Солнечные лучи дарили коже тепло, косо падая на руки, лицо, плечи. Они только грели, без намерений сжечь, и это было приятно. Каждое утро, вот уже семь лет, Ребека удивлялась тому, как можно было жить без этого ощущения родного тепла на коже — такого естественного и правильного. Каждое утро, вот уже семь лет, она радовалась своему спокойствию и некой уравновешенности — не было желания впиться в чужую шею, вырвать сердце, не было ежесекундно сопровождающей жажды человеческой крови.
И это было хорошо.
Плюс, не было вампирской силы и скорости, способности внушать, исцеляться и слышать\видеть то, чего люди не чувствуют. И это было привычно. На первых порах дискомфортно. Но отсутствие супер-сил и прочих прелестей бессмертия за годы закалило Ребеку. Она привыкла получать желаемое, а в человеческом обличии это требует куда больших усилий, чем затрачивают кровососы. Майколсон стала жестче, но менее жестокой, решительной, но менее эгоистичной, смелее, но благоразумнее. Она несла за себя ответственность, и делала то, о чем давно забыла — заботилась о сохранности собственной жизни.
И вскоре не только своей. Она познакомилась с парнем, с чудесным добрым юношей, который не знал о существовании вампиров, не верил в мистику и беспричинную кровожадность. Он был умен, обаятелен и трудолюбив, в меру романтичен, непробойно логичен и честен. И он любил Бекку. Всем сердцем, надо сказать, любил, а она, в свою очередь, отвечала ему тем же. Они поженились очень быстро, переехали в свой дом. Через год Ребека забеременела и родила мальчика, а ещё через полтора — девочку. Их счастье расцветало с каждым днем, и трудности, которые встречались на их пути, служили для него удобрением.
Ребека так любила свой новый дом. Иногда ей казалось, что и не было вовсе старой жизни, что все это страшный сон, отголосок больного рассудка. Правда, с Элайджей она виделась довольно часто: он очень любил племянника и племянницу, но ни при них, ни наедине не выказывал свою расовую принадлежность. И Ребеке нравилось это.
Ей нравилось даже, как она становится старше — как приобретают некую серьезность и глубинную красоту черты лица, как появляются первые морщинки... То, что бьющее сердце теперь не просто трепыхается в груди, но производит отсчет времени, казалось ей чудом.
А потом появился рак. Неожиданно, он начал пожирать её, быстро и неуклонно. Лечению не поддавался, чем вводил в тихий ужас мужа и в задумчивую рассеянность Ребеку. Она не верила до конца, что умрет, не верила, что жизнь действительно может закончиться, и поэтому, может быть, была относительно спокойна, пока её тело угасало. Только за детей больно было: блондинка знала, каково это — потерять мать. Ей больно было даже думать о том, как они останутся без неё. Но, не смотря на это, Майколсон смирилась со своей участью.
А ещё ей вдруг вспомнился старинный диалог, он буквально поселился в её голове. Один из последних с её вторым братом — Клаусом. Она и сейчас чувствовала, как он шепчет про то, что будет злорадствовать над её болезнями и смертью, как сотрет о себе все воспоминания, как бросит, в сотый, и одновременно с этим в первый раз, бросит. И она ждала его, хоть и отказывалась себе в этом признаться, но ждала. Сама не знала, зачем — столько ссор разыграно, столько боли причинено, столько заботы подарено. Они пережили всё. А теперь Клаус переживет её. В буквальном смысле.
Но, все-таки, увидев его на пороге, по-прежнему молодого и язвительно улыбающегося, Ребека удивилась. Удивилась тому, что не боится его — а раньше страх всегда присутствовал — тому, что, в какой-то степени даже рада его видеть, тому, что... ну да. Очень сильно скучала.
Но это не значило, что она собирается показать ему свою привязанность.
- Что тебе нужно, Ник? Позлорадствовать? - она была бледной, не стряхнувшей еще с себя недавний больной сон, босой, домашней и... умирающей. Скрестила руки на груди, боясь выдать учащенное сердцебиение, прислонилась к дверному косяку, с какой-то жалостью, вызовом и обидой глядя на родного брата. "Семь лет. Семь гребанных лет, а ты даже не позвонил." Она не собиралась его приглашать. Хотя бы потому, что наверху играли дети. - Думаю, я достаточно насмотрелась на твою ненависть, кровожадность и неблагодарность. И больше терпеть этого не стану. Не теперь. - В хриплом голосе прорезалась сталь, а в голове поочередно вспыхнули картины его ярости. А она уже и забыла почти, что можно ненавидеть кого-то так сильно. - Так что либо сразу уходи, либо... не знаю, какие у тебя есть еще варианты. Разве что попросить прощения. - О да, она уже видела, как он взбесится сейчас, и начнется их вечная игра в кто кому причинит больше боли. Как полетят слова, словно пули, превращая её в решето. Как во взгляде проснется зверь. Как же ей этого не хватало.
