Невзирая на то, что семейство Фарнезе не отличалось богатством, а могло похвастаться лишь знатностью рода, монна Джулия принадлежала к числу тех дщерей Господних, кто был не в состоянии выносить дискомфорт. Даже живя под одной крышей с ненавистным супругом своим, коей грубостью мог сравниться с голодным псом, а умом – с навьюченным ослом, госпожа Фарнезе, не беря за образец тех несчастных жён, коим опостылели их супруги настолько, что они, дабы отразить притязание благоверных на тела свои, совсем забывали о главном, почти инстинктивном стремлении любой женщины – нравиться, всегда с трепетом относилась к собственному облику. Она следила за собой так, как будто являлась владелицей вовсе не бренной плоти, а некоего шедевра, кисти гениальнейшего из мастеров. Травы для принятия ванн, делавшие кожу чистой, и свежей, масла, умащавшие плоть для придания ей шелковистости и гладкости, розовая вода для умывания лица, белое пена мыла из Марселя для длинных локонов, кои так любил перебирать в пальцах Его святейшество. Да, во многом рвение монны Джулии было продиктовано желанием, как можно дольше сохранить свою женскую прелесть для сиятельного любовника. Однако, вместе с тем, всё это настолько вошло в привычку, что оказавшись во французском плену, любовница Папы более всего переживала из-за отсутствия привычных удобств и дамских ухищрений.

- Это просто невыносимо, любовь моя. Невыносимо, - рука в перчатке из белой кожи резко отбрасывает полог шатра в сторону, дабы недовольный взгляд чуть прищуренных глаз, в полной мере мог лицезреть открывшуюся перед ним картину – два тучных воина, явно не отягощённых битвами на благо короны, играли в кости, сотрясая бранью воздух, чуть тише им вторил бас капитана, что-то втолковывающего тщедушному «пажу» на не менее «возвышенном наречии». Ржание лошадей, топот многих дюжин ног, разноголосица голосов, не взявших на себя смелость услаждать слух – было от чего приходить в уныние, глядя, слыша и обоняя всё это, ведь лагерь французского короля Карла VIII благоухал далеко не розами. Сие, вместе и по отдельности, действовало на нервы, мучило, изводило столь сильно, что даже у всегда спокойной монны Джулии, в конце концов, начала переполняться чаша терпения.

Её визит к семейству Сфорца нельзя было назвать удачным, что вряд ли благоприятно скажется в дальнейшем на том доверии, коим она пользовалась у Его святейшества. Вдобавок к этому монна Джулия переживала за Лукрецию, ведь в её деликатном положении не желательно находиться в шатре, посреди вражеской армии, преодолев до этого добрую часть пути верхом. Заботы, навалившиеся на хрупкие плечи госпожи Фарнезе, в итоге, вылились в желание, почти горячечное и исступлённое, заполучить как можно больше тёплой воды и мыла. Папская любовница стремилась всеми силами забыться в волнении о насущных мелочах, оставив довлеющие над нею тревоги, покамест, на второй план.

Потому, когда в шатёр, коей госпожа Фарнезе делила с монной Лукрецией, явился один из людей, приставленных для удовлетворения нужд обеих женщин и, разумеется, охраны, монна Джулия озадачила бравого вояку своим настойчивым требованием достать ей из-под земли то, чем бородатый «сын Марса» явно пользовался не часто, если только не в виде дождя небесного и золы костра.

- Есть тут у нас один … Художник. Говорят на все руки мастер. Может он чего сумеет, - озадаченно пробормотал несчастный, изумлённый до глубины души просьбами «папской шлюхи», и спустя четверть часа втолкнул в шатёр высокого, худого мужчину, одежда коего, невзирая на помятость, разительно контрастировала с окружающей убогостью.

- Матерь Божья, маэстро, - как бы не была монна Джулия удручена унылой действительностью собственного бытия, как не была развращена папским двором, привыкшем к бесчувственности, всё равно в ней осталось многое от той юной женщины, доброй христианки, что воспитывалась для жизни в большой семье, светлого дома с садом и тихого существования добропорядочной матроны. Потому вид художника и его положение, явно отличающееся от положения метрессы и дочери Папы в этом аду, глубоко тронул сердце госпожи Фарнезе.

- Присядьте здесь, прошу Вас. Возможно, Вам хотелось бы немного поесть? Я не тешу себя надеждой на то, что эти люди вели себя с Вами как положено истинным христианам.

