Переливаясь золотистыми оттенками по бледной коже и перломутрово белым волосам, словно индийский будда, невозмутимый и донельзя отрешенный от мира Джонатан Кристофер Моргенштерн сидел посреди мерцающего круга, своей темницы. Как само название - "темница", в которой не было и грамма тьмы - эта клетка была форменным издевательством. Обманчиво хрупкая, но смертельно опасная для задумавшего побег. Самое заурядное творение руны сумеречного охотника оказалось способно удержать его, сына Валентина Моргенштерна, имя которого до сих пор наводит страх. В жилах юноши текла кровь демона, но бренное тело сумеречного охотника начинало разочаровывать его.
Это к своим бывшим соплеменникам он относился ровно, спокойно. Конечно, можно было бы и пренебрежительно, но их было слишком много и своей массой они были опасны. Одолеть же по одному их было Джонатану по силам. Он с трудом подавляемой ненавистью оглядел "прутья" своей "светлицы" - с ними была та же история.
Так как стены "клетки" не позволяли ему ничего делать, то между приемами пищи он занимался самоанализом.
Инквизитор из Идриса почему-то задерживался. Это оскорбляло Джонатана больше всего. Неужели он недостаточно значителен, чтобы заставить Инквизитора торопиться. Наверное, это было еще одно из изощренных унижений, придуманных для него сумеречными охотниками - томление, ожидание, злость. Нет, ничего этого они от него не добьются, решил юноша, стиснул зубы и скрыл чувства, чтобы они не исказили его прекрасного точеного лица выражением злобы.
Но гораздо больше его оскорбляло то, как в Институте поставили дело с его охраной. Его просто заперли в этой светящейся клетке и оставили одного! Такого халатного обращения его  отец бы точно не стерпел. А вот Джонатан понимал - ему указали его место: ты еще сопляк, ты не стоишь имени своего отца, от тебя вреда не больше, чем от клопа. Вот потому-то юный Моргенштерн тихо бесился в библиотеке Института.
- Хоть бы книжку дали почитать! - съязвил он в пустоту. Приходившие каждый час охранники еще и игнорировали его. Будто он был пустым местом. Или просто ценным трофеем, с которого всего лишь требовалось временами стирать пыль.

Услышав новый голос. Джонатан на секунду напрягся, но сразу расслабил мышцы, опустил руки на колени. Девушка. Не меняя положения тела, он продолжал сидеть в позе лотоса, Джонатан поднял к незнакомке черные глаза, опушенные длинными ресницами. Юноша знал о своей красивой внешности и считал не зазорным использовать ее в качестве оружия, как любую часть тела. Он с превосходством осмотрел девушку, рыжеватую, с чистой от рун и шрамов кожей.
«Что примитивная делает в Институте? Или она тоже сумеречная охотница, воспитанная среди людей? Это что, новая мода такая? И куда только смотрит Конклав...» - он сдержал презрительную гримасу, ведь ему показалось забавным другое — смеет требовать от него правды, поистине даже не знает, кто он. Наивная.
Джонатан сделал глубокий вдох и широко улыбнулся, сверкнув жемчужными зубами.
- А я не скажу. Имей в виду, я и на секунду не поверил, что ты оказалась в библиотеке, даже не зная в каком здании та находится. Если бы его владельцы не хотели тебя здесь видеть, то ты бы и не прошла внутрь!
Если девушка не дурачилась и не знала ничего, то этим можно было бы ему и воспользоваться. Нужно только разыграть свою роль с умом. Его охранники совершили свой ежечасный обход лишь недавно. Значит, у него есть почти час на то, чтобы заморочить ей голову. Все-таки сумеречные охотники такие предсказуемые...
«Сотри эти долбаные руны немедленно и освободи меня! - крик об этом Джонатан погасил при самом его зарождении: - Нужно действовать тоньше. Это не тот случай, когда прямой путь самый быстрый. Но она такая хорошенькая и, наверняка, умненькая, раз с ее глазки так разгорелись от этих книг... Главное, не перемудрить. Вот чтобы сделал на моем месте мой отец. В первую очередь, конечно, не оказался бы на нем. А во-вторую? Превратил бы ее в  свою сторонницу, союзницу и поклонницу».
- Я не поддамся на эту провокацию, примитивная. Так и передай тем, кто тебя послал! Я не скажу им — ни-че-го! - и отвернулся, гордо задрав волевой подбородок, а потом еще и скрестил руки на груди. Нужно же было показать девушке, что воротник рубашки порван, а на его теле следы синяков и ссадин. Прекрасный, заточенный в клетку, благородный герой — не иначе. Джонатану даже не пришлось разыгрывать эту роль, он всегда верил в то, что дело его отца правое.

- Значит, портал... - Джонатан опустил голову, соображая, как это сведение можно обратить себе на пользу: во-первых, девушка очевидно не из этих мест, а значит, ее нужно держать в неведении от того, в чьем владении находится Институт, во-вторых, раз она вышла из портала, значит, сможет отвести его к нему, а он-то уж знает, куда податься, главное — выбраться, - А ты смелая, шагнуть одной в небытие... Ведь ты не знала, что будет с другой стороны?
Давно не стриженные светлые волосы прядями спускались вдоль щек, закрывая лицо, кроме острого подбородка.
- Или все-таки знала? - это была настоящая паранойя, но Джонатану на самом деле было сложно отказаться от мысли, что незнакомая девушка и сумеречные охотники действуют заодно, - Уточка...
- Прости, мне сложно отказаться от мысли, что ты... такой же странник между миров, как и я... - молодой человек испустил протяжный вдох, будто бы очень давно сдерживал себя, - Видишь ли, мне не слишком нравится здесь сидеть. Только не нужно меня жалеть!
Выставив руку перед собой, Моргенштерн покачал головой, он видел, что девушка его опасалась и не подходила, ее следовало поощрить — с умницами этот номер всегда проходил, утверждал его отец:
- Ты только не приближайся к этим лучам. Я так давно не говорил с обычными людьми... Они все водят меня за нос, обманывают, пытаются добиться своего... Я так устал...
Наверное, пришла пора ему сдаться и отступить, прекратить усмехаться и задаваться. Он опустил руки на пол, оперся на них, и прогибаясь в пояснице, словно пантера, расплел по-восточному заплетенные ноги и поднялся. Рост у него был отцовский, поэтому Джонатан возвышался над незнакомкой на голову.
- Нет, нет, они ничего со мной не делали, физически... - он, будто опомнившись в каком виде находится перед девушкой, попытался расправить рубашку, оттереть следы крови.
- Меня зовут Джонатан, извини, с этого и следовало начать. Джонатан Кристофер — это мое второе имя. Они называют меня так. А посадили меня сюда, потому что я чудовище... - он на секунду заглянул в глаза незнакомки, затем отвел взгляд, а потом и вовсе отвернулся, снова сложив руки на груди. - И это справедливо.

- Очень приятно, Бэлль. Я попытаюсь объяснить коротко, хоть это и долгая история... Причина в моем отце, - Джонатан Моргенштерн опустил густые ресницы, чтобы прикрыть черные глаза якобы без зрачка, удивительные для блондина.
- Моего отца все считали чудовищем, а он был ученым, одержимым идеей, - говорить правду было неожиданно легко и приятно. - Он был ученым пытливым ученым и известным лидером. Он просто хотел, чтобы наш род, неумолимо сокращающийся, не погиб совсем... Для этого пошел на противозаконные эксперименты. Они велись в глубокой тайне, даже от его любимой жены, моей матери. Отец начал с себя, вводил в свою кровь препараты, а затем стал изменять своего сына, меня...
Джонатан отвернулся от девушки. Ему было невыносимо смотреть в одну точку на полу. Взгляд Джонатана притягивали руны на паркете за пределами круга, его клетки. Теперь он стоял с гордо выпрямленной спиной, усилием воли заставляя руки покоиться по швам. Он помнил, что скрещенные руки — это жест скрытности, а ему требовалось добиться расположения Бэлль Френч.
- Когда моя мать узнала, она бежала от отца, бросила и меня, не раздумывая. Ведь от отца отвернулись все наши родичи. Так мы с ним оказались вне закона. Отец воспитывал меня сам, от меня, маленького ребенка, отшатывались все, потому что по крови я тот, кем сделал меня отец. Я чудовище. Но я не жалею... Он учил меня читать, считать, научил ездить верхом и держать в руках оружие — он считал, настоящий мужчина должен быть воином. А еще он подарил мне сокола... Я его приручил сам, - Джонатан немного улыбнулся, вспоминая, к каким разным результатом привела одинаковая учебная методика отца по отношению его и другого Джонатана. - Его ненавидели все, а я... я любил.
Тут парень сбился, следовало переходить на другую тональность, лживую, но он решил повременить. Информацию следовало вводить постепенно, понемногу, дозированно, как сыворотку, отравляющую кровь. Всему этому его научил отец, младший Моргенштерн, как губка, впитывал то, чему его учили.
- Я заслужил эту клетку. Я ношу печать сына Валентина Моргенштерна. Уже только поэтому я опасен.

Джонатана заметно скрючило, он обхватил себя за трясущиеся плечи и с усилием подавил хохот. Рыжая девица говорила такие глупые вещи, очевидно глупые для него, но безусловно верила в то, что говорила всей душой. Моргенштерну даже не по себе стало от подобного энтузиазма. Она была настолько забавна и мила, что другой бы на его месте точно усовестился. Джонатан подумал об этом и воодушевился тем, как он коварен. Сделав глубокий вдох, он повернулся и поднял взгляд на девушку, подошедшую вплотную к прутьям клетки, сам сделал сам шаг навстречу.
- Моего сокола звали Фалькор. Я сам его дрессировал, спускал на шнуре на живых голубей или ворон, а когда он заклевывал их, кормил теплым мясом со своей руки. Из кулака. Вот так, - Джонатан скрутил пальцы в кулак и показал Бэлль, - В глаза чучел я закладывал свежее мясо, а потом спускал Фалькора, чтобы он учился выклевывать глаза у врагов моего отца. Мы жили в озерном краю. Отец брал меня с собой на охоту, Фалькор срывался с перчатки, когда я снимал клобук с его головы. Он уносился высоко в небо  за дикими птицами... но однажды не вернулся. Так с соколами бывает, они забывают о своих хозяевах.
Если бы прутья были обычными, металлическими, Моргик бы их сжал — для выражения своих несуществующих чувств — магические же предостерегающе зашипели, как воздух выпускаемый из шины, и он опустил руки и отпрянул. Через пару мгновений отвернулся снова, предоставив девушке любоваться на свой точеный профиль, удачно освещенный подающими из стрельчатых окон лучами солнца. Пусть видит, что внешне он далеко от стереотипного образа чудовища. Просто юноша, находящийся в романтическом конфликте со всем миром.
- Скажи, ты все еще не считаешь меня чудовищем, как моя мать? Ты не видела ужаса в ее глазах, с которым она спустя много лет рассматривала меня... Вот ты, ты не боишься? Вот, сколько там книг, — он обвел широким жестом библиотеку, - и все они указывают, что я выкидыш своей расы... Я знаю, я читал многие из них. Тебе, примитивной, не стоит и начинать спор с ними... А пустое сочувствие мне ни к чему.
- Слова ветер носит... - Джонатан решил, что ему нужно снова надеть колючую броню недоверия, - Тебя на самом деле не видел никто из нефилимов?

- Это важно для меня?! - голос Джонатана взлетел под купол потолка и сорвался. - Это для них я всегда буду мразью, которую выпестовал Валентин Моргенштерн, переливая кровь демона в своих мензурках и колбах! - указующий перст юноши оказался уставлен прямо в лоб Бэлль — просто девушка встала как раз по направлению портрета мужика в парике и с нотами. То ли Иоганна Себастьяна Баха, то ли просто Бетховена — Джонатан осознал, что не может вспомнить имя этого нефилима-музыканта и от огорчения ударил себя кулаком по лбу.
- Никого я не стараюсь в чем-то убеждать... - печально возразил он, смахивая со лба легкие белые пряди волос, - Но не считай меня неудачником! Кем бы я ни был, для них я всегда буду монстром... - повторил он и иронично улыбнулся, - Утешает, что теперь я хотя бы единственный в своем роде, - Клэри и Джейса, чью кровь его отец разбавил ангельской жижей, за подобных себе юный Моргенштерн не считал.
«Кстати, Бэлль не среагировала на замечание о матери — женская солидарность, а как же!» - он ожег девушку пронзительным взглядом, впервые за краткое знакомство:
- Постой, ты не знаешь, кто такие нефилимы? Ты на самом деле прошла через портал? Так кто же ты, если не нефилим тогда? Из какого примитивного мира? Или у вас там тоже есть нежить?
«Слишком много вопросов — слишком много ошибок, - Джонатан был недоволен проявленной им импульсивностью и нахмурился, - Не хватало мне еще заломить руки... Пусть только я не получу ответной откровенности...»
Рассудил, что несколько минут он может ей подарить, хотя время и стремительно сокращалось до возвращения охранников. Но в деле приручения главное не нервничать и не суетиться.
"Это как с дрессировкой сокола — мне не нужна ее привязанность, нужно повиновение".
- Кто ты, Бэлль Френч? Видишь, я отнесся к тебе внимательно, я запомнил твое имя...
Она была рыжей, она была странной, но совсем не похожей на его неуверенную в себе, а оттого без меры настырную сестру.