Почтовый дилижанс нёсся по дорогам Европы, неся с собой тот особенный заряд положительных эмоций, который так любила юная принцесса королевства Табор. Нелепое подобие кареты носило из стороны в сторону, он подпрыгивал на ухабах и непонятно как держался в вертикальном положении. Хотя не так давно у него всё же отвалилось колесо - следовало привнести Богу ещё одну кантату за то, что случай этот произошёл не так далеко от места смены лошадей. Колесо заменили быстро, хоть и наскоро, и Вольфганг от всей души надеялся, что не приедет на праздник к своей дорогой подруге по частям, а вероятность этого была очень велика - на руке у юного композитора уже красовалась пара царапин, которые он заработал в очередной тряске, а в боку ощущался довольно большой синяк.
Но других шансов добраться до замка Белоснежки, а уж тем более добраться в срок, у австрийца не было. Он не имел кареты, и средств, чтобы её купить, да и на более сносную повозку денег не хватало. Конечно ,у него была возможность купить карету, но тогда он считал, что это ни к чему. Все его богатые покровители для музыкальных вечеров сами отправляли к нему карету, к тому же карета означает большие траты. Замена различных частей, оплата содержания лошадей, к тому же нужен сносный кучер...нет-нет, откуда у Вольфганга столько денег. Тем более что место при дворе он так и не получил, довольствуясь званием "любимца императора", проявляющегося в редких заказах и нескольких гульденов за эти самые заказы. Но юноша пока почти не думал об этом - он был знаменит, он был нарасхват, ни один музыкальный вечер, ни одно важное событие не проходило без знаменитого композитора Моцарта. Но слава это не то же, что и деньги, а все именитые друзья Вольфганга заказывали ему серенады или квартеты чисто по-дружески. Он за них ничего не получал, как это ни было обидно. Иногда юный композитор оставался и вовсе без средств к существованию, как, например, сейчас.
И всё же, спроси у него сейчас, знает ли он, кто виноват в его бедах, положительный ответ был бы незамедлительным. Маэстро Антонио Сальери - эти слова Вольфганг произносит с напускным презрением и какой-то горечью. Первый императорский капельмейстер, человек, к мнению которого прислушивается сам Иосиф II, человек, всегда остающийся в тени. Разыгрывает на публике друга Моцарта, а на самом деле ненавидит его до глубины души. И сколько раз юноша спрашивал себя - аза что, за что к нему может быть такая страшная ненависть, будто он вырезал всю семью Сальери, а потом любезно пригласил на чай. Но Вольфганг никогда не испытывал чувство ненависти, а потому и не мог понять, за что с ним так обращаются. Простая зависть ведь не может быть причиной? Да и кому завидовать, в конце концов, кто имеет высокий пост при императоре? А Сальери просто из кожи вон лез, чтобы досадить Моцарту, плёл вокруг бедного композитора интриги, дёргал высший свет за ниточки, словно кукловод...и всё равно ему не удалось заставить их разлюбить Вольфганга. Маэстро Моцарт был любимцем публики, и Сальери ничего не мог с этим поделать.
Наверное, поэтому он и стремился так сорвать премьеру "Дон Жуана" - к слову, вполне успешно. Слишком успешно. Оперу это Вольфганг писал в Праге, чудесном городе, где его действительно все любили. Там даже дышалось легче, чем в Вене, и все искренне превозносили его талант, а главное - там не было Сальери. (Быть может, поэтому он и не остался там насовсем?) В Праге опера прошла на "ура", и все умоляли его остаться, а композитор только кланялся и с извиняющейся улыбкой говорил, что у него дела. А потом он вернулся в Вену.
Сразу стал ощутимым тот пафос, которым любят окружать себя люди из высшего света. Вольфганг не сомневался в успехе "Дон Жуана", и, быть может, это его и погубило. Вначале завозмущались певцы - эти люди вообще любители возмущаться. Австриец переделывал партии по их вкусу бесчисленное количество раз. Затем начал браниться оркестр, требуя поменять какие-то места в партитуре, и когда всё было готово, а юноша был абсолютно выжат и еле держался на ногах, пришёл граф Орсини-Розенберг и отменил оперу. Просто взял и отменил, сопровождая это, конечно, ехидными замечаниями и глупыми аргументами. Как же иначе. Но Вольфганг слишком устал, чтобы спорить и бороться, хоть это было ужасно несправедливо. За свои труды и переделки он не получил ни крейцера, к тому же только потерял много денег и времени. И он точно знал, кто за этим стоит. Доказательств было слишком много, а Сальери занимал слишком высокий пост, чтобы эти доказательства имели хоть какой-то вес.
Чтобы нанять даже почтовый дилижанс и иметь при себе всё необходимое, Вольфгангу пришлось обратиться за помощью к своему другу, Ван Свиттену. Счастье, что среди друзей Моцарта числился этот человек, без него юный композитор давно окончил свою жизнь. Ван Свиттен дал юноше в долг три сотни гульденов на дорогу, а большего ему и не нужно было. Сестры Вебер, у которых жил композитор, привели в надлежащий вид его любимый парадный костюм - аби и вескуота сиреневого цвета с золотым шитьём в комплекте с белыми манжетами всегда выглядели выигрышно. К тому же это была единственная нормальная выходная одежда, которая была у Вольфганга.
В пути юноша всё прижимал к себе папку с нотными листами - партитура арии для прекрасной Белоснежки. Его всегда завораживал голос маленькой принцессы, он был кристально чистым и был способен брать несколько октав, оставляя позади голоса многих певиц, и даже Алоизии Вебер, чей голос сам австриец когда-то давно считал эталоном красоты. Но в голосе Алоизии не было такого чувства, как в голосе Белоснежки, и от этого принцесса становилась в глазах Вольфганга ещё краше. Ария несомненно понравится ей. Идея такого подарка пришла к Моцарту уже давно, и сама ария сложилась в голове довольно быстро, а вот записывал он её, как обычно, в самый последний момент. Никак не мог собраться, тем более что так и не поставленный "Дон Жуан" отнимал у него все силы.
Помимо папки в руках юноша держал ещё и приглашение, которое взял совершенно случайно - Снежка не знала его нового адреса, а композитор даже не подумал об этом, день ото дня ожидая письма от дорогой подруги. И только в последний день до него дошло сбегать в том, где он раньше жил - там ему с недовольным лицом вручили целую охапку писем и приглашений. Он облегчённо рассмеялся и выбрал приглашение, пришедшее последним. Даже если бы принцесса не прислала ему приглашения, он всё равно поехал бы. Семнадцать лет исполняется не каждый день, теперь его маленькая подружка почти совсем взрослая.
Дилижанс остановился, и юноша, почти заснувший в бесконечной тряске, открыл глаза и тут же выскочил на улицу. Снаружи было жарко, не то, что внутри - продувало нещадно, и у композитора ужасно разболелась шея. Он попрыгал на месте, размял шею и, приведя себя в более менее удовлетворительное состояние, зашагал к замку.
Отдав приглашение и войдя в главную залу, он сразу же поморщился. Музыка, исполняемая оркестром, была ему знакома. Не конкретно это произведение, но стиль...Вольфганг научился распознавать стили в шесть лет, а этот вообще невозможно было забыть. И то, как он дирижировал оркестром, тоже. Юноша даже представил себе его - брови сдвинуты, движения дирижёрской палочкой остро отточены, а сам он будто высечен из камня, и обязательно весь в чёрном. Порой австриец спрашивал себя, по кому его враг носит траур, но тут же мотал головой, не уверенный, что хочет знать.
О своём появлении нужно было как-то заявить. Бал уже начался, Снежка наверняка развлекает гостей и попеременно развлекается сама - уж что-то, а чувство такта у неё никогда не было отнять. И хоть нахождение на Дне Рождения любимой подруги злейшего врага порядком испортило настроение Вольфганга, это не было причиной, чтобы портить его кому-то ещё. Юноша пробежал между танцующими парами, даря улыбку всем присутствующим дамам, которые тут же узнавали его. Стайка щебечущих девушек захихикала и закрылась веером, отчего улыбка композитора стала ещё шире, а настроение улучшилось. Наконец, он остановился около рояля. Он музицировал на этом рояле ещё когда был совсем маленьким, за этим же роялем репетировали маленький концерт он и Снежка. Он идеально подойдёт для высокой цели.
Крышка рояля была открыта - наверное, кто-то из гостей играл на нём. Вольфганг поставил ногу на мягкий стульчик, чем вызвал удивление ближестоящих людей, а вторую ногу поставил на клавиатуру рояля, вызывая очень громкий и странный звук, резонирующий буквально со всем. И не дожидаясь, пока оркестр в смущении прекратит играть, а темноволосая голова явит свой идеальный итальянский профиль, Моцарт вскочил на крышку рояля.
- Снежка, где ты? Я никак не могу тебя найти! - прокричал он и весело рассмеялся. Прекрасная проказа, которую запомнят надолго. Он опустил взгляд, с улыбкой отыскивая свою дорогую подругу, но пока натыкался на одобрительные взгляды и смущённо хихикающих девушек. Впрочем, многих статных дам тоже позабавило его поведение. По залу прошёлся шепоток, что бал посетил сам великий Моцарт, и глаза ближестоящих округлились, а лица озарились ещё более доброжелательными улыбками. Вольфганг улыбнулся ещё шире. Он полностью завоевал внимание людей в зале, а теперь осталось подарить арию, которую он всё ещё сжимал в руке, имениннице.

Через пару-тройку сотен лет состав лексического запаса человечества пополнится таким термином как брендинг. Скоро его обозвут единым обозначением узнаваемого потребителем концептуально выработанного набора товаров и услуг. Скоро люди конца XX-начала XXI веков, выпятив грудь колесом и приняв характерную, по их мнению, позу гениальных личностей, начнут охотно объяснять, какой это прорыв и инновационный отдел в сфере маркетинга и пиара, сдобряя свою речь всеми подряд научными определениями и словечками, практически каждое из которых совершенно не к месту. Новоиспеченным молодым специалистам и невдомек, что подобная "инновация" - типичное явление Нового времени. Только ознаменовывается оно проще и понятнее - сделать себе имя.
Антонио как человек, сделавший свое имя не просто собственным, а нарицательным, был тем самым вожделенным брендом для 80% всех музыкантов мира, зачастую не слишком хороших. "Сальери"из фамилии трансформировался в штамп, уподобился значимости королевской печати, приравнялся к самой щедрой и удовлетворяющей высочайшие стандарты взятке. И, как у любого бренда, здесь же скорее авторитета, у него были последователи и привереженцы. Тут все ученики делились на две группы: большая необходимая и маленькая перспективная. К первой относились все олухи, не имеющие не то что слуха или способностей, но и нормально скривленных пальцев, не напоминающих облезлые несуразные сучки, но зато имеющие семьи, готовые вкладывать в безнадежных чад большие деньги. Итальянец не столько учил их, сколько дрессировал, используя собачий способ - частое повторение простых односложных команд и печенье. О, немало молодых юношей вкусили прелесть жира и калорий в кабинете маэстро!
Вторая же группа состояла из 10-15 учеников. Воспитательный метод в их отношении напоминал пыточную средневековую систему - лишение еды, воды, сна, любых средств, обеспечивающих нормальное человеческое состояние. Не дай Бог, кто-нибудь из них желал закрыться в своем монастыре этюдов и сонат; непутевого монаха тут же лишали рясы и готовили к порке. Сальери не столько развивал их талант, сколько помогал научиться функционировать им в реальном мире. Отбор в эту секту, как привыкли называть сборище бедных молодых музыкантов, был если не деспотичным, то неимоверно жестким; однако, главной проверкой было не знание теоретической части или отполированная, доведенная до автоматизма точность пальцев, решающей частью было интервью. В самом конце разговора мужчина всегда задавал один и тот же вопрос; каждый раз разочаровывался в ответах. "Почему Вы решили связать свою жизнь конкретно с этим видом искусства?" "Я живу музыкой, я полностью погружен в нее, безгранично предан ей, я дышу ей!" - с воодушевлением, всплескивая руками, восклицали взволнованные молодые люди. Глупцы, до какого же омерзения глупцы! Все это - пустозвонная иррациональность, бесполезные воздушные замки чересчур нежных, неосведомленных в реалиях мира глупцов.
Нельзя жить музыкой, нельзя пытаться подчинить ее себе, посадить в клетку, словно беспомощную зверушку – о, ни в коем случае! Музыка – сложнейший механизм, на голову выше человеческого организма. Никому еще не удалось подчинить эту могучую, величественную стихию – Музыка приоткрывает занавес своих тайн для простых смертных лишь на пару сантиметров, что же касается преданных ей безумцев... Она позволяет лишь на самую малость погрузиться в нее, лишь кончиком пальца дотронуться до стен священных гротов красоты – и уж совсем немногим выпадает честь стать ее рабами. И, поверьте, ни один из учеников Антонио не был достоин такого положения.   
Герр Сальери с удовольствием предавался работам на плантации своей музы, своего светила. Никаких планов на снихождение общения с бренными тварями празднества сего он не вынашивал – люди скучны и одинаковы. В гаммах присутствует определенный порядок, чудесная мелодичность, ублажающая слух. Каждое произведение, извлекаемое из-под пальцев опытного пианиста, пестрит сочными красками, серыми блеклыми отзвуками, начинается тоненьким лесным ручейком, переходит в грозный шум водопада - и все это, каждая нота дополняет другую. Даже нет, не так. В людях ноты и качества образуют толкучку, сталкиваются, взрываются, мешают друг другу, образуя непонятную, сложно читаемую партитуру. Проиграйте ее раз - и от нестерпимой какофонии вы будете кататься по полу и выть от боли. Она режет уши, она не вписывается в гармонию, она - ночной кошмар для любого, хоть раз понявшего волшебную суть идеального единства музыки. В ней ноты переплетаются, образуя все новые и новые причудливые узоры, ни один из которых никогда не будет похож на предыдущий. Каждый человек же напоминает когда-то жившего другого, такого же алчного, жалкого. Музыка больше изнутри, люди больше снаружи. Какофонию первой можно исправить, немного подправив, да и не так уж она ужасна - приятные звуки нет да нет, а проступают; нестройность вторых же искоренить нельзя, она - их составляющее.
Нет, все-таки был человек, какофония которого, если и существовала, то в мизерных количествах. Антонио сделал в голове пометку пригласить ее на танец – возможно, далеко не единственный. Если память не изменяла ему – будто бы подобное в целом возможно – Снежка прекрасно вальсировала и ни разу не проткнула острием каблучка идеально начищенную тончайшую телячью кожу его туфель (вероятность более человечного зальцбургского происхождения многими признавалась). Все началось с того, что третья скрипка остановилась. Маэстро уловил ее секундное замешательство, точь-в-точь как немецкая овчарка обнаруживает след преступника. Нюх, то есть слух, с неудовольствием заметил смущенную растерянность виолончелистки, флейтиста…  Абсолютно не реагирующих на его теперь  слегка резковатые манипуляции рук. Мужчина медленно, очень медленно повернулся. 
Каждый человек занимает свое место в этом мире. Хотя, точнее было бы сказать - каждый из нас большую часть сознательной жизни находится в поисках этого самого "своего" места. Конечно, бывает и так, что вас пинком отсылают за двадцать пять миллионов километров от вашей области комфорта, предназначенной именно вам, и никому другому; тогда приходится искать обходные пути, снашивая железные башмаки-платья по три пары за день, окрапляя красной жидкостью, в качестве засечек, пройденные места. Проблема в том, что зачастую эти отбрасывания многочисленны - каждый раз в новое место, каждый раз в намного более опасное и суровое путешествие - неужто судьба испытывает нас, требует доказательств достойности  пребывания на отведенном нам пьедестале? Впрочем, неверующие как в пресловутую силу Божью, так и в судьбу, списывают подобные устойчивые события на вечные устои природы - закон подлости и естественный отбор. Обе точки зрения правы - кроме, конечно же, уверенности в существовании Бога, считал мужчина. Самого же его на пути к вершинам венского, да и просто мирового сообщества, не раз выкидывали далеко за пределы знакомой крепости. В самом начале пути - в физическом плане и ограничении возможностей. Моральная позиция же ни разу не пошатнулась, стоя точно Гималаи. Теперь же, когда все двери распахивались по тишайшему щелчку, а возможности по своим размерам превышали полномочия его величества Иосифа, жизнь, словно в насмешку, совершила свой ход - если Магомед крепко держится за гору, задави Магомеда горой.
В сущности, несмотря на наличие собственного определенного пути, всем нам когда-то хотелось стать кем-то другим. Причем не в стиле метаний "что же выбрать, как же поступить, куда же пойти", а страстное, ярое, сжирающее желание хоть на секунду поменяться с представителем другого рода занятий, хоть на секунду, хоть на сотую долю миллисекунды - о, это было изменило всю бы нашу жизнь!
Так вот, стоило Антонио повернуться в сторону шума, он, как никогда в своей жизни, пожалел, что не стал травителем насекомых и в кармане у него не завалялась склянка этонового яда.
Этот инфантильный мальчишка не только посмел прервать его концерт - концертом назвать подобное сложно, самой сути нисколько не меняет, не только посмел встать на рояль  - бедный инструмент, Антонио искренне жалел инструмент, на чью долю выпало подобное испытание; он смеет заявлять о себе подобным образом, смеет.. Что это у него в руках? Милостивые небесные силы, мужчина обязан был понять сразу же цель данного поступка - вычурно, безвкусно, помпезно, без единого намека на элегантность - другого от надоедливого композитора ожидать нечего. Впрочем, все это скорее относилось к мыслям - как внешне, так и внутренне маэстро оставался абсолютно спокойным и невозмутимым. Неважно, что Моцарт предпринимает и пытается сделать - здесь идет игра по правилам, тем самым правилам, которым он не то что не следует, но даже и не знает их. Гениальность - ничтожное преимущество; прыткому насекомому не суждено пострекотать сегодня - он уже подлетел к огню, пламя уже охватило крылышки. 
-Моя прекрасная Белоснежка, конечно мы знакомы с великолепным Моцартом, - Сальери легко поклонился в знак приветствия юноше. -И я очень рад, что Ваш дорогой друг смог посетить Ваш замечательный праздник. Mon ami, сожалею об отмене Дон Жуана; уверен, достопочтимый Розенберг просто не был способен оценить всю гениальность вашей оперы, - по залу прошла робкая волна. Естественно, новость об очередной неудаче Вольфганга еще не успела достичь круги высшего света; теперь же можно было быть уверенными в обратном. Чуть ли не стопроцентная вероятность - через неделю вся Вена, да и не только Вена будет судачить о подобном конфузе.
-В любом случае, уверен, Вы сможете ненадолго взять на себя шефство над оркестром; я давно планировал пригласить принцессу на танец. Не соизволите ли? - еще раз легкий галантный поклон, теперь уж Снежке, проделанный намного охотней первого; на самом деле же, разница никем не замечена. Кажется, дамы восхищенно ахнули и затараторили, какой же он учтивый джентльмен, как учтив, как же они завидуют Снежке, что ей выпала возможность потанцевать с почетным гостем сегодняшнего вечера - Антонио не было никакого дела до них. Устроить подруге фантастический вечер и небрежно стряхнуть букашку, портящую всю картину - два дела одним махом? Для Сальери нет ничего возможно, ибо он - Сальери.