Отредактировано Giulia Farnese (17-08-2013 22:36:29)

Оставалось лишь вознести хвалу Небесам за то, что Господу Богу было угодно даровать ей, Джулии Фарнезе, другую жизнь, да, отягощённую иными опасностями и горестями, но, тем не менее, в относительной мере, спокойную, хранившую молодую женщину от посягательств на её честь людей, подобных тем, что надругались над несчастным творцом кисти и красок. Самое время перебрать чётки, шепча молитву, вот только розарий так некстати куда-то запропастился в этом чудовищном месте, где всё становилось с ног на голову.

Услыхав слова художника, монна Джулия лишь слегка покачала головой, мягким движением руки, приглашая гостя занять своё место у низкого стола, где на блюде лежали фрукты, а так же хлеб и сыр. Принесённый чуть позже еды кувшин вина, ещё сохранил свою прохладу и, наполняя кубок, госпожа Фарнезе с невольной грустью подумала о том, что лакомясь этим лёгким, пьянящим напитком в цветущем саду особняка Орсини, она получила бы куда больше удовольствия от него, чем теперь. Как бездумно и нелепо мы оцениваем свою свободу, раз вспоминаем о её драгоценной важности лишь тогда, когда теряем!

- Господь наш, Иисус Христос, наказывал помогать друг другу не только на вершине благости, но и на дне горестном, посему я не приму отказа, маэстро, - монна Джулия поставила перед мужчиной кубок с вином и пододвинула к нему блюдо с пищей, - Мне лишь стыдно, что я не могу попотчевать своего гостя чем-то более достойным его.

Она быстро, дабы не обрывать нити беседы, заглянула за легкую штору, что разделяла шатёр на две равные половины – малышка Лукреция спала, выглядя ещё более невинно, обманчиво невинно, в облаке своих роскошных белокурых волос, что разметались по подушке. Секрет, поведанный госпоже Фарнезе в замке Сфорца, беспокоил женщину всё сильнее, наталкивая на мысль, что, быть, может, пленение – не самое дурное, что могло случиться с ними по пути из Пезаро, учтивая грубый нрав Джованни.

- Я хотела бы узнать Ваше имя, маэстро, - с лёгкой улыбкой на устах попросила Джулия, возвращаясь к своему собеседнику, и усаживаясь чуть поодаль от него, - Быть может, когда мы с моей дражайшей подругой, будем освобождены, у меня будет возможность помочь так же и Вам?

Жест христианского милосердия или пустые слова? Кто знает. Незнакомец пока что лишь интриговал монну Джулию своей личностью, ибо весь его облик и манеры говорили о человеке необычном и, быть может, достойным пристального внимания. Может статься она и в самом деле сможет ему помочь, ведь метресса папы не чуралась искусства и всегда готова была принять участие в судьбе того или иного таланта, если только он заслуживал сей благости.

Отредактировано Giulia Farnese (19-08-2013 08:17:37)

Папа Александр VI гордился красотой приближённых к нему женщин. Его, в сущности лишь обаятельного, но далеко не красавца, окружали, по признанию современников, прекраснейшие женщины эпохи. И если его бывшая любовница, мать его детей, Ванноцца деи Каттанеи отличалась жгучей красотой испанки (притом, что по крови была итальянкой), а дочь Лукреция обликом своим напоминала ангела сошедшего с фресок Микеланджело, то Джулия Фарнезе, сидевшая сейчас рядом с незнакомым, покамест, ей мужчиной, сияла иной привлекательностью. Той, что воспевал Сандро Боттичелли, изображая хрупкую Симонетту Веспуччи в окружении весенней зелени. Высокий лоб, чистый, прямой взгляд, длинные, вьющиеся рыжие локоны – художники, что писали папскую метрессу, находили монну Джулию вдохновляющей моделью. Она же, в свою очередь, погружаясь в мир прекрасного, открывала перед взором своим, всё новые и новые источники вдохновения.

Потому, когда безымянный маэстро обрёл имя, назвавшись Леонардо из Винчи, мадонна Джулия без труда воскресила в памяти то немногое, что доводилось ей слышать об этом человеке. Он создал несколько прекрасных картин – в том числе воспев материнскую красоту Мадонны, показав её кормящей младенца Христа. Ей рассказывали о нём, даже приглашали поехать в Милан, дабы посмотреть на то, как мастер трудится над фреской в монастыре Санта-Мария делле Грацие. Но в тот период госпожа Фарнезе не нашла времени или, быть может, простого желания, для того, чтобы отправиться куда-то из папской резиденции. Что ж … Путь Фортуны довольно извилист.

