Можно ли быть милосердным по отношению к своим врагам? Чезаре Борджиа не бывает милосерден. Ведь прощают все, кроме Борджиа. Борджиа запоминает и копит обиду, чтобы однажды выплеснуть весь испанский яд, на который они только способны. Катерина Сфорца ничем не отличалась от их врагов, хотя и была особенной в силу своей принадлежности к слабому полу. Хотя эту женщину трудно было назвать слабой, она все же была женщиной, благородно рожденной, пусть и не в браке. Она принадлежала к дому, который гордо звался"сила" и все в ней было сильно - от стен Форли, которыми она безгранично и гордо владела, до характера, с которым не пожелала расстаться даже в самые трудные минуты своей жизни.
Она бы не сломалась и на дыбе, думалось Борджиа. Сколько бы раз ей не напоминали о том, что ее путь закончен, что ее дух сломлен, а дом - разграблен, ее семья в упадке и вся жизнь ее резко изменилась, она никогда не поверит в сущность этой простой истины. Катерина была одной из тех, кто не верил в то, что Боги падают с Олимпа.
Чезаре же находил это неизбежным. Когда-нибудь и они падут, но он сделает все, чтобы это не случилось столь скоро, как это произошло со Сфорца. Род миланских тиранов многообразен: десятки кузин, да незаконных детей, у которых уже есть такие же дети, а то и внуки, которые носят фамилию Сфорца, но образовалась эта семья в сравнительной недавности. Их корни не тянутся куда-то в глубины древности, не восходят к древним правителям, но за несколько лет они успели сильно задрать нос. Один правил Миланом, третий носил кардинальскую шапку и был вторым человеком после папы Римского, четвертый... четвертый... четвертый, некогда богатейший человек, лежит в могиле, которую ему устроил сам Чезаре со вспоротым животом, а пятая, та, что оплакивала смерть своего двоюродного тирана-брата-идиота, читайте в любой порядке, сидит в клетке в замке Святого Ангела и горькие слезы проливает по ночам. Или не проливает... кто знает, Катерина Сфорца, может быть, вообще не способна на слезы.
По крайней мере, Чезаре их никогда не видел своими глазами. Она была слишком сильной и слишком гордой женщиной, чтобы плакать перед своим врагом. И тогда, когда ее ввезли в Рим в золотых цепях, в золотой клетке, а разгоряченный римский народ встречал ее неоднозначными криками - хвальбой и проклятием, она не проронила ни слова, хотя, кажется, всякая жизнь погасла в ее глазах. Тогда Борджиа-младший ликовал. Его душа радовалась чужому горю.
Теперь у Катерины, некогда "великой арахны", "львицы Романьи" не осталось абсолютно ничего, кроме небольшого окна, не больше бойницы, низенькой односпальной кровати, потрепанных платьев, да скромного обеда и ужина. Только свет из окна напоминает ей о времени суток, только тишина становится ее собеседником. Уж Чезаре об этом позаботился.
"Ты хотела, чтобы на твоем месте оказался я или моя сестра...", думал он, когда в очередной раз заходил к ней в "гости". Катерина, некогда великая любезная женщина, которая предлагала ему кровать под своей крышей не смотря на кровную вражду между их семьями, теперь, кажется, растеряла по крупицам свое терпение, высокое воспитание и любезной. Равно, как и все остальное, за что она хваталась все эти годы. Если бы на ее месте-таки, сидел Чезаре, он бы питался своей гордостью и вынашивал бы новые планы, но ни за что бы не сдался. Впрочем, никогда не знаешь, что взбредет в голову к этой женщине. Она уже пыталась бежать, но ее поймали и заковали в цепи покрепче.
