение воспринимается, как прямая угроза. Теперь помимо всего прочего, помимо забрызганного человеческой кровью выходного жилета и пропитанной до локтей в бурой жидкости рубахи, помимо уродливых шрамов на лице он ещё и держался за оружие, по привычке выставляя его лезвием так, будто в любую секунду готов пустить его в ход. Спохватившись, Эдди завёл руку с ножом за спину и крадучись принялся подбираться к своей благоверной, всё ещё искренне недоумевая по поводу происходящего, но при этом не теряя надежды на то, что это какой-то розыгрыш.
- Дорогая моя. Любимая. Родная. Милая. Свет во тьме души моей. Ангел мой. Мой горный цветочек. Не смешно это. Ничерта не смешно, понимаешь? - он упёрся одной рукой в край стола, по другую сторону которого боязливо пряталась Венсдей. - Почему ты так со мной? Ты же знаешь, как я люблю тебя. Как дорожу тобой. Ты разбиваешь мне моё сердце. Тебе смешно, да? Смешно тебе? А мне нет, дорогая моя, я не могу над этим смеяться.
И, заканчивая свою тираду уже на откровенно повышенных тонах, он в сердцах вонзил разделочный нож в стол. Он уже начинал понемногу выходить из себя, прекрасно чувствуя, как внутри него одна за другой накатывают волны негодования.
- Так, дорогая. Я сделаю, что ты хочешь. Я сниму с себя эту одежду, умоюсь и приведу в порядок себя целиком. Приберусь в нашей гостиной. Но чтобы когда  я вернулся, ты была прежней. Ты меня поняла? Не ожидал от тебя подобного, дорогая. Ты мне сделала очень и очень больно.
Эдди с лёгкостью извлёк из столешницы застрявшее там лезвие, бросил негодующий взгляд на жену и, развернувшись, направился к выходу, на ходу сокрушаясь о том, как ему не везёт в этой жизни. С одной стороны: хорошего понемножку. Эта казавшаяся сказкой семейная жизнь могла быть попросту сном, который вот-вот разобьётся о чугунные реалии бренного бытия. Не хотелось думать о произошедшем в подобном ключе, очень не хотелось. Ведь он верил ей. Как она могла поступить с ним настолько жестоко? И могла ли? Замерев в коридоре по направлению к ванной, Эдди нахмурился и сжал двумя пальцами глаза. Нет, Венди не позволила бы себе подобные шутки только ради того, чтобы поглумиться над ним. Что-то здесь было не так. И в этом "что-то" ему только предстояло разобраться. Чертыхнувшись напоследок, Глускин оповестил весь дом о своём негодовании громким хлопком закрываемой двери и полез принимать душ на радость "новоявленной" Венди.