- Я наслышана о Вас, маэстро, - изящный кивок, взгляд чуть искоса, лукавая улыбка – монна Джулия с ещё большим, чем ранее, интересом всматривалась в маэстро из Винчи. Доводилось слышать ей, что этот человек не только художник, но изобретатель, но чего только могут не наговорить людские языки. Впрочем, сие было не так трудно проверить.

- Джулия Фарнезе, маэстро Леонардо, - она не стала добавлять ничего боле, ибо, как никто на свете иной, представляла, какие образы сейчас могли пронестись перед внутренним взором мужчины. Образы, кои менее деликатные в своих речах люди, привыкли именовать вполне конкретным словом, - И если бы Морфей не опоил мою прелестную подругу своим сонным зельем, то я представила бы Вам монну Лукрецию, дочь Его святейшества Папы, так же как и я находящуюся ныне в плену.

С коротким вздохом Джулия Фарнезе поднялась на ноги, ладонью оправляя мягко шуршащие юбки, снова заглянула на половину Лукреции, опасаясь, как бы голоса не разбудили молодую женщину. Невзирая на брак и беременность госпожи Борджиа, на то, что между ними, фактически, было не так много пройденных лет, монна Джулия, всё же, относилась к дочери своего любовника с нежностью старшей сестры, побуждающей её опекать прелестное создание.

- Хотя слухи, что Вы так же изобретатель, маэстро Леонардо? – госпожа Фарнезе повернулась, чтобы взглянуть на своего собеседника, несколько смущённая тем, что тот до сих пор не притронулся ни к чему, кроме персика – Смею надеяться на то, что это – правда …

Монна Джулия, нужно отдать ей должное, помимо внешней привлекательности, без которой она бы никогда не попала на ложе Римского Папы, обладала так же светлым разумом и хитростью – достойными спутниками любого, но, в особенности создания женского пола, ибо, если там, где мужчина способен взять силой, женщине остается, лишь действовать ловкостью. Сейчас, с непритворным интересом разглядывая маэстро из Винчи, госпожа Фарнезе думала над тем, способно ли его искусство и искушённость в инженерии как-то помочь ей, сгладив горечь поражения наложенной на неё миссии. Может статься, что способно. Как только ужасы плена останутся позади, разумеется. Если останутся.

Дабы скрыть волнения от внезапно охвативших её неприятных мыслей, монна Джулия, заложив обе руки за спину, что уже вошло у неё в привычку в минуты тревог, когда так предательски дрожат пальцы, принялась мерить шагами устланный старыми, вытертыми коврами, земельный пол своего временного пристанища. Она чувствовала усталость, но, вместе с тем, была довольна новым знакомством, ведь оно, пусть всего лишь на малую толику, склоняло чашу весов в её сторону.

- Многие истории жизни стоят в разы более, тех, что были написаны при помощи пера и чернил. Равно как и искусство комедиантов – бледнеет перед истинной гаммой чувств людских. Никому ещё не удалось по соперничать в этом с Господом Богом. Только лишь по Его высочайшему велению мы встретились здесь тогда, когда, - Джулия чуть помедлила, перед тем как продолжить, - нуждаемся в помощи друг другу.

Краткая, но содержательная экскурсия по французскому лагерю, кою устроил своим «гостьям» Карл VIII, напомнившей госпоже Фарнезе нечто среднее между старой охотничьей собакой и откормленным гусаком, недвусмысленно дала понять, что хитроумность военной техники французского войска является гарантом их победы над войском итальянским, ибо там где был слаб человек, в ход шли машины, созданные руками умельцев. Что если бы вместо воинов Сфорца подспорьем в бою с неприятелем были бы хитроумные творения инженеров? Над этим определённо стоило подумать.

- Право слово … Мне несколько неловко об этом говорить, но … Тяготы пути, а так же скудность здешних удобств настолько удручают, что порой я с ужасом думаю, в каком виде я прибуду в Рим, ведь так или иначе, - на этом месте голос мадонны Джулии чуть дрогнул, - Плен не может длиться вечно. … Но достаточно для того, чтобы уподобиться здешним варварам и обрасти грязью и нечистотами. Возможно, Вам известен некий способ, коей помог бы в моём затруднении?

Джулию Фарнезе, равно как и бывшую любовницу Папы, мать его детей, красавицу Ваноццу, отличала немаловажная особенность, помогшая им крепко держаться за простыни на папской постели, в отличие от многочисленных женщин, проскользнувших по ним незамеченными. И та, и другая любили Родриго Борджиа, присовокупляя к понятному расчёту так же и вполне сильные, яркие чувства. Это и роднило их, таких непохожих, и, одновременно, близких. То были женщины одной породы, вот только если из монны Ваноццы получилась чудесная мать, монна Джулия могла претендовать на место доброго сердечного друга, в чьей преданности можно было быть уверенным.
Однако в мире, где предательство было столь частым случаем, что его можно было уже поставить на одну доску с докучливой обыденностью, доверие, даже между детьми и родителями, не говоря уж о любовниках, заслужить, было очень непросто, в то время как потерять – легче всего.