Тебе некуда идти, Катерина. Твой дом захвачен, твои люди свободны от твоей тирании. Твоему роду пришел конец, как и славе твоей фамилии. Успокойся, осядь с миром, раскайся и склони голову, которую склонить может лишь топор палача, тогда, возможно, тебе сулит освобождение. Какой бы сильной соперницей она ни была, какими бы методами не пыталась убить Папу Римского, ей все равно этого не удалось, она все равно осталась женщиной, которую он когда-то знал. К сожалению, очень близко.
Сменив кардинальскую мантию на стальной панцирь, Чезаре Борджиа находился большую часть своего времени в разъездах. Тоскана склонила голову, как и хомлы Романьи. Колонна, Версучи, Орсини, Балеонни, все они теперь ненавидят и уважают его в одно и то же время. Успевший разменять сотни врагов и найти тысячу друзей, Чезаре Борджиа держит свою власть в стальных рукавицах и поощряет своих людей, свой народ, от крестьянина до кондотьера не только золотой монетой за верность, но и справедливостью, за которую его успели полюбить итальянские жители. Враги разбиты, война продолжается. Но в этот раз судьба занесла его в Рим.
Когда встал вопрос о судьбе Катерины Сфорца, Чезаре выступил с предложением выпустить ее. Нет, добром и милосердием этот человек не страдал. У него было обостренное чувство справедливости, рамки которой устанавливал он сам, и Чезаре давно потерял интерес к арестованной Катерине. Она женщина, но и ей не удалось перехитрить его. Он - не Хуан, пусть земля ему будет пухом и он не сдался. Когда стены Форли пали, а солдаты сплошным опасным потоком хлынули в запаниковавший город - это была слишком сладкая победа. Тогда не пролилось ни капли мирской крови, никто не пострадал, кроме солдат, имеющих наглость защищать свою хозяйку, а сама зачинщица этой маленькой, бесполезной и совершенно не интересной войны с Борджиа теперь побеждена. Им следует почивать на лаврах, как это делал Родриго Борджиа некоторое время, а потом и весь мир будто бы забыл о существовании плененной Катерины Сфорца.
Где же ваши друзья и верные люди, Катерина? Почему они не бегут на выручку вам?
Потому что всякий человек устает от тирании и многие устали от ее политических игр. Она была женщиной с оружием, но держать меч в руке не то же самое, что владеть им.
Ему уступали дорогу, когда он быстрым шагом направлялся наверх, к ее камере. Эту дорогу он знал безо всяких путеводителей, но верный Микелетто так и шагал за ним на тонких ногах, по прежнему разбитый, по прежнему молчаливый. После убийства того парня, он ушел, но жизнь снова свела их вместе, к сожалению и Микелетто изменился, и сам Чезаре. Но именно этому верному слуге, который даже не смотря на свою моральную смерть остается верным господину, Чезаре взял то проклятое Форли.
Форли, которое, кажется, уже начинало тосковать по нежным и крепким рукам Катерины Сфорца.
Ее камеру денно и нощно охраняло несколько латников. Они расступились перед Чезаре и отпороли ему дверь. Маленькая, абсолютно неудобная камера всем своим видом напоминала, что здесь отбывают наказание. Наверное, стоило бы поместить ее в шикарные покои какого-нибудь отстраненного кардинала, но Родриго де Борджиа церемониться не стал. Бросить в темницу гнить там до скончания веков, хриплым голосом вымолвил он тонкими губами. 
Но не смотря на свою участь, Катерина Сфорца обладала слишком прямой спиной, чтобы когда-нибудь ее сгибать. Она не постарела, кажется, нисколько. Все такое же бледноватое лицо, длинные прибранные волосы, пышное темное платье, хоть и не отличающееся своим блеском, как ранее, но придающее ее фигуре должное "Вы".
Есть ли перемены там, снаружи? Чезаре кивком приказал закрыть за ним дверь и оставить их одних. Только Катерина, да Чезаре Борджиа, побежденный и победитель. Он сделал тихий шаг в сторону маленького круглого стола и налил в бокал вина. В плену, почти что в гостях.
