Бескрайнее чистое летнее небо, мягкие белые облака,  единичные птицы... Лишь небо неизменно — ему всё равно, что происходит под его сенью. Небо пережило королей, отважных рыцарей, бесславных злодеев и великих мыслителей. Небу не нужно меняться, небу не нужна маска, оно всегда остаётся собой. Оно искренно во всех проявлениях — гроза чиста и свободна от гнева, как чисто и Солнце, освещающее всё и вся, не судя и не отдавая предпочтений.

Ветер трепал длинные спутанные волосы мужчины, лежащего на траве и смотрящего ввысь. Давняя мечта о полёте, свободном от тяжеловесных машин, разбилась как небрежно осмотренный  авиалайнер, сминая собой не только грёзы и чаяния, но и жизнь в целом. Теперь уже всё равно. Самолёты больше не покидают аэропортов, корабли навсегда замерли в доках. Теперь единственная мечта — пережить ещё один день.

Уже не важно, кем ты был  до катастрофы. Жизнь сравняла всех, воздавая по истинным делам и возможностям людей. Прошлый напыщенный чиновник потерял силу и власть, дарованную ему бумажками, истлевшими теперь и обратившимися в прах. Где теперь тот влиятельный человек? Не ему ли первому вонзили зубы  в глотку? Не ему ли помешали бежать одышка и толстое брюхо? Не он ли не смог обороняться, так как доселе его руки не держали ничего, тяжелее дорогих письменных принадлежностей. Лео достал из кармана крест на цепочке и повертел в руках. И где теперь твой Бог?

Тяжело начинать с нуля, самого настоящего, подлинного нуля — когда нет ни дома, ни работы, когда не живёшь, а выживаешь. И только в этом случае понимаешь, что по-настоящему ценно, а что по сути суета и прах.  Прошло всего полтора года с катастрофы — а мир изменился до неузнаваемости. Опустели улицы, населённые пункты превратились в города-призраки, а люди, ещё недавно мечтающие об уединении, начали сбиваться в сплочённые группы.

Что же за страшная катастрофа послужила причиной таких метаморфоз? В один из погожих летних дней, таких, в которые особенно хорошо выбраться с семьёй на природу и забыть о хлопотах, наслаждаясь ласковыми лучами и безмятежностью природы, воздух сотряс сигнал тревоги. Объявили о немедленной эвакуации  из города, без объяснения причин. Так же было объявлено чрезвычайное положение и установлен карантин и строжайший комендантский час. Около месяца властям удавалось держать ситуацию под контролем, но увы, зло распустило свои щупальца и вырвалось из пут: вскрылась подробная информация о чудовищном вирусе и самое страшное, что некоторым заболевшим удалось покинуть охраняемую зону и теперь неизвестно, с какой скоростью распространяется заболевание. Доселе речь шла о скоротечной горячке, и никто не видел и не знал, что делалось с умершими от неё позже, а это и было самым страшным — спустя некоторое время — от часа до пары суток — после смерти больной начинал вновь проявлять признаки жизни, несмотря на явные следы разложения и характерные для мертвеца процессы продолжали проистекать. Взгляд был пустым, зачастую зрачки были подёрнуты мутной смертной пеленой, бледность слизистых сохранялась, и даже гниение и некроз тканей также имели место быть.  Не все жизненные функции возвращались – сохранялась лишь малая активность мозга и способность шевелиться. Но и того было более чем достаточно — восставшими двигал инстинкт охоты и неутолимый голод.  Именно они и несли в себе наибольшую опасность — укус или царапина, полученная от такого существа , приводили к немедленному заражению. Инкубационный период мог  длиться около недели — зависело от степени первоначального здоровья укушенного. Потом наступала вторая стадия — лихорадка, бред, собственно смерть и последующее «воскрешение».

Паника сделала своё чёрное дело — в порыве спастись, люди покидали безопасные места, тем самым подвергая риску не только себя, но и открывая новые пути для распространения вируса. Ведь далеко не все смогли адекватно оценить свои силы — малая толика поддавшихся порыву смогла уцелеть — большая часть пала жертвой набиравшей силу болезни.  На окраинах высились погосты и костры, где покоились сожжённые останки заболевших, трупы  коих собирали по окрестностям, свозили в отдалённые от жилых домов места и предавали огню. Только так  можно было не допустить пробуждения. Очень быстро из благоустроенного мегаполиса город превратился в зону отчужденья, лакомый кусочек для мародёров и отморозков. Что уж говорить о пригороде — тот просто вымер и полностью опустел.

Лео успешно пережил зиму — самое нелёгкое время. Ресурсов на всех не хватало, а их в холодное время уходит гораздо больше, чем летом — ночёвка под открытым небом грозит не только смертью, куда хуже обморозить конечности и лишиться такой ценной в нынешнем положении подвижности и работоспособности. Если ты калека, то ты уже покойник. Можешь смело стрелять себе в лоб, тем самым ты поможешь свой группе — ты не будешь обузой и лишним ртом. Конечно — у зимы был один неоспоримый плюс — «ходячих» (так называли оживших мертвецов между собой оставшиеся в живых) были считанные единицы. В противном случае возможность выжить зимой можно было бы свести к нулю.

Это так глупо... Пережил зиму — и ради чего? Лица близких скоро сотрутся из памяти, а надежда найти их живыми и здоровыми уже давно рассыпалась. К чему питать ложные иллюзии?

Горько рассмеявшись, мужчина поднялся с травы, сел, закатал  рукав рубахи  и принялся разглядывать заживающую ранку на предплечье, чуть сбоку, на внутренней стороне, в паре сантиметров от сгиба локтя — недалеко от того места, где обычно крепят шланг катетера.

Отредактировано Leonardo da Vinci (08-10-2013 22:38:57)

Смерть страшна только поначалу. Спустя пару месяцев  грань стирается и ты перестаёшь воспринимать её как что-то особенное. Да, смерть неизбежна. Да, на твоих глазах умирают близкие. Смерть рядом, она пропитала каждую клеточку твоего тела, она в воде, в воздухе. С убийством то же самое. Раньше ты с замиранием сердца и дрожью в коленях целился в головы ходячих из укрытия, а теперь запросто подпускаешь их к себе на расстояние вытянутой руки и просто втыкаешь нож в глазницу или между бровей. Смерть обесценилась, потерялось чувство запредельной остроты.  Смерть и убийство перестали быть чем-то из ряда вон выходящим,  стали обыденностью, чем-то серым, рутинным. Как еда и питьё. Как дыхание. Вдох, выдох, снова вдох... А на следующем выдохе твоё тело покидает душа, оставляя груду плоти на съедение вирусу. Хорошо, если добрый человек перебьёт тебе позвонки или размозжить голову. Смерть не наказание, смерть — избавление. Ты дышишь смертью, и в конце концов перестаёшь бояться её. Смиряешься? Может быть. У тех, что послабее вместе со страхом исчезает само желание жить. Скольких человек, покончивших с собой вот так, запросто, видел Лео собственными глазами?

Кто-то поступил благородно — отдал жизнь, защищая лагерь, позволил стаду растерзать себя, дав тем самым время остальным спастись.

Кто-то малодушно израсходовал патрон, пустив себе пулю в лоб в ночной тиши и тем самым привлёк одиноких ходячих, пришедших  на звук  выстрела.

А другие решили только за себя, избавив близких от хлопот. Кто-то шагнул с моста.  Кто-то с крыши. А один умелец обвязал шею проволокой, прикрепил свободный конец к дереву, сам сел в машину и газанул. Способов много, цель одна — не только покончить с собой, но и по возможности не дать своему телу восстать. Для этого надо нарушить связь головного мозга со спинным. Банально. Прозаично. И уже совсем-совсем не страшно. Как сорвать цветок или сломать ветку.

Леонард вспомнил один эпизод осени. Первой осени после катастрофы, и, как ни печально это осознавать, скорее всего последней осени в его жизни. Картинка предстала перед глазами так ясно, будто это было вчера, а не  около полугода  назад. Тихая пасмурная погода, изредка проглядывающее солнце.  Деревья по большей части покрыты золотой и красной листвой, а стволы уже приобрели по-зимнему умбристый оттенок. Лео шёл вдоль трассы по направлению в ближайший городок, где была не разорённая ещё аптека. Они с другими мужчинами из лагеря провели капитальную зачистку от ходячих два дня назад, и теперь опасаться было почти нечего, кроме единичных трупов, от которых можно спокойно отбиться в рукопашную.

Наш герой приблизился к эстакаде, которая пересекала его путь ровно посередине и служила своеобразной границей. Привычный пейзаж нарушило лежащее посреди дороги тело. Лео насторожился и на всякий случай достал нож — неизвестно, сколько пролежал здесь этот труп. Был велик шанс, что Леонард станет непосредственным свидетелем воскрешения, а этого ему ох как не хотелось.

Сжав покрепче рукоять, Лео осторожно приблизился к лежащему на дороге. Это был  лежащий почти ничком, лишь голова в пол-оборота, невысокий мужчина, одетый в клетчатую фланелевую рубашку, в некогда светлые, а теперь побуревшие штаны и высокие рыбацкие сапоги. Надо сказать, весьма неплохой выбор для нынешних условий.

Вероятнее всего, бедолага намеренно прыгнул с эстакады, не желая мириться со своей участью. Вокруг головы его растеклась вишнёвого цвета лужа, красиво оттеняя бледность лица. Разбитые от удара об асфальт очки располосовали щёки, а единственный уцелевший глаз уже подёрнула смертная пелена — пустой, уставившийся вникуда зрачок венчало белое пятно, радужка помутнела и утратила изначальный цвет, рот навсегда застыл в удивлённо-печальной гримасе. Тёмные кудри, венчающие высокий лоб, слиплись от крови и стали почти чёрными. Что-то притягательное, манящее было во всём этом. Возможно то, что тело ещё не успело поддаться изменениям. Первозданная, неприкрытая красота смерти. Если угодно — свежесть.

Удивительно, как Леонард мог думать о красоте в такие минуты. Но, тем не менее мог. Пожалуй, единственная отрада в этом гниющем мире – находить красоту в безобразном. Без этого можно окончательно свихнуться. Или он уже свихнулся, бесповоротно и навсегда? Ответа на этот вопрос у Лео не было, да этого и не требовалось.

Но долго любоваться этим зрелищем было нельзя, да и попросту опасно. Оставим мысли о высоком, самое время подумать о земном. Последняя польза, которую мог принести этот человек обществу, сейчас находилась на  его ногах. Да-да, именно рыбацкие сапоги — весьма ценный трофей, который Леонард не побрезговал забрать.

Рассыпаясь в извинениях перед трупом, Лео стащил сапоги с тела и, поблагодарив и пообещав молиться за него,  на прощание  поглубже воткнул нож  в глазницу и  для верности провернул пару раз, прежде чем извлечь оружие. 

Сейчас бы Вишнич поступил иначе. Обобрал бы бедолагу полностью и почти наверняка бы раздавил голову ботинком. Она бы раскололась с сочным треском, как арбуз или спелый инжир, обнажая красную с белым  мякоть. Как сочные масляные краски на тёмном холсте мокрого асфальта Лео тяжело вздохнул и обернулся на своего нового «друга». С горечью и досадой смотрел он на продолжающую гнить плоть. Нет. Во всём виноват только он сам, и никто больше. Проклятая самонадеянность. Нельзя, нельзя терять бдительность, никогда, даже если ты в шаге от заветной вершины.

Леонард опустил рукав, тяжело встал и поплёлся в сторону стоящего неподалёку трейлера, изредка оглядываясь назад, словно проверяя, не отстаёт ли его мрачный спутник.

Отредактировано Leonardo da Vinci (09-10-2013 02:46:21)