Монна Джулия, с присущей ей проницательностью, догадывалась о том, какое впечатление может произвести её пленение на Папу – недоверчивого и подозрительного, как все испанцы. Впрочем, понять Его святейшество было не так трудно, - а вдруг как милый друг, презрев все те клятвы, что были дадены в пылу страсти, доверит врагу тайны известные ему, или же, преобразится в хитроумного шпиона? Разумеется, этого могло и не случиться, но и кроме столь серьёзных причин находились иные, куда более возможные – вполне может статься, что в то время, как госпожа Фарнезе томится в шатре посреди французского лагеря, некая удачливая особа, не отягощённая добродетелью, скрашивает, истомлённому мыслями о близкой войне Родриго, грустные минуты.

Малоприятные образы витали в рыжеволосой головке монны Джулии, когда она, продолжая попирать стопами и без того ветхие ковры, невольно уносилась в мыслях своих прочь отсюда, и только лишь приличия возвращали папскую любовницу с небес на землю, или, вернее, из геенны огненной в ад земной.

- Мне бы хотелось заполучить большую бадью, в которой я могла бы вымыться, однако кроме бочек я ничего подходящего не видела в этом месте. К тому же столько воды не нагреешь на костре, - голос госпожи Фарнезе звучал грустно, - Но сие – лишь фантазии о невозможном, маэстро. Сейчас любая вещь, коя могла бы облегчить неудобства, была бы кстати.

Молодая женщина смущённо улыбнулась, ибо, вновь взглянув на своего собеседника, устыдилась собственным капризам – ей нужна ванна, тогда, как он спит на земле, это ли образец божественной справедливости?

Отредактировано Giulia Farnese (19-08-2013 00:26:50)

Монна Джулия не раз в жизни наблюдала за творцами в те минуты, когда помыслы их были полностью погружены в работу, заставляя весь окружающий мир раствориться целиком и без остатка. Все они были различны, как только могут быть различны люди, бесчисленное количество раз отражая собственное «я» в искусстве – бессчётно, бесконечно. Так, например, Пинтуриккио, бравшего за свои услуги сумму, коя даже Римского Папу способна была смутить, отличала нервозность. Глядя на его руки, выпачканные краской и углём, воочию чувствовалось то напряжение, что сковывало мастера, заставляя его двигаться порывисто и резко. Напряжённый, как струна лютни, он являл собой образчик бешеного волнения, что делало его похожим на духа волн морских, каким-то чудом попавшего в мир смертных. Маэстро Леонардо же отличала плавность движений. Его пальцы, будто в танце, двигались, изображая на поверхности измятого листа спасение от невзгод рыжеволосой монны, что сейчас, заложив руки за спину, стояла чуть поодаль, затаив дыхание, наблюдая за создателем и его будущим творением.

Фортуне было угодно ловко стасовать колоду, вытащив счастливым жестом пару карт, что, ознаменовав их судьбы, легко легли на одну дорогу. Перед госпожой Фарнезе, не таясь и не тушуясь, распускалась роза истинного гения. Чтобы понять это, достаточно было всего лишь взглянуть на рождающийся, под чёрным остриём лучины, чертёж будущего шедевра инженерии, что папская метресса и сделала, шагнув ближе к столу, за которым сидел художник. Чуть склонившись над работой, монна Джулия, небрежным жестом заправив за ухо выбившейся из причёски пушистый локон, пытливо всматривалась в чёрные сплетения штрихов, уже не сдерживая на губах едва заметную торжествующую улыбку.

- Право слово. … Это необыкновенно, - прошептала она, сияющими взором пожирая труд мэтра Леонардо, про себя уже упиваясь мыслью о том, что те же долгие персты могут создать нечто, что поможет ей не только в проблемах суетных, но и куда более серьёзных, тех, что тёмной пеленой заволокли сердце, улёгшись в груди тяжким комом.

Присев рядом с мужчиной, госпожа Фарнезе, чинно сложив узкие кисти рук на коленях, так, словно была ученицей, внимающей наставлениям мудрого учителя, с большим интересом слушала пояснения маэстро Леонардо, время от времени кивая головой и косясь на чертёж. То, что говорил ей художник, звучало удивительно, но и просто одновременно, что, надо отметить, создавало поразительный контраст друг с другом, и ещё больше восхищало рыжеволосую итальянку.

- Матерь Божья, - наконец вымолвила она, - То, о чём Вы толкуете столь необычно, что я даже не знаю, что и думать. Вряд ли кто-либо смог создать нечто подобное, даже, невзирая на кажущуюся простоту, да ещё за столь короткий срок.

Кончиками пальцев монна Джулия, чуть ли не с благоговением, дотронулась до листка исчёрканного углём. Присутствие при зарождении чуда, зажгло в глазах любовницы Папы тёплые огоньки восхищения, коих многим не удаётся возжечь даже наиболее пылкими и страстными речами. Рыжеволосая мадонна была окрылена надеждой на спасение от всех бед.

- Я приложу все усилия для того, чтобы Вам принесли всё необходимое, - продолжила она, оторвавшись, наконец, от созерцания чертежа, и взглянув на мэтра да Винчи, - А так же, постараюсь сделать так, чтобы Ваше пребывание здесь не было столь печальным.

Джулия Фарнезе знала, что сие вполне в её силах, ибо французский король, пропахший вином и потом, был восхищён малышкой Лукрецией и уж точно не захотел бы, чтобы та в чём-то нуждалась, находясь под его «покровительством».

- Расскажите о себе, маэстро.
Монна Джулия, откинувшись на набитую сеном подушку, слегка склонила голову набок, дабы беспрепятственно глядеть на своего собеседника, не упуская ни малейшей детали. Её снедало любопытство.

Отредактировано Giulia Farnese (21-08-2013 10:25:49)

Жизнь — есть самая интересная и необычайная из историй, когда-либо выдуманных чьим-либо разумом. Об этом вам, разумеется, скажет любой творец пера, ещё раз подтвердив то, что Господь наш Небесный, всё же, обретается на небесах, а не является плодом воображения толп экзальтированных безумцев — чья ещё фантазия, кроме как не существа высшего, способна сплести нити судеб в столь причудливо изукрашенный ковёр?

Слушая маэстро Леонардо, монна Джулия в который раз поражалась тому, насколько фортуна может быть непредсказуема, насколько лик её изменчив, а нрав — гневлив и не в меру капризен. Должно быть перед ней сидел человек совершенно необыкновенный, пропитанный вдохновением настолько, что оно, сочилось не только сквозь пелену его стройного слога, но и меж пальцев, будто дикий мёд. Сие было необыкновенно притягательно и интересно. Несомненно, такой человек придал бы особенный блеск папскому двору. Некое несравнимое ни с чем очарование.

Эта мысль вызвала у рыжеволосой метрессы улыбку. Чуть более земную, чем та, с коей она внимала речам маэстро из Винчи. Перед глазами этой хрупкой женщины проплывали видения — щит с головой чудовищной Медузы, яркие, чешуйчатые спинки ящериц и иных хладных гадов и руки мальчика, что старательно выписывали красками то, что затем оживило древний миф, аллегорически обратив в бегство сомнения людские в истинном предназначении юного творца. Сюжет для поэмы или песни. Не хватало лишь рифмы и музыки.

Когда Леонардо спросил монну Джулию о полёте, та не удивилась — слишком уж она была очарована открывшимся перед ним миром. Летать? Давно, ещё в детстве. Девочка с длинными волосами сбегала вниз со склона, едва касаясь босыми ступнями росистой травы, раскинув руки в стороны. Да, она тогда мечтала летать и даже верила, что летит. Парит над землей.

- Это было давно. Очень давно, маэстро, - с какой-то затаённой печалью в голосе ответила госпожа Фарнезе, чуть склонив голову, - Очень давно. Когда-то я даже верила, что летала, а потом …

... её отдали в руки скота свирепо сердечного, она познала всю тяжесть собственной плоти и поняла, что уже никогда не воспарит к Небесам. Никогда. А вслед за тем, Небеса пришли к ней самой, явив свою тёмную сторону, показав, что нет в этом мире ничего, кроме их желаний и велений плоти. На земле уже не осталось места для хрупкой души человеческой. Её заперли в клетку навечно, приказав  хранить молчание до дня судного, ибо иначе суждено ей погрязнуть в клоаке нечистой.

- …. Потом я уже не смогла подняться.

То ведь тоже была аллегория, лёгкая двусмысленность, призванная лишь слегка облегчить сердце, что внезапно засаднило болью.

Отредактировано Giulia Farnese (15-09-2013 22:25:57)