- Есть, миледи, - он отпил большой глоток, пробуя вино на вкус. Не смотря на убранство, пила Катерина исключительно благородные вина. Вино, говорят, как кровь - благородство крови не оспоришь, как и благородство вина, подаваемое благородной крови - ваш кузен, кардинал Асканио Сфорца, передает вам горячий привет; и второй ваш кузен, Лодовико Моро... думаю, тоже передает, хотя вряд ли французы оставили ему язык. - Он подошел ближе, практически вплотную, протянув даме бокал вина. Добрый вечер, мой пленник и гость.
- Помнится мне, вы встречали меня у себя дома с бокалом вина, теперь моя очередь, не находите, Катерина? - Чезаре не улыбался. Если все можно переиграть, что было бы? Если бы ей удалось тогда опустить ту проклятую решетку чуть позже, окажись он у нее в руках,что она сделала бы с ним? Снимала бы кожу с проклятого Борджиа и улыбалась, сидела бы напротив него, слушая его крики, выпивая вино. Так, выпьем за ваше здоровье, Катерина. А теперь у вас спасенье одно - пейте вино и забудьте про плен. Яд поражения отравляет быстрее кантареллы.

Катерина была гостьей в Риме. В этом злополучном вонючем Риме, где собрались львы, волки, олени, быки и всякая живность местных семей. Сфорца, без сомнения, были львами. Гордыми, сильными львами, рычание которых доносилось из глубин Миланского мрачного замка. Но судьба всякого когда-нибудь заканчивается. Рано или поздно все Боги подают - языческие, еврейские, мусульманские и даже христианские. Бог, в которого все они веруют не способен спасти их от их самих. Странно, ведь Чезаре Борджиа никогда не верил в Бога, к чему тогда подобные мысли? Богом был Александр Шестой Борджиа, который свергал королей и играл в престолы со французами, неополитанцами, испанцами и итальянцами. Любой его друг когда-нибудь превращался во врага и Чезаре срубал головы по одному его приказу. И это началось с Форли.
Когда львица, женщина, который не сгибается даже под тяжестью жизненных проблем и судеб, оказалась в его руках. Вчера она приготавливала ему постель и поила сладким вином под дивный голос своего старшего сына, а сегодня он становится единственным ее развлечением, да утешением в клетке достойной королевы. Клетке, которая, как ничто иное не олицетворяет великое падение ее фамилии, не успевшей пожить вдоволь. Сфорца всегда торжественно мешали жестокость, силу и хитрость, но узколобие Лодовико, да хитросплетения Катерины не принесли их дражайшему роду никакой славы, кроме дурной. Тирания, от которой люди Форли и Милана были рады избавиться. Он вошел в их города с праздником. Сфорца пали, отец, сказал тогда Чезаре своему тучному святому отцу, а он промолчал, словно все так и должно было случиться. Никак Бог обратил на них свой взгляд и даровал удачу в случай? Если бы Чезаре тогда проиграл, сейчас бы Катерина пела другую песню.
В ней, как и в нем всегда боролось два начала, но ни одно из них не было хорошим. На плечах у них ангелочек не сидит, свесив ножки. Только черт, да Дьявол. Вот и думай, чье зло принять тебе сегодня за истину. Катерина скалит свою улыбку, ведь львицы не муркают и не улыбаются.
И, конечно же, не склоняют головы.
В этом и заключалась самая большая трагедия бедной романской женщины, которая задрав юбки стояла за свой дом. Она потеряла все, но сражалась достойно. Именно поэтому ее не казнили и не обвинили во всех смертных грехах. Борджиа умели заботиться о таких врагах, как она, оставляя их жить в назидание всем остальным. Львицу поймали, заковали в цепи и посадили в клетку, словно диких животных на  пьяцца деи лионно во Флоренции, где десятками львов и львиц каждый день доносят рыки в желаниях выбраться и перегрызть глотки зевакам. Оставь этой женщине щелочку и она не упустит шанса выбраться из своего логова.
Рыжие волосы все так же огнем струились по плечам. Чувственным плечам, облаченным в скромную одежду. Утратившая красоты одежды, она все так же сияла на огне, как хорошо убранная и причесанная львица. Побитая судьбой, она не уставала улыбаться и показывать шрамы, которые заработала в боях. Ее учила жизнь, а не кто-то там в университете. Поэтому они так похожи в своих началах, поэтому пусть и своеобразный, но общий нашли язык.
Язык, который понять могут только они сами. Львица Романьи и Бык Борджиа - два упрямых животных с толстой кожей и несгибаемой головой. Когда битва идет не на жизнь, а на смерть, проигравший обязательно будет. И в этот раз триумф одержал Чезаре, но стоит ли радости победа над женщиной? Пусть она и стоит всех нынешних кондотьеров Италии.
Ее голос все такой же сладких и противно отталкивающий. Только подумать о том, что она зарежет его и не моргнет, заставляет пятиться назад, но только в мыслях. Чезаре Борджиа ее не боится. Ни здесь, ни где-либо еще. Какой бы смекалкой и умом она не обладала, он ее не боится. Если нужно, он прикует ее к себе цепью, чтобы не сбежала. Если надо, подсыпет яд ей в вино, и она поймет, что проиграла в моменты, когда жизнь будет утекать из ее тела, как ядовитые колкие слова с губ.  Тогда она поймет кому она проиграла. Неважно, гордость ли ее коснется или же откровенная жалость к самой себе, ее жизнь утихнет, словно и не начиналась и последнее напоминание о том, что Катерина Сфорца вообще жила прекратится.
Когда-нибудь, но не сейчас. Игра, которую они вели - мучительно интересная. Как та, в которую они играли в часы ее мимолетного властвования над ним во Форли. Правила были ясны ему с самого начала, но любопытство побеждало здравый смысл и всякую осторожность. Как и сейчас, когда он тянет столь же острую улыбку ей в лицо, да щурит взгляд, давая понять, что играет с достойным игроком. Они оба съели на этом собаку:
- Да... я помню, как в те же дни вспорол живот Джованни Сфорца. Вспарывал, пытаясь найти сердце, - слишком резко и, даже опрометчиво он подтолкнул Катерину к ближней стенке, словно собственную вещь или же женщину, которой мог безразмерно обладать. Глаза его машинально опустились по изящной аристократичной шее, лишенной теперь всяких лишних украшений ниже в область просторного декольте: - оказывается у Сфорца нет сердца. Как и у Борджиа. Но проверить это Чезаре не даст никому. У Сфорца есть грудь, есть красота, по-женски чарующая даже ненавистного ей мужчину, есть изящество, которое не спрячешь в грубых стенах Замка Святого  Ангела, есть соблазн, который все так же светится в простом покрое не блестящих одежд. Но сердца нет. Ни души, ни сердца. Катерина Сфорца была красивой женщиной, но пустой. Впрочем, как и подавляющее большинство. Именно отсутствие сердца  сделало ее еще прекраснее, коварство которой хотелось познать, словно голодном до знаний школяру.
- Важно не место, а общество, миледи - мигом он сменился в лице и сделал шаг назад, подняв за Катерину бокал. Лучше будьте живы, миледи, чем будьте мертвы, ибо без вас в этих играх станет слишком скучно. - Каждый получает то, что заслуживает - он сделал глоток, за ним второй. Хорошее вино струилось по горлу, обжигая все внутри сладким виноградным вкусом. И он снова позволил себе улыбаться. Долго и многозначно, крутя в руке бокал на тонкой ножке. Ей никогда не сравниться с его сестрой. Катерина - горькая, острая, но пикантная специя, в то время, как Лукреция - горьковато-кислый десерт к столовому вину. Он любит свою сестру, какой бы скорбной и грешной правдой это не казалось и ни один упрек, брошенный ему в лицо не коснется его чувств. Будто бы тупой нож, не имеющий возможности вонзится в грубое необтесанное дерево.
- Будьте осторожны со  словами, Катерина - на его пальце в маленьком железном кружочке сверкнул едва заметный ключик. Ключик, открывающий ей двери и пути на свободу - вы делили со мной ложе, еду и кров. Разделите со мной эту триумфальную победу над вами, что вам еще остается? - Вино было допито, а игры были доиграны. - В моих руках Италия: Романья, Тоскана, Милан... Форли... Ваша жизнь и ваша смерть. Мне уйти или поищем у Сфорца сердце? Что бессердечные могут понимать в сердцах? Как слепой не может отличить красный от зеленого, как бессердечный не поймет, что такое сердце, ищи - не ищи, но одна игра достойна свеч, даже если результат предопределен.

Сфорца никогда не склонят голову перед ублюдком Борджиа! Эти слова вызвали у него не то гнев, не то усмешку. Он сильно стиснул кулаки, будто бы желал ударить Катерину, но и без этого Катерина Сфорца давно побита судьбой. Она говорит такие смелые речи, но кем она является сама? Всего лишь тенью себя былой. От Сфорца она унаследовала разве что осанку, внешность, да богатство, но не хитрость. Она была слишком прямолинейна, подумал Чезаре, однако так и не смог стереть со своего лица странного выражения нескрываемой ярости.
Ублюдок. Есть ли право у ублюдков называть ублюдками других? Да, Чезаре родился в незаконном браке, да, и о чем может быть речь, он родился у священника, который должен был любить только Бога. Странное дело, священник любит Бога, но дети у него рождаются от женщины. Наверное, менее скандальным была бы красивая легенда о том, что Папе Родриго Борджиа детей принес ангел одним прекрасным утром, чем то, что он имел связи с куртизанткой. Но, тем не менее, Чезаре любил свою семью. В какой бы крови он не родился, в каком бы акте не был создан и как бы греховно все это не было, он родился, выжил и вырос, вот он - ублюдок, которого боится вся Италия. Этот ублюдок, которому в лицо плевали, будто бы дворовому псу, был кардиналом, а теперь никто в Италии не может поспорить с ним в хитрости, честолюбии и преданности своим солдатам. Теперь он знаменосец Папской армии, теперь каждый его солдат готов сложить голову за него, а те, кто не согласен - отправляется на плаху. Его враги ненавидят его, его друзья благословляют его.  Он - герцог Романьи, Урбино и Валентино, он друг французского короля и сын Папы Римского, он - вершина мироздания, самое лучшее, что мог создать Бог, или же Дьявол и самое худшее, что из этого могло вырасти. Это ублюдок, которого ненавидят и обожают тысячи. В его руки вкладывают ключи от городов, ему хотят служить. Ублюдку, перед которым не склонилась лишь одна женщина.
И будь Чезаре Борджиа не Чезаре Борджиа, если бы он не хотел ее коленопреклонения. Он хочет победить врага, который не смотря на свое жалкое положение все еще остается непобежденным. Выйди она на свободу, паутина снова расползется по всей Романье. Перед Чезаре падают на колени сильнейшие из мужчин, храбрейшие из них, и снимают шляпы умнейшие, но поклониться не захотела одна лишь женщина. Женщина, которая решила, что имеет достаточно силы воли, характера, чтобы играть с ним в очень опасные игры. Они оба понимают, что выжившим будет лишь один и вряд ли какой-нибудь палач в Италии посмеет поднять секиру над его головой, но вот над головой женщины - всего пожалуйста, отдай лишь Чезаре один приказ и от Катеры здесь осталось бы лишь напоминание и бесчувственное тело.
"Как же просто задушить змею...", подумал он, не отводя глаз от нее. Удушить, конечно же, легче, чем не дать ей тебя укусить, не смотря на всю ее хитрость и ненависть заставить ее служить, танцевать под дудочку, как ядовитую кобру, заставить бояться звуков собственных голоса. Ведь если не получается по хорошему, то пусть будет по плохому и Чезаре не станет мучиться из-за своих, порой, аморальных методов.
Он никогда не отступает назад. И никогда не забывает ни слов, ни лиц своих врагов.
- Будьте благоразумнее, Катерина! - Сорвался он на крик и его голос был словно громом среди ясного небо, отражался от грязных стен и улетал куда-то дальше этой простой маленькой клетки. - Вы такой же ублюдок, как и я! Незаконнорожденная дочь, которой удалось найти себе достойных женихов - не больше. Им все-таки улыбнулась удача, а что они сделали с ней? Она подняла на него свое оружие, а после и голос, когда ничего другого ей не оставалось. Ему было жаль Катерину с ее жалким стремлением отовсюду выйти победительницей, но он ведь был таким же. Она ненавидела его столь же сильно, как и он ее, но могла бы полюбить его настолько же, насколько он мог бы полюбить ее или же уважать настолько же, насколько он уважает? Эти вопросы всегда останутся без ответов, потому что Катерина не откроет перед ним душу, да он и не желает заглядывать в эту холодную бездну.
От женщин слишком много проблем, особенно, от гордых женщин.
Они плетут интриги и начинают войны. Чезаре, который до этого был твердо уверен в том, что он и есть - абсолютная ошибка Бога теперь понимает, что Бог ошибся еще раньше - когда создал женщину и позволил ей додуматься до того, чтобы взять оружие. Катерина не постесняется пустить ему кровь! Даже здесь, когда она оказалась в меньшинстве, даже сейчас, когда ее ноги сломаны, чтобы преклонить колени, а сердце вырезано, чтобы продолжать стучать.
Жаль лишь то, что Чезаре не сам лично вырезал его из ее прелестной груди.
- Я могу стать вашим палачом или же освободителем, Катерина! - Он крепко схватил ее за руку и подвел к себе, давая понять, что не уйдет только потому, что его попросили: - Ваш кузен - вице-канцлер Асканио Сфорца ходатайствует о вашем освобождении и я не уйду прочь, даже если вы решите зарезать меня на месте, пока мы не придем ко компромиссу. - Он шептал нежели говорил. Нервы его и терпение улетучивалось, как и у нее, но ситуация была против. Если бы не эта странная внезапная забота о своих родственников могущественного Сфорца, Чезаре бы внемлил мольбам этой пьянящей женщины и ушел бы прочь, закрыв ее клетку навсегда, ведь Чезаре Борджиа никогда не пересматривает принятых собою решений, считая, что лучше ошибиться и научиться однажды, чем сделать это несколько раз.
Он бы не вернулся, да и не вернется, если она еще раз откроет свой рот и попытается его выгнать. Он кинет ключ в лицо Асканио Сфорца и пусть делает с ней все, что пожелает, а потом пусть Папа Римский разорвет его, затопчет, как бык топчет льва.
Она была настоящей львицей и глаза у нее были львиные, как и когти с зубами, но бык тоже не животное из робкого десятка. Его рога острые, а копыта тяжелые, как у стада лошадей. И Чезаре Борджиа давно научился топтать своих врагов под тяжелое горячее дыхание. Не злите быков, ведь испанские быки - очень опасные звери.

Все так непросто, мой граф,
Не знаю, будешь ли прав,
Огромный мир променяв
На плен без срока.

Вы не услышали меня, синьор. Будь союз, в котором Вы были рождены, хоть тысячу раз благословлён Вашим слепым Богом, это не изменит дрянной испанской крови, текущей в Ваших жилах. Он долго и многословно улыбнулся. И все было в этой улыбке, если не взаимное дополняющее, то взаимоуничтожающее. Эти ядовитые слова не ранили его настолько, чтобы выйти из себя. Сколько раз он уже их слышал? Не хватит пальцев рук целой папской курии, чтобы пересчитать. Эти попытки задеть его происхождение - совершенно не доставляли ни боли, ни злости. Скорее смех. Ведь все, что остается женщине, запертой в этой клетке - это говорить и пытаться ранить последним из оружия, которое у нее не отнять.
Но, впрочем, оружие любое можно отнять. Отрезать ей язык и она больше никогда не посмеет оговориться в адрес его дражайшего семейства, но он не станет... от того и улыбается ей смело в лицо, понимая, что сейчас он хозяин ситуации, чего бы Катерина не мыслила себе, чего бы не хотела воображать. Они оба заложники собственных принципов, именно поэтому они ненавидят друг друга страстно, до потери пульса.
Он хотел ей жизни в равной степени, как хотел и смерти.
В этом и заключалась огромная его ошибка и огромное его разочарование. Да вот только Сфорца вряд ли знала о том, что кроме того, чтобы прикасаться к ней руками, Борджиа желал бы прикоснуться к ней холодной толетской сталью, меча, кинжала, столового ножа, неважно! Всякое оружие теперь бессильно. Перед ее статусом, перед ней самой. И Папа Римский понимал это, как никто другой хорошо. И Чезаре поднимал, срубая ее петлю.
"Сфорца может убить только Сфорца..." играло в его голове, он слышал голос Катерины где-то в подкорке своего сознания. Она была змеей, которая кусала долго и обвивалась мучительно, она была осой, которая жалила глубоко, да так, что жало больше не достать. Она была картинным полотном, которое хотелось изрезать на куски, но красоту портить жалко. С какой легкой руки и талантом художник написал ее... кто бы мог подумать, что Борджиа, при всем его эгоизме и скептицизме был способен ценить мирскую красоту.
Он всегда играл со своими врагами и это тоже была маленькая игра. Игра на поражение, но Чезаре не собирался проигрывать женщине. Она бы ни за что не позволила своей руке дрогнуть, будь он на ее месте. И она не ждет от него милосердия, это было заметно по тому, как темные ее глаза играют при тусклом свете. Схватить бы за горло и сжать, пока лицо ее не посинеет, пока кости на руках его не станут белыми, душить со всей злости, упиваясь последними хрипами. Но хрипы ее были прекрасны, наверное, во всех ипостасях, кои она могла ему предложить.
Словом, нужно ли было все это Чезаре?
Враги, пусть и поверженные, но остаются врагами. Чтобы эта женщина опустилась на  колени, ей нужно сломать ноги. Чтобы она склонила голову, ей нужно ее отрубить и не менее. Эта непробиваемость невероятно сильно завлекала его, как мужчину, не как воина или противника. Катерина была единственной в своем роде. Ни крысы, ни грязь, ни вши и прочая мерзость тюремной жизни ее совершенно не страшила. Сталь была ей лишь в лицу. Сталь, увенчанная девичьим розовым шелком.
Он, быть может, не хотел быть многозначным, но оно вылезало самое, без его желания. Вот она - перед ним, мадонна, которую не покорит ни меч, ни тюрьма, ни пытка. А того, чем Сфорца не располагает, у нее не отобрать, не так ли? Ни чести, ни невинности, ни богатства. Ничего из того, за что она могла бы хвататься в последние минуты своего былого триумфа. Он все забрал у нее. Вырвал из рук то, что Катерина не захотела отдать сама, разрушил то, чего она пожелала утаить. Все на ее глазах. И если Чезаре Борджиа был после этого последним человеком на земле, то пусть оно все так и остается. Этот огонь, заставляющий его снова и снова не отводить глаз от местной львицы, не променяешь ни на какую славу.
И если слова ее перестали бить кнутом, то вот отношение ее и жгучесть - хуже хлыста на мягком теле. Чезаре никогда не любил бичевание, но в этот раз потерпит.
И этот странный взгляд, да растерянность, которую скрыть Катерине от его глаз было невозможным, стал бальзамом на его изрытые располосанные после бичевания плечи. То, насколько поникли ее плечи, то как тщетно она искала на его поясе несуществующее оружие, было мягче всяких поцелуев. И если это было можно назвать "любовью", то "любить" ее он предпочитал вот так. Это наслаждение, наверное, не сравнится ни с каким другим астральным наслаждением. Ее руки - настоящие иглы, блуждали по телу, заставляя его усмехаться снова и снова. Но не в лицо ей, нет, увольте, куда-то ей за спину. Он перед ней, а за ее спиной - его ухмылка. Катерина Сфорца, вы попали в капкан, который вас ранит недостаточно для того, чтобы вы умерли. Он хотел услышать, как она однажды попросит о последней милости и, Боже упаси, он ни за что не воткнет в нее холодную сталь. Она будет жить столько, сколько ей полагается - раненная и разбитая.
Когда все, что можно было у нее отобрать он присвоил себе, осталось то, что было неразлучно с нею, как нечто часть ее души. Гордость, на кою он пренебрежительно посягал каждый сущий раз.
- Выходит, нам придётся говорить? О, нет, говорить будет он. Ее мед, липкий, да затягивающий куда-то на дно с жидким золотом, в один раз снес куда-то крышу. Пожалуй, это были самые опасные игры, в какие она играла. Самые опасные игры, какие Чезаре может проиграть. Нужно признаться, ведь Цезарь тоже одерживал поражения. Но Цезарь бы позавидовал своему тезке, если бы знал, что за женщина - эта чертовка Катерина Сфорца.
- Выходит, что так - спокойно и таким же шепотом выговорил Чезаре, перехватывая ее руку. При нем нет оружия, но и без того, ему не составит труда ее убить здесь - физически же или морально, не суть.
- Вы удивлены? - Спокойный, как никогда. Вряд ли Катерина умеет читать мысли, чтобы понять, насколько сильно путаются они у него в голове. Но своей первоначальной цели он не изменит никогда.
Он относился к числу таких людей, чью голову быстро одурманивало вино, но он никогда не станет поддаваться опьянению. Она не сможет охмурить его настолько, что он в порыве выпустит ее, не стоит обольщаться, не охмурит настолько, что он, обезумевший, что-то кинется для нее делать. Сфорца, при всей ее красоте и бурлящей выразительности, при всем ее огне, обжигающем, как красный перец, все внутри, не относилась к категории людей, которых любят до потери сознания.
Ее можно хотеть, но по-настоящему любить нельзя. Можно к ней испытывать платоническую страсть, но физическая перегорает слишком быстро. Ее сталь острая, едва коснется кожи - оставит глубокую рану, но эта сталь тупится и ржавеет очень скоро, а раны имеют свойство заживать.
Как и свойство заражаться дрянью тоже.
Но Чезаре никогда не позволит себя ранить настолько, чтобы быть уверенным в своей смерти от колючего женского удара. Игра, не более, и в руки ее он вкладывает тупое лезвие. Пусть режет, сколько хочет - это все, что ей останется делать здесь и позволение ей уподобляться последним своим низменным желаниям и есть триумфальная победа над ее гордостью.
Все просто и сложно, как всегда.
- Чтобы победить вас мне не нужен меч - шепча, он касался губами ее уха, наклонившись настолько близко, чтобы она почувствовала весь привкус его ядовитой ненависти к ней. Как-то слишком глупо и откровенно пафосно оправдываются латинские слова о "ненавижу и люблю". Ведь все самое вкусное составляют эти две вредные для здоровья приправы.
- Итак, на что вы готовы пойти, Катерина Сфорца, ради своей свободы? - Кошка фырчит, но быка боится. Сколько бы она не царапалась, он одним лишь мгновением может положить конец ее славной короткой жизни. Лишь от Катерины сейчас зависело, выйдет она отсюда побежденