Ночь редко радует теплом, но дни как этот не радуют вовсе. Холодно не только на улице, но и дома, холодом веет от собственных вещей, от каждой новой мысли, и вот с этим хлопот куда больше. Как согреть то, к чему нельзя, невозможно прикоснуться? Спасительное пристанище от всех мыслимых бед, и его не избежала учесть корки мерзкого льда. Аллен морозов не любил. Те его тоже особенно не жаловали, при каждом удобном случае норовили холодной лапой скользнуть за шиворот куртки, обжечь щуплое тело, утащив те крохотные крупицы уюта, что приходилось ему отвоевывать едва ли не каждый день своей жизни. Это не было подвигом, по крайней мере молодой человек никогда не рассматривал всё под таким углом, да и природная, еще не до конца искорененная новым образом жизни, скромность бы не позволила. Время шло и требовало по этому поводу каких-то изменений, хотя бы малейших, просто чтобы доказать свою жизнеспособность. Должник из Алла был паршивый, не было еще такого случая, чтобы он не попытался спрятаться, уклониться от дани. Не мальчишеское упрямство, но почти интуитивное стремление поселиться в одном-единственном мгновении, окружить себя вуалью всего, что казалось важным, что было таковым на самом деле. Законсервировать себя в обманчивой вечности всем переменам назло. Гинзберг видел в этом свою версию музы, вдохновения – свой маленький Неверленд, где нет ни детей, ни пиратов, а только множество мыслей и один потерянный почти-человек. Сколько в этом было от нормального поведения нормального парня? Наверняка не так много. Не самый важный вопрос, не стоил он внимания. Однокурсники, знакомые, случайные прохожие – все они могли не понимать, и, кажется, это должно обижать, подталкивать к каким-то выводам, только где-то в этой схеме был сбой, из-за чего Аллен оставался в счастливом неведении, будучи верным тому, на что подписался в первый безумный день своей новой жизни. Глупо возвращаться к началу после долгого пути, когда впереди еще столько заманчивого. Даже у такого круглого дурака, каким всегда был молодой писатель, были свои пределы глупости. Например, он никогда смущал людей своим поведением намеренно, что, конечно, не отменяла факта подобных ситуаций. Иногда молчать и сидеть смирно просто нельзя, потому что жизни в отдельных ее проявлениях просто необходима хорошая встряска, которая напомнит всем присутствующим, что есть проблемы, которых нельзя избегать, есть возможности, которым не уделяется должного внимания. Пускай взрослые кличут это дерзкими выходками юных аморальных личностей – не ему их судить, в пору жалеть этих пыльных истуканов, лишний раз не напоминая, что золотой век их строгих правил давно минул, уступая место свежим взглядам. Такое ребячество придавало сил, но оно же их и отнимало. Для писательства приходилось искать иные пути, впрочем, не слишком долго. Добрые приятели из неустойчивого клуба революции охотно вызвались помочь, только ускорив необратимый процесс. Бензедрин, марихуана, кокаин и пейотль, история о поиске которого стоит целой книги, которую никогда не напишут из идейных и моральных соображений. Куда чаще на руки попадалось то, чему если и было название, то до Аллена оно так и не добралось. Сознание словно бы наконец-то просыпалось, мозг работал как следует, и энергия била через край. Он мог часами кружить по захламленной своей комнате, раскидывая попадавшиеся на пути вещи, теряя последние ниточки, связывавшие его с реальностью – кому нужна эта дряхлая унылая старуха, когда мир перед глазами искрился, попеременно взрывался, являя на свет что-то смутно знакомое и совершенно точно привлекательное. Это стоило любых последствий, любых жертв – строчки ложились как следует, слог выражал всё как надо. В этом не было только одной рифмы и ритма, но нечто большее, важное, то, чего он всегда хотел. Исписанная бумага помаленьку копилась, к нему наконец-то начинали прислушиваться, пускай пока только пьяная молодежь на своих квартирных «посиделках», но ведь и это уже что-то.
В какой-то момент любой запал заканчивается, изживает себя и неизбежно прекращает своё существование. За утром шел день, после творчества всегда возвращалась апатия. Яркие краски растворялись, впитывались в обтрепанные старые обои и истоптанный пол, являя Гинзбергу его собственную жизнь во всем ее безобразии. Проблески здравых мыслей то и дело норовили всплыть в сознании, штурмовали сомнительные планы на ближайшее будущее, и этим непременно надо было что-то делать. Первыми под руку попадались почему-то косяки. Выскользнув из собственного убежища, поэт отправлялся искать приключений на свой почти невинный зад, и почему-то едва ли не каждый второй раз ноги приводили его на набережную. Словно в наказание за всё содеянное, здесь всегда было холоднее, чем где бы то ни было еще, но идти дальше, идти прочь всё равно не было никакого желания. Откуда такая привычка действовать всему на зло? Для упрямства никогда не требовались особенные причины. Здесь легко можно было простыть, зато дома просто тихо сгнить, а из двух зол, как говорится, выбирать надо то, где тебя быстрее заметят. Дурь била в голову без промаха, дарила не только минуты озарения, необходимые для нового стихотворения или чего-то, отдаленно напоминавшего прозу, но и для простого человеческого и довольно трусливого побега. Надо только усесться в укромном месте, подальше от людей, посильнее затянуться и закрыть глаза. Всё остальное появится по собственной воли, стоит только отпустить реальность.

Первым забило тревогу, как ни странно, обоняние. Через пелену горьковатого дыма пробивались знакомые, но давно забытые запахи, на какие ни за что не наткнешься в старом вонючем Нью-Йорке. Пахло лесом. Это был не тот смешной запах деревьев, за которым некоторые люди тащатся в парк или за город, а некоторые идиоты умудряются покупать разнообразные освежители, почти наверняка ставя изначально цель изгнать из места своего жительства любых чужаков раз и навсегда, но запах древнего, густого, настоящего леса с его перегноем опавших листьев и свежей зеленой травой. Аллен живо представлял себе эту картину, жадно впиваясь в нее мысленным взором. Он никогда не считал себя жгучим поклонником природы, был слишком непригоден для нее, слишком много яда впитал в себя для своих неполных двадцати лет, но сейчас это не имело ровным счетом никакого значения, таинственный запах обступал Алла со всех сторон, неизбежно подчиняя себе не столько из-за желания контроля, сколько из простой закономерности, против которой не имела ничего против ни одна из сторон. Очень не хотелось открывать глаза. Трава действовала отменно, не зря же он больше не чувствует привычной въедливой вони города, ему не холодно, и этот факт по идее должен быть последней каплей терпения в этих резких метаморфозах окружающего мира. Только кто может дать ему гарантию, что фантазия на этом себя не исчерпает? Что если он откроет глаза, то перед ним не окажется серый асфальт тротуара, а самая настоящая чаща? Разбрасываться такими моментами было верхом идиотизма, пускай идиотом большую часть времени Гинзберг и был. И всё-таки что-то не давало покоя, какое-то предчувствие, что он может многое потерять, если остановиться на этом. Так бывает, когда просят закрыть глаза – природное упрямство пробуждается в сознании и направляет все силы на то, чтобы убедить человека ни в коем случае не подчиняться приказу. Оно шепчет заманчивые речи о том, что он может увидеть, узнать, открыть. Это может стоить книги, а то и двух, надо только ослушаться здравого смысла, еще барахтающегося среди смутных мыслей, взывающего обратиться к логике и поверить в то, что чувства обманывают его, как обманывают люди, жизнь и телевидение. Писатель не знал кому верить, себе-то он редко доверял, куда надежнее ему казались секундные порывы, ведь, как известно, первая мысль – лучшая мысль. Он затянулся вновь, глубоко выдохнул и открыл оба глаза, почти тут же закрыв их обратно. Было слишком ярко для вечера, слишком много солнца для поздней осени. Слепило не столько небесное светило, сколько сама неожиданность глупой надежды. Через пару секунд юноша рискнул обратиться к зрению вновь и, щурясь, оглянулся вокруг. Он действительно оказался в лесу. Ботаника никогда не была коньком Аллена, и он не мог сказать, к какому виду относились тянущиеся к небу деревья-великаны, но таких он прежде никогда не видел, только если в книгах сказок в детстве. Казалось, будто они росли здесь не одну тысячу лет, и что-то подсказывало парню, что так оно на самом деле и было. Он мог легко поместиться в стволе одного из них, только пока не видел в этом никакой пользы – может, придется еще использовать как ночлег, если он задержится здесь на какое-то время. Идей, где же он мог оказаться, не было ни единой. Гинз вообще не был до конца уверен, что где-то в его реальности такое место существует, слишком уж сказочным оно казалось. Любой другой на его месте мог запаниковать, испугаться или хотя бы впасть в ступор от всей абсурдности, но курчавому поэту многие странности не были в новинку, так что его реакция была проста – на губах расцвела хоть и неуверенная, но всё же восхищенная улыбка. Он вглядывался в окружающее его пространство с жадностью новорожденного, с тем же непорочным непониманием и легким волнением. Очень скоро любопытный взгляд упал на то, чего в лесу никак не ожидаешь встретить – неподвижная фигура человека, кажется, девушки, впрочем, сейчас Алл ни в чем до конца не уверен. Солнечный свет освещал идеально сложенную скульптуру – работа мастера своего дела. Было в этом неподвижном создании что-то притягательное, завораживающее, чего ни за что не найдешь в теле живого человека. Казалось, что она вот-вот оживет, сдвинется с места, обернется и увидит сидящего подле ее ног незнакомца. Что она тогда ему скажет? Прогонит ли? Расскажет ли о тех местах, где он волей случая оказался? Даже если он гость часа, путеводная звезда ему тут не помешает, пускай и бездыханная.
- Кто ты такой, и что ты делаешь в моих владениях?
Признаться честно, Аллен не ожидал, что у статуи окажется такой низкий властный голос. Он удивленно покосился на объект своего внимания, однако некое чувство тотчас его образумило, предложив повернуть голову в сторону источника речи. Это было стоящей идеей хотя бы потому, что голос раздался с другой стороны от девы.
«Чем дальше, тем интереснее», – невольно подумал про себя поэт, широко распахнутыми глазами разглядывая высокого и, кажется, недовольного незнакомца. На ум почему-то шли тематические ярмарки, где большие поклонники жанра фэнтези обряжаются в любимых героев и живут совсем другим веком, совсем другим миром – одежда мужчины (несмотря на длинные волосы, Аллену казалось, что это именно мужчина, по крайней мере он надеялся, что у девушек здесь голоса, как и полагается, высокие и звонкие) походила на один из таких «костюмов», правда заказанной по интернету или сшитой собственноручно не казалась, да и доспехи выглядели внушительными и настоящими. Еще очень реалистичным казался клинок, опасно поблескивающий у бедра недовольного господина, который почти наверняка умел расправляться с его помощью со всеми своими обидчиками в два счета.
«Нет, так не годится, - лихорадочно сообразил Гинзберг, замерев на месте. – Умирать невесть где еще толком ничего не узнав – не дело. Хотя бы потому, что такую книгу никто не станет читать. Хотя бы потому, что ее некому будет написать»
- Меня зовут Аллен, – неправдоподобно бодро отозвался парень и тут же выругался, когда позабытая сигарета догорела и обожгла пальцы. М-да, не самое лучший способ выставить себя в лучшем свете. – Ваши владения? – тут спохватился Алл, еще раз пробежавшись оценивающим взглядом по собеседнику. Странная конструкция из веток на голове наверняка была отличительным знаком землевладельца или, что было куда вероятнее по тому, как здешний обитатель держался и говорил, короной. Неужели на него наткнулся сам король? – Если я скажу, что не собираюсь здесь ничего захватывать или разрушать – Вы мне поверите?

Отредактировано Allen Ginsberg (19-12-2014 17:31:53)

На какое-то бесконечно долгое мгновение Аллену показалось, что вот-вот его убьют. В светлых глазах незнакомца читался весь спектр эмоций, отнимавших всякую надежду на счастливое разрешение глупой ситуации, начиная с равнодушия к чужой судьбе и заканчивая открытым раздражением. Конечно, король не станет осыпать его всяческими оскорблениями, даже если на голове у него незаконченная конструкция аккуратного гнезда, а на прогулку (или важное дело, почем Гинзу было знать?) он предпочел отправиться в гордом одиночестве. По спине пробежались мурашки, а внутри что-то неприятно сжалось.
А что, если он тут не один?
Вопреки бьющему во все колокола инстинкту самосохранения, Гинзберг обернулся к той стороне чащи, которой до этого так доверчиво подставлял неприкрытую спину. Лес шумел и жил без передышки, какое-то движение прослеживалось как в густых кронах, так и среди могучих многовековых стволов невиданных деревьев, больше всего походивших на помесь дуба и чего-то тропического, но сказать ничего точного не было никакой возможности. А что, если на него сейчас направлен не один десяток стрел, который от непутевой цели отделяет лишь один едва уловимый жест светловолосого мужчины. Бодрости заметно поубавилось, однако окончательно предаваться панике было еще слишком рано. Страх словно только подбавлял задора, какой-то безрассудной смелости, и на поддержание такой линии поведения была всего одна, но зато какая причина – обожженные пальцы саднило, трава на ощупь была влажной и прохладной – он всё еще мог чувствовать, а иного доказательства жизни поэт никогда и не просил.
- Меня зовут Трандуил, и я - Король этих земель, этого Леса. Я верю. Вряд ли ты способен причинить вред мне или моему народу с помощью этого маленького огарка свечи, который держал во рту. Тем более, что он погас.
Клинок был оставлен в покое, и юноша невольно облегченно выдохнул – не так чтобы слишком заметно, жалким перед королем, пускай и чужим, выглядеть не хотелось, однако и обойтись без этой реакции никак нельзя. Этот вздох был равносилен целому ряду умозаключений: Я жив, я цел, почти здоров и, кажется, говорю с человеком, которого зовут Трандуил. Прорвемся, бывало и похуже.
- Приятно познакомиться, Трандуил. Сэр. Сир. Милорд, – в обращениях Алл силен не был, зато без труда развевал любые сомнения на свой счет. Уж кто-кто, а он был не опаснее мухи, по крайней мере в своей реальности, за местных насекомых он ручаться не брался. – И Вы не пожалеете о своем решении.
- Мне интересно другое - что привело тебя сюда? Ты не очень похож на странника, и твоя одежда не похожа на одежду людей Гондора или Эдораса. Ты из Озерного Города? Впрочем, и для него ты выглядишь слишком хорошо одетым. Ты - шпион?
Конечно, радоваться и праздновать окончательную победу жизни было еще рано. Когда собеседник снова возьмется за эфес своего клинка – лишь вопрос времени, благо вопросов у него могло быть более чем предостаточно, а в некоторые (считай, что большинства) ответы поверить будет достаточно трудно, если не совсем невозможно. Была, конечно, слабая надежда, что всё это – исключительно плод бурного воображения Гинзберга после очередного «прихода», да только та дрянь, которой он едва только успел затянуться, такой реалистичностью картинок никогда не отличалась. Сложно понять, радует его этот факт или пугает. Сложно, потому что жалеть об этом еще рано, а радоваться как-то неуместно.
И раз уж речь зашла о неуместности… Под дулом пистолета, с острым лезвием у горла, в двух шагах от неминуемой гибели найти повод для веселья, мягко говоря, сложно. Имеется в виду та сокрушительная радость, которая разгоняет тучи на небе, манит поближе чирикающих пичужек и привносит в самый мрачный час побольше истинной веры. А вот нервные смешки и истеричный хохот – это вам пожалуйста, примеров в истории множество, стоит только внимательно поискать.
Аллен до уровня мокрой курицы опускаться не собирался – кто же станет о таком писать? Подобное поведение – удел второстепенных персонажей, вызывающих не то жалость, не то презрение. К сожалению, беспорядочно снующим мыслям в голове было не до того, как всё будет выглядеть со стороны – слов «Гондор» и «Эдорас» оказалось достаточно для почти тут же придушенного смешка, и всё же парень понадеялся, что такая нестандартная реакция не удостоится пристального внимания.
- Если и шпион, то не самый способный, – хватило секунды, чтобы осознать свою ошибку. – То есть нет, я не шпион. Считайте меня… вольным странником, сбившимся с пути. Боюсь, что имя земель, откуда я родом, Вам ничего не скажет – они располагаются дальше, чем можно себе представить, – так-то лучше. Правды в его словах было предостаточно, да и от лишних подозрений она его благополучно освобождала. Своих же вопросов было много, возможно, даже больше, чем он сам мог себе представить, однако что-то подсказывало, что он здесь только отвечает на вопросы и пытается повысить шансы на свое выживание. Звучит как неплохой план на ближайшее будущее, а там уже посмотрим. Может, кто и растолкает его, и лес, и Трандуил, и даже прекрасная недвижимая дева обернуться в смутное чувство минутной слабости.

Свиста стрел не было, по крайней мере писатель ничего не слышал. Возможно, из подданных лесного короля вышли прекрасные лазутчики, вроде разбойников, промышлявших в Шервудском лесу. Казалось бы, смутиться еще больше уже нельзя, но стоило только представить себе Трандуила в образе Робин Гуда, как губ снова коснулась улыбка. Всё же в этом была своя польза. Время шло, знакомство оставалось на безопасном уровне разговора, и страх опускался до приемлемого уровня, при котором конечности и мыслительный процесс поддаются контролю. Шансы не закончить свои дни в темнице под замком, или что и где у этого лесного королевства водится, вселяли умеренную уверенность, а там уж чем сам черт не шутит.
А с другой стороны, что ему терять? Связь с реальностью? Да ну, бросьте. Жизнь? Просто посмотрите, куда она его привела. Складывалось ощущение, что Аллен кружил вокруг опасного водоворота, то ли действительно не замечая его, то ли отказываясь признавать, что где-то еще существует достойное внимания место. Они долго могли жить бок о бок, никак друг на друга не влияя, смерть и маленький слабый человек, с неотвратимой неизбежностью ожидая того дня, когда, любопытная по своей природе, человеческая натура захочет уйти под воду с головой, надеясь узнать, что же там, на самом дне дикой стихии. Может статься, что больше он никогда не вернется к поверхности, но скорее уже через пару дней его тело будет вынесено на берег где-то неподалеку от места бесславной кончины. А хотелось лишь одного ответа.
Что-то похожее могло происходить прямо сейчас. Если забыть про свой обширный опыт в области всевозможных галлюцинаций, периодическом и продолжительном помутнении рассудка и поиске чего-то за гранью привычного, то оставался извечный и бессмертный здравый смысл, который отказывался принимать действительность такой, какой она упорно и, надо признать, искусно притворялась. Он хотел знать, что всё это значит, как Гинзберг сюда попал, как ему выбраться и для чего это всё вообще. Скучно и предсказуемо, другими словами. Куда больше воодушевления придавали иные вопросы: был ли новоиспеченный знакомый настоящим королем Леса (с его слов лес звучал с большой буквы и никак иначе), или же это сумасшедший, возомнивший себя правителем пней и кочек? Может, плод собственного воображения, который ведет себя с Аллом именно так, как тот сам хочет? Тогда такой расклад развязывал руки, позволяя использовать любую модель поведения. Писатель мог назваться королем далекой, скажем, западной страны, где люди исповедуют религию цикличности всего сущего, вечно пьяны и счастливы. Мог вызвать Трандуила на дуэль, вооружившись одной лишь веткой и еще, пожалуй, везением. Делать всё, что будет душе угодно, только бы не искать в происходящем смысла. Кто станет бороться с течением в молочной реке с кисельными берегами?
- Оставь эти обращения, зови меня просто Король. Среди моего народа нет таких дурацких титулов, которыми люди так любят изъясняться.
Словно большая костлявая птица, Аллен склонил голову на бок, подняв на мужчину любопытный взгляд. «Мой народ»? Он же не хочет сказать, что он не… человек? А впрочем, почему нет? Может, у него есть хвост? Или крылья? Наверняка разговаривает с оленями или белками, или кто тут водится с рогами и хвостом. Только бы молодыми еврейскими поэтами не питался, а то выйдет тот еще конфуз.
- Я надеюсь, что не пожалею. Впрочем, все в твоих руках. Ты с легкостью можешь переубедить меня.
Еще один внимательный взгляд в поисках немых ответов. Это угроза? Ему угрожают в собственном воображении? Вползти обратно под панцирь неврастеника никак не удавалось, руки сами собой скользнули во внутренний карман куртки, выуживая оттуда сигарету и коробок спичек. Ему бы прикинуться повелителем огня, ухватиться за единственный ощутимый козырь, но после первой же затяжки мысли об этом отходят на самый задний план, да там и остаются.
- Твои шутки могут погубить тебя, ты знаешь об этом, Аллен?
- Язык мой – враг мой, – добродушно согласился Гинзберг, кивая не то в ответ собеседнику, не то собственным раздумьям. Было что-то свое в сладком дыме с горьким послевкусием, ничто так успешно не навевало пелену мнимой философской возвышенности.
- Я спросил тебя, откуда ты. И пока ты не ответишь мне на этот вопрос, я не сдвинусь с места. И ты, кстати, тоже. Я склонен доверять моей интуиции, но даже она сейчас буквально требует от меня - узнать, как ты попал сюда, как забрел в этот лес. И, знаешь, что занимает меня больше всего? Почему ты свернул с тропы?
Если бы от Аллена требовалось краткое описание этого мгновения, то он бы даже не стал брать минуту на раздумья – момент, когда дело запахло жареным. Если у Трандуила действительно не все были дома, то пора травить нынешнего короля и сажать на трон этого «просто Короля». Он им быстро страну на ноги поставит. Или на деревья, всё зависит от того, говорил ли воинственно настроенный названный монарх правду.
- На Вашем месте я бы не стал полагаться на что-то настолько сомнительное. Среди подданных могут пойти слухи, не боитесь этого? Мне нет нужды обманывать Вас, по крайней мере я в этом твердо убежден. А ушел я с тропы из-за… – быстрый взгляд заскользил по окружающей обстановке в поисках любой зацепки, которая позволит ему спастись от полного провала. Не то чтобы он боялся наказание – скорее это было игрой на сообразительности, где на кону стояли воображаемые, нот тем не менее баснословные суммы. Подходящий предмет нашел мгновенное, благо возможности скрыться с места, где разворачивались все события. – Этой прекрасной незнакомки, – зажатой в пальцах сигаретой Гинзберг как можно вежливее указал на скульптуру, приятно скрашивающую дикую обстановку. Только бы она не оказалось тем пасхальными яйцом его воображения, которое может видеть только он, вот уж что точно будет трудно объяснить. Даже самому себе.

- Ты учишь меня, на что полагаться, человек? Я прожил без твоей помощи несколько тысячелетий, видел смену нескольких эпох, а ты советуешь мне не доверять своей интуиции?
Брови парня медленно, но уверенно поползли наверх. «Несколько тысячелетий»? Что еще за чертовщина? Психиатром Гинз никогда не был, но что-то подсказывало, что этот случай дяденек и тетенек с извечными вежливыми улыбочками и привычкой в процессе разговора что-то молча записывать в свои тетради еще как заинтересует. Однако лекарей души поблизости не наблюдалось, а вот писатель сидел на своем месте и изучать Короля не собирался. Зато слушать, запоминать, узнавать больше о загадочном Трандуиле и его народе – это с радостью и большим удовольствием.
- Какие слухи? Ты забываешь, что мои подданные - не люди, они не станут распускать тени интриг, эльфы выше этого.
А вот теперь Аллен уже откровенно таращился. Эльфы? Которые с ушами такими и людей не любят? Или любят? Черт их поймет, они же везде разные. И всё же это ставило большую часть загадок на свои места. Даже темную историю с тысячелетиями. Даже выглядеть монарх стал как-то по-другому, кажется, вырос еще немного, чудного в нем прибавилось, да и пугал он всё меньше и меньше. В конце концов, хотел бы убить – давно бы уже Алл почивал на кудрявом облаке с маленькой арфой в руках, ну или куда там его определят.
Говорить что-то в свою защиту поэт ничего не стал – сразу видно, что для его собеседника собственное достоинство и добрая репутация всей расы занимают далеко не последнее место, а он мог запросто ляпнуть что-то еще не так, благо считал это своим призванием по жизни. Ничего лучше он делал точно.
Между тем, яд всё дальше забирался в тело, рассеиваясь по всем суставам, проникая в самую суть. Было почти так же хорошо, как там, на далекой и теперь такой вычурной набережной, закатанной в асфальт и загаженной великой расой. И всё же ключевым словом в этой мысли было «почти». Труд не был Аллену в новинку, всё-таки творчество творчеством, а без еды, воды и пожертвований в фонд опустошенного вдохновения долго не протянешь. Не то чтобы поэт собирался жить до самой старости, куда больше «пиара» принесла бы ему смерть на самом пике жизни, где-то в людном месте в окружении красивых вещей и прекрасных мыслей. Но здесь и сейчас куда перспективнее казалась судьба жителя небольшого поселения, где у каждого свой дом, огород и простые заботы. В одной из версий своей истории он действительно принимал такой вариант, а теперь и вовсе был им доволен. Даже недо-бунтарь имеет свое право на покой и вечное забвение.
В какой-то момент осознание действительности всё же задело его, своим острым коготком пробежавшись по линии вдоль позвоночника. Гинзберг докурил косяк и подозрительно уставился куда-то перед собой, медленно переводя взгляд на Трандуила. Правда ли дело было только в дури? Или коварный эльф отравил его чем-то, какими-то своими чарами или неуловимой для обоняния отравой мыслей? Ему собираются промыть мозги и забрать себе в рабство? Это пугало и как-то странно заводило, всё увереннее подталкивая к выходкам недостойным, хорошие мальчики дерзить старшим не станут, а вот пропавшим отбросам общества такое как раз по душе, хватило бы только духу. Только бы не поторопиться, иначе так и единственное преимущество – эффект неожиданности – можно потерять.
- Да, она прекрасна. Она олицетворяет одну очень дорогую моему сердцу и душе девушку. Она умерла совсем юной, к сожалению. Впрочем, самые любимые всегда уходят раньше, как и самые молодые. Смерть во время войны не делает различий и исключений ни для кого.
- О, так у вас здесь война была? – Аллен постарался придать своему виду как можно больше заинтересованности, одновременно с этим лихорадочно продумывая свой новоявленный план стремительной атаки и еще было молниеносного отступления. Судя по всему, Трандуил глубоко ушел в свои раздумья, это хорошо, очень хорошо, только бы не вышел из них раньше времени. Жить в здравии и родном безалаберном пьянстве хотелось куда больше батрачества ради чужого благополучия, в этом Гинзберг был непреклонен. Больше всего на свете он ценил свободу, и тут вся его робость сходила на нет. Воспользовавшись моментом, когда эльф обратил всё свое внимание на статую девы, парень заозирался по сторонам и очень быстро отыскал искомый предмет – длинную крепкую на вид ветвь, с которой хоть и двумя руками, но он бы смог управиться. Только бы дотянуться до нее. – У нас в стране войн очень давно не было. Люди живут мирно… вроде как. Но я понимаю Вас, – так, слово за слово, юноша подползал на пятой точке, поочередно передвигая конечностями, к единственному средству своего спасения. – Я знаю, каково это, когда теряешь самых близких.

Может, это и было глупо с самого начала, вот только когда, скажите на милость, Аллена это останавливало? Решайся он на решительные меры только при условии, что всё от и до будет преисполнено логики и смысла, далеко бы парень в своих исканиях не ушел. Рамки были скучными, наводили тоску, а в таком настроении обязательно упустишь что-то важное, исключительное. Поэт боялся этого больше всего на свете: возможности упустить что-то, когда оно под самым носом, такое заманчивое и многообещающее. Будучи в забвении, он упускать саму суть жизни всего человечества, никогда не читал газет, а на телевизоры только презрительно фыркал. Тысячи историй проходили мимо него каждый день, но писатель даже не задумывался об этом, отгонял от себя любую похожую на то мысль, потому что так легко сойти с ума, причем на этот раз в плохом смысле. Какой-то баланс должен быть даже в его расхлябанной жизни.
- Да, была война. Не здесь, но за эти земли. Их удалось отстоять с большими потерями.
Это было странно. Точнее не это, не совсем это, и всё же странно. Война не вписывалась в его представления о вдохновении, то есть, конечно мир, полный эльфов, людей и всего такого прочего, не может обойтись без войн и сражений, но сам Аллен не должен иметь к этому никакого отношения. По сути он и не был напрямую связан с этим, но косвенно, через своего собеседника. Почему он выбрал эту фантазию? Разве Гинзберг был печален в реальности? Битва – ярость, ну а всё, что остается после – печаль и скорбь, даже если победа на твоей стороне, потому что жертвы есть всегда. Шутки с подсознанием были парню не по душе, ведь тогда получается, что всё это время он так ловко себя обманывал, что в конечном итоге попал впросак.
- Нет, ты не знаешь. Люди умеют забывать все очень быстро, и в этом ваш дар, данный вам Эру. Эльфы же, помимо того, что живут много тысяч лет, помнят каждое мгновение так, словно это было вчера. И тебе не понять, как это - терять близких и любимых. Люди умеют любить дважды, эльфы любят единожды, но на всю жизнь.
И всё же Вы не правы, мистер Эльф, – с горькой усмешкой про себя подумал поэт, уже не слишком уверенный, хочет ли он куда-то бежать, давать кому-то отпор. Он понятия не имел, кто за птица этот Эру и почему он вдруг расщедрился на дары для людей. Да и было ли это даром? Слова Трандуила наносили короткие, но точные удары, и Гинз рад бы спорить, дать отпор оппоненту, только он никогда не был воином. – Люди могут любить и два, и сотни раз, но каждый раз по-своему. И каждый раз это причиняет свою особую боль, – он не утверждал, что прожил целую жизнь и теперь знает о ней всё – для этого он был слишком молод и глуп. Но когда вся твоя жизнь состоит из слов, ты учишься смотреть на других и жить вместе с ними их историю. Имел ли Алл право говорить от лица всех людей? Скорее всего нет. И кто же его остановит?
- Зачем тебе эта ветка?
Простой вопрос моментально вывел его из глубоких и явно философских раздумий. Вот и весь гениальный в своей простоте план раскрыт. Не то чтобы он шибко пытался скрываться – кто знает этих эльфов, может они как хамелеоны могут одновременно смотреть в разные стороны.
- Пойдем со мной. Раз ты странник, мой долг, как Короля, предоставить тебе убежище. Если твои помыслы чисты, а в душе ты не несешь Тьму, то двери моего королевства открыты для таких, как ты.
- Вы так с каждым пленником обращаетесь, или я ваш тысячный батрак? – и всё же он поднялся на ноги. Хотя бы потому, что мышцы уже порядком затекли и тело уже едва ли не молило о вертикальном положении. Конечно дело было в этом, а не во встрепенувшемся любопытстве. О нет, он нисколько не верил в гостеприимство эльфов, не желал увидеть их быт и оказаться в роли почетного гостя. Ведь это было бы слишком наивно, чересчур по-детски со стороны такой дряхлой прокуренной детины. – Я ветка была частью моей маскировки. Я хотел притвориться оленем.

- Я не собираюсь обращаться с тобой, как с пленником. Я отведу тебя в свой дворец, а там мы решим, что тебе делать дальше. В любом случае, нельзя оставаться в этом лесу ночью - ты просто не увидишь рассвета.
Всё это было слишком хорошо для правды. Всё, кроме последней угрозы, разумеется, вот ей Аллен почему-то верил беспрекословно. И когда это он успел стать таким параноиком? Меч свой Трандуил вроде больше не трогал, а если и лапал его, то делал это совершенно незаметно. Стрел и копий в воздухе и кронах деревьев тоже, кажется, не наблюдалось, только птички да маленькие лесные зверюшки время от времени демонстрировали детали своих тушек, хотя кто знает, из кого эльфы армию держат…
Выходит, здешние короли, по крайней мере монарх из Леса, хорошие манеры знали, что не могло не радовать без пяти минут брошенного на произвол судьбы скитальца из другого мира. Повезло так повезло, ничего не скажешь.
- К чему ты пытаешься спрятаться? И от кого? От меня?
«Скорее уж от собственной невеселой участи», - с кривой усмешкой подумал про себя Гинзберг, послушно следуя за высокой фигурой. На оставленную в покое ветку он даже не оглядывался, только мельком через плечо кинул последний взгляд на таинственную незнакомку.
- Почему ты избегаешь говорить о том королевстве, откуда ты родом? Ты сказал лишь только, что оно далеко отсюда. И куда ты держишь путь?
«Идешь впереди, потому что доверяешь? Это интересно. Кажется, я действительно задолжал Вам парочку ответом, мистер король Трандуил»[/i], - Алл старался держать некоторую дистанцию, поскольку резкое столкновение с твердыми доспехами, прикрывающими спину эльфа, его совсем не прельщало. Сбегать он не собирался, потому что это было глупо и не очень-то красиво. Да и куда, в конце концов, ему бежать?
- Я не лучшего мнения о собственном королевстве. Не знаю, придерживаешься ли ты солидарности правителей, но я от нашего не в восторге. Он бы тебя к себе во дворец звать не стал. Оставил бы гнить в лесу, если бы только не ускорил этот процесс. Не лично, разумеется, руки он марать не любит. Мое королевство состоит из беспечных богачей и злых нищий, которые из года в год копят свою усталость, а потом срываются, перестают быть собой, и тогда страдают невинные незнакомцы. И всё же там есть что-то свое. Не зря многие чужеземцы бросают всё, что было у них в родных краях, и спешат занять свое место у нас, только обычно это ничем хорошим не заканчивается, – собственные слова казались Гинзу чем-то чужим. Откуда в столь юном сознании столько желчи? И было ли это его собственным мнением, а не навеянными настроениями такого окружения, в котором он последнее время всё чаще и чаще находил себя – истинного себя? Неполная правда, частичная ложь, многое множество чужих эмоций – вот за чем он пытался скрыть собственные ответы, бившие только его самого. И Америка тут совсем не причем. Есть только один маленький и потерянный Аллен Гинзберг, и проблемы у него старые как мир, но только это едва ли что-то решает. – Но бежал я не из-за этого. Я жил… непримечательно, наверное. Только мне не это нужно.
- Ты похож на заблудшего странника, но мне кажется, куда больше, чем в моем Лесу, ты запутался в самом себе и своей душе. Я не хочу обидеть тебя или сделать тебе больно, я пытаюсь понять тебя. Вы, люди, очень странные существа.
- Вы раскусили меня, – тихо признался человек, отчасти радуясь тому, что собеседник не видит его лица, его глаз. Он не знал, что могло плескаться в его собственном взгляде, но что-то подсказывало, что там слишком много личного. Кто знает, может, король просто пытается быть вежливым? Действительно ли ему надо слушать все эти исповеди каждого встречного-поперечного? Ведь это утомляет. Это может быть не так увлекательно, как могло бы показаться поначалу. На самом деле, из Гинза плохой представитель всего человечества, по нему невозможно судить о других людях. Беды и радости те же, только все они почему-то какие-то извращенные, надломанные, впрочем, как и он сам. Глупый сломанный человечек.
- Впрочем, между людьми и эльфами все равно много сходства.
- Я уверен, что так оно и есть, – отчего-то писатель улыбнулся, глядя, как эльф тихо беседует с деревом. Он не считал это глупым или нелепым, вовсе нет. Напротив, это казалось ему каким-то особенным, магическим ритуалом, данью первородной природе, и было в этом что-то свое. Захотелось запечатлеть эту картину в своей памяти, чтобы время от времени возвращаться к ней и каждый раз искать что-то новое. Чем еще удивит его этот загадочный обитатель леса?

Странное дело – тревога в мыслях Аллена практически сошла на нет, оставляя за собой лишь чувство смутного недоумения самому себе, вроде как «С чего ты вообще взял, что тебя собираются убить? Ну сверкнул он своим клинком, ну и что с того? Может все эльфы так здороваются с незнакомцами, вторгнувшимися в их владения – в чужой монастырь, как говорится…» Гинзберг не отрицал возможности, что на него просто влияло так называемое «королевское спокойствие» Трандуила – явление эффектное и, надо признать, очень заразное. Даже воспоминания о своем настоящем не пробудили в нем по-настоящему тревожных дум о том, как бы ему туда еще вернуться, потому что… ну серьезно, есть ли в этом такая уж священная необходимость? Кто его там ждет? Он гнил заживо и стойко, попеременно то запираясь в своей убогой квартирке от всего желчного и ядовитого мира, то, что называется, вываливался в люди, бесцельно шатался в самой гущи толпы, бывая там же, где и все, вдыхая общий воздух, дивясь тому же, что и все - в его роду были коммунисты, ему знакомо понятие «общественной собственности». Почему же теперь что-то должно изменится? Не стоит ждать напрасных чудес, особенно сейчас, когда одно, но единственное из миллиарда миллиардов шансов, происходит и не думает прекратить существование.
- Твое королевство и его правитель лежат далеко за пределами моих границ. Я не слышал ничего подобного ни об одном месте в Средиземье, и твои рассказы меня печалят. Еще издавна эльфы знали, что когда-нибудь наше время уйдет, мы покинем эти земли, чтобы отправиться в Благословенный Край, но оставлять Арду таким правителям и таким обмельчавшим людям.. О таком мы даже не знали. Боюсь, даже Владыка Элронд не мог предвидеть этого.
«Средиземье, стало быть, значит?» – с какой-то усталой улыбкой подумал парень, не особенно разделяя тоску собеседника, и дело было вовсе не в пофигизме с чудесным «после нас хоть потоп», но в простом знании – этих земель такая беда не постигнет. К счастью, Америке ни за что не достать эльфов, иначе как бы это осложнило выбор Гинзберга. Выбор, который, как он был абсолютно уверен, рано или поздно обязательно даст о себе знать. Пока ничто не могло отговорить его от безумной и такой заманчивой идеи если не остаться здесь насовсем, то порядком подзадержаться – однозначно. Может, однажды, в далеком и таинственном будущем всё изменится, и появится причина откланяться гостеприимному королю Лихолесья ну или в чьих владениях он там будет в это время коротать время, но особых иллюзий Алл не питал. Мысль о собственной никому ненужности испугала его только раз, в момент осознания, но уже в следующее мгновение поманила за особой, обещая целые горы ничего, никем не ограниченную свободу и прекрасный стимул под названием Нечего-Терять. Как видно, проводник из нее оказался даже лучше, чем можно было подумать.
А тем временем эльф и человек уходили все дальше в чащу леса…
- Ты стремишься к яркой жизни? К жизни, в которой тебя заметят? Ты, как никто другой, похож на человека. Мой народ считает людей звездами - ваша жизнь так же коротка, и в любой момент может прерваться. И тогда вы оставите после себя только росчерк на небосводе, который будет сиять еще какое-то время даже после вашей смерти. Какая же жизнь тебе по нраву?
- Яркая жизнь и популярность – не совсем то, что я ищу, но очень близко. Как бы роскошно не жил человек, какими бы ни были толпы его последователей, всегда найдется то важное, что он упускает из виду, где-нибудь, да найдется физиономия, которая понятия не имеет о твоем существовании. И знаешь, что в этом самое интересное? – поэт даже не заметил, как перешел в разговоре «на ты», так возбудила его сознание поднятая тема, буквально задела за живое, напрочь отрезая от реальности или фантазии, как вам больше нравится. – Она ровным счетом ничего не потеряет. Ты говоришь, что люди подобны звездам? И правда, сущая правда, черт подери! – воскликнул юноша, увлеченно жестикулируя, словно отгоняя от себя целую тучу мошек. - Вот только звезды прекрасны, их многое множество, они умирают и рождаются, а мы даже не догадываемся, что какая-то из них пропала с ночного неба. Однако, когда их много, когда летняя ночь ясна, их количество поражает взгляд, давит своим величием, оно… воодушевляет, – на какое-то время писатель смолк, то ли переводя дух после своей спонтанной пламенной речи, то ли обдумывая собственные слова, со всем ли он с собой согласен. Может, он и был сейчас странен и даже смешон величественному созданию, ведущему эдакое чудище прямиком в свой мир, но это не трогало Аллена теперь. На душе сделалось смутно, но как-то по-хорошему, словно он только что избавился от тяжкого груза. Вполне возможно, что так оно и было. – Люди тоже часто берут количеством. Можно забыть кого-то одного, но толпу, народ, мир предать забвению уже не так просто.
- Я не хотел сломать тебя. Если бы я мог, я показал бы тебе твой путь, но он скрыт от моих глаз, и только ты можешь его увидеть. Я лишь могу подсказать тебе, какими дорогами ты мог бы дойти до него. Если ты, конечно, позволишь мне, потому что твоя жизнь - это только твоя жизнь, и все решения, совершенные за этот период, принадлежат, конечно, тебе. Просто обе расы слишком рьяно это отрицают. Между нами полно различий, но среди вас редко, но очень метко встречаются те, кто не просто разделяет наши взгляды, но и понимает их. Идем, осталось совсем недалеко.
В ответ Аллен больше не проронил ни слова, однако это вовсе не значит, что слова Трандуила не пришлись ему по вкусу или же вовсе были скучны. Напротив, в них сквозило едва ли не явное предложение помощи. Его во всех смыслах заблудшую душу хотели спасти, вывести на новую тропу – разве не этого он хотел? И всё же парень сомневался – видит ли король с кем ему «посчастливилось» встретиться? Подходит ли вечно обдолбанный нигилист на роль своего рода посредника между людьми и эльфами? Гинзберг сильно в этом сомневался. Как бы еще благодаря нему человеческая раса еще больше не упала в глазах этих остроухих. Что ж, придется держать марку изо всех сил. Косяков-то у него всё равно осталось на раз-два и обчелся.
Но вот, наконец, и расступились деревья, открывая захватывающий дух вид на дворец, надо сказать, поразительных размеров. Аллен так и замер как вкопанный, пытаясь принять мысль реальности видимого, однако, чем больше он вглядывался, тем иллюзорнее казалась вся картина в целом. В голове набатом била единственная мысль, заключающаяся в идее: «Невозможно, невозможно, такое просто не может существовать» Он мог еще долго так простоять с разинутым ртом, однако Трандуил явно не подозревал, что его умалишенный гость превратился в безмолвный истукан и остался позади, поэтому пришлось догонять быстрым шагом – бежать парень побоялся, сейчас ноги казались ему не слишком надежной опорой, а пропахать носом мост, способный вызвать паническую атаку у любого акрофоба*.
- Добро пожаловать в мой дворец. Осмотрись, а потом поднимайся наверх - вон там. Я скоро подойду и мы продолжим нашу беседу.
«Бросает меня?» – с каким-то детским отчаянием подумал Аллен, но виду подавать не стал: во-первых, странно цепляться за едва знакомого человека, то есть эльфа, а во-вторых, его ведь и засмеять могут, он и так ростом не вышел, так что Трандуил и другие эльфы (такие же высокие, тонкие, как и их монарх, разве что моложе, да и поживее) были едва ли не в два раза выше него. Нет уж, перед такими слабину давать никак нельзя. Предоставляют самому себе в огромном и совершенно незнакомом замкнутом пространстве? Да будет так, всё равно его никто не спрашивал. Он сможет о себе позаботиться. Это же его любимое хобби, в самом деле.
Знаете, в чем разница между писателем и обычным человеком? Попади последний в место подобное тому, где теперь оказался американский еврей, он бы из себя и звука не выдавил, а вот Аллена вполне хватало на великое и могучее «ВАУ», потому что никак иначе внутреннее убранство было не описать. Лучи света, тут и там потоками падавшие на стены, узкие переходы и пропасти, заглядывать в которые юноша постеснялся, делали и без того огромное свободное пространство еще больше, игра света придавала относительно мрачным «коридорам» какое-то уютное тепло, словно бы оживляя окружающее пространство. Лучше нее с этим делом справлялись только деревья-колонны, деревья-стены, деревья-всё-что-попадет-в-поле-зрения да покрывавший их и скалы-стены вместе со скалами-колоннами мох. От всего вокруг веяло тысячелетиями истории, истинными величием и тайной силой, которая не терпела как пренебрежения, так и сомнений. Хотя тут и там мелькавшие, словно изящные тени, эльфы бросали на гостя осторожные, любопытные, а порой и открыто враждебные взгляды, портило впечатление совсем другое: страх и категорическое нежелание закончить свои дни на дне, если так можно выразиться, этого дворца, из-за чего приличная часть внимания парня уделялась собственным ногам и собственному неторопливому передвижению в сторону, указанную при входе Трандуилом. «Если это только коридоры между помещениями, я представляю, каков у них тронный зал», - а что-то подсказывало Гинзу, что сейчас он направляется именно туда, впрочем, вполне вероятно, что в этой части замка у них приготовлены тюремные камеры для наивных простаков вроде гостя из другого мира.

Отредактировано Allen Ginsberg (26-01-2015 20:10:11)

Признаться честно, с Алленом редко случалось что-то однозначное. Конечно так было далеко не всегда, но Гинзберг уже приспособился делить свою жизнь на знаменательное До и После – что-то ему подсказывало, что в жизни его больше не случится ничего настолько значительного, что оно изменит или раскроет, называйте как хотите, его сущность. Разумеется, вполне справедливо можно заметить, что прямо сейчас он находится в таинственном Средиземье в гостях у короля эльфов, но всё-таки это было уже не то – перемещение в другое измерение или чрезвычайно красочный сон - он не придерживался какого-то определенного мнения – самого Алла не меняло, но позволяло ему расширить границы допустимого до осмысления. Всё же воображение без дополнительного стимула на такую четкость и подробность неспособно, а тут вам пожалуйста: и другая раса, и оригинальный дворец, и возможность увидеть и узнать больше, куда больше, чем он когда-либо мог.
Ни одна история не может быть до конца только трагичной или только забавной – в жизни так не бывает, а ведь именно ее он так стремился рассказать, не в мельчайших подробностях, разумеется, потому что этого читателю и без него хватает по горло, иначе он бы не стал хвататься за эдакую дрянную книжонку авторства Гинзберга; в этом, собственно, и заключается искусство поэзии – рассказать то, что вы и так знаете, так, как вы это чувствуете, но словами, которые никогда не приходили вам в голову.
Всё это ведет к единственной и довольно-таки простой мысли: нет худа без добра, особенно в случае безнадежного наркомана, делающего вид, что он чем-то занят. Намудрил с дозировкой? Забыл, когда последний раз ел? Больше недели не садился за печатную машинку, потому что или «не было вдохновения», или сохранять вертикальное положение уже не представлялось возможным? О таком в биографии при жизни не пишут, таким потом удобряют почву на могиле «великого». Аллен не был против неприятной правды, он сам погубил ей свой единственный луч света, связь с человеком, чье имя ему больше никогда не назвать…
Чем выше поднимался юноша, тем сильнее он задыхался: было ли дело в непередаваемом чувстве восторга или же в прозаичном губительном образе жизни, сказать было сложно, да и незачем. Уже ближе к середине подъема у него не осталось сил сомневаться – здесь слишком много истории, слишком много жизни, чтобы быть исключительно декорациями для сна бедного еврея. Скорее уж он сам был чьей-то нелепой выдумкой, чем мир, в котором он теперь оказался случайным гостем.
Или же всё-таки не случайным?
Глупо, конечно, придавать своему появлению какое-то мистическое значение, но соблазн слишком велик для отказа. Он мог проснуться где угодно: на дне бурной горной реки, в кандалах в плену у каких-нибудь орков или людоедов (или алленоедов) или на сеновале захолустной деревушки на самом краю мира, но нет, его такая участь избежала, и, мало того, свела с настоящим и самым что ни на есть истинным монархом (назвать Трандуила плутом даже как-то язык не поворачивался). Таких случайностей не бывает, хотя Гинз никогда не брезговал верой в своевольную фортуну. Быть может, за гостеприимство лесных эльфов, он сможет помочь им чем-то в ответ? Хотя что такого есть у бедного начинающего писателя, чего нет у могущественного и древнего народа? Из полезного, разумеется, потому что навыки приготовления курительных смесей едва ли подойдут в качестве благодарности, да и кто знает, какие у них тут травы растут и какое применение они им нашли, может это еще ему поучиться придется…
Сказать, что он был поражен, значит, попусту сотрясать воздух. Тронный зал прекрасен, но одной красотой дело не заканчивалось – Гинзберг чувствовал здесь себя как на ладони; ему казалось, что со всех сторон на него пристально смотрят, внимательно следят за каждым его шагом, видят насквозь и знают всю его подноготную. Он не мог знать наверняка, но догадывался, что эти ощущения не были случайными, царящая здесь атмосфера благоволила к искренности и безмолвно поощряла честность.
Больше всего приковывал внимание массивный трон, расположенный на возвышении и увенчанный колоссальных размеров оленьими рогами. Мальчишке стало даже интересно, был ли трофей добыт на охоте или оказался своеобразным добровольным даром одного венценосного существа другому.
- Теперь я могу с должным уважением поприветствовать тебя в моем дворце. Добро пожаловать, Аллен.
Кстати о венценосных. Возможно, дело было в дополнительном преимуществе появившегося откуда-то из верхних помещений короля Леса, но теперь он выглядит даже еще выше и величественнее, чем Аллен помнил. Доспехов на нем уже не было, да и свой клинок он отдал еще на входе во дворец – что, между прочим, довольно любопытно, - однако человек всё равно ощущал невольный трепет перед сказочным созданием и едва удержался от поклона – было как-то слишком поздно для подобающего приветствия, впрочем, кажется, от него подобного и не ждали. Мало того, его угощают вином.
О, Ваше Величество, какая досадная ошибка с Вашей стороны!
Отдавая последнюю дань хорошим манерам, Гинз водит бокалом под носом, вдыхая насыщенный запах настоящего напитка богов. То было самое что ни на есть настоящее вино, вне всяких сомнений. Более того, молодой человек был уверен на все двести, что никогда прежде и никогда после ему не придется пить такого хорошего вина – на его фоне все те дешевые вина из пакетов, являющие собой дьявольский напиток растворенного в спирте порошка, годились только на безжалостное уничтожение где-то далеко за пределами города.
Хмель нанес сокрушительный удар по голове после первого же глотка; мир вокруг пошатнулся и заиграл новыми красками, увеличиваясь в размерах и местами непропорционально растягиваясь. Сладкое послевкусие поражало количеством оттенком: здесь были какие-то знакомые лесные ягоды, невиданные фрукты и солнце, чистое и теплое, оно тут же опустилось в пустой желудок, приятно согревая и тело, и душу.
- Кем ты был в своем королевстве? Твой слог похож на менестреля, но твой голос слишком жесткий для него. Чем ты занимался? Ты не простой странник, в тебе есть что-то еще, кроме этого.
- В своем королевстве я был никем, – честно ответил Аллен, язык его делал первые потуги заплетаться, но чувство меры подсказывало, что это будет уже совсем перебор. – Возможно, поэтому я и оказался так далеко, – задумчиво прибавил писатель, одаривая собеседника полуулыбкой. Он делал это не из вежливости, ему действительно не было грустно. Да и о чем тут грустить? Если не ждать от жизни ни чудес, ни ловушек, она не станет ни разочаровывать, ни, злорадствуя, подтверждать правоту твоего пессимизма – секрет простой, но на обучение ему требуются годы и годы практики. Говорил ли сейчас Аллен как старый мудрец Тибета? Может быть, дурного он в этом не видел. – Я думал идти по одному пути, но истинное призвание взяло верх, и я отказался от своих планов, отдав предпочтение мечте. Быть может, это было глупо, и я ошибался, решив, что призвание было таким уж истинным, но я не хочу жалеть о сделанном выборе. Я привык думать, что могло быть и хуже.

- Так уж и никем? Человек с такими речами просто не мог быть никем. Мне кажется, или ты отчаянно пытаешься скрыть что-то от меня? Не что-то плохое, скорее что-то странное.
- Ты подловил меня, мудрый эльф, – Аллен улыбнулся немного шире, на щеках его начал проступать румянец, глаза за линзами очков заблестели немного ярче. Вино било в голову, от вина становилось жарко, но раздеваться посреди зала было как-то неуместно, даже в таком состоянии парень понимал это предельно ясно, во всяком случае пока. Гинзберг отпил еще, едва удерживаясь от того чтобы издать стон удовольствия вслух. Он обязательно посвятит этому напитку стихотворение, а может быть, даже не одно! – Я действительно не говорю тебе всего, потому что боюсь, что многие мои слова окажутся для тебя незнакомыми. У нас есть такие… должности, которые едва ли встретятся в вашем или соседних королевствах. У нас найдется достаточно предметов быта, о которых здесь прежде и слыхом не слыхивали. Я не говорю, что это плохо или как бы то ни было делало наш народ лучше, – спохватился было юноша, с немым и неясным ужасом понимая, что явно мог сказать лишнего и крайне оскорбительного, что не пришлось бы по вкусу Трандуилу. Аллен давно не брался за сказки, всё как-то не до того было, но опыт детства подсказывал ему, что эльфы – существа древние, мудрые и чрезвычайно гордые, молча выслушивать оскорбления какого-то там Гинза они не станут. А жить пока хотелось. Хотя бы до тех пор, пока он не осушит свой бокал до последней капли. – Но у нас всё по-другому. Не важно, насколько красиво ты умеешь говорить, если ты беден и твой род не то чтобы обременен дурной репутацией, но королей в моих предках не водится, – усмехнулся юноша, задумчиво разглядывая своего собеседника. Поразительно. Монарх, абсолютный правитель, который не чурается говорить со своими гостями напрямую и требующий предельной честности от собеседника взамен. Должно быть, эти земли действительно сказочные.
- Никогда не бойся следовать за мечтой, Аллен. Иногда твое сердце знает лучше разума, где лежит твой истинный путь. Иногда не стоит задавать вопросов и искать на них ответы. И никогда не жалей о сделанном выборе, потому что ты не знаешь, что было бы, прими ты иное решение. Каждая наша мысль, каждое слово и каждое действие имеют значение. И если все случилось именно так, как случилось - значит, в другой версии оно было бы другим. И не факт, что не было бы, как ты правильно сказал, хуже.
Слова Трандуила ошеломили его своей, нет, не красотой, но силой, и сила эта была неоспорима. Они были предельно простыми с одной стороны, но с другой задевали в душе поэта самую суть, достигли тех глубин, до которых он сам уже не чаял добраться. В них было столько жизни и реальности, что Алла уже мало заботило, кем был его загадочный новый друг – плодом собственного воображения, сновидением или галлюцинацией, – он был прав, чертовски прав! В жизни Гинзберга, особенно в последние месяцы было ничтожно мало постоянных лиц, которые бы знали его самого и его историю, поэтому каждый раз приходилось рассказывать всё с самого начала, что начинало неимоверно раздражать. Нет, Аллен не досадовал на окружающих – они не виноваты, что он всё никак не угомонится, что его постоянно гонит куда-то прочь, то ли толкает вперед, а то ли тащит назад… Слышать мысли со стороны, по-настоящему здравые, было в новинку.
- Хотя иногда ты и жалеешь о том, что сделал или сказал. Но чаще - о том, чего ты не успел сделать или сказать, прежде чем все изменилось.
- И о чем же жалеет владыка Лихолесья? – с самым серьезным видом спросил юноша. Он не пытался слепить сейчас анекдот или предпринять попытку сунуть нос в чужие дела. Однако только слепой не увидит, насколько эльфа затронули собственные слова. Трандуил уже помог ему в некотором роде, так почему бы не отплатить ему той же монетой? Аллен был готов выслушать всё, чем с ним захотят поделиться, даже тишиной, даже если уйдет на это не один час. Ему торопиться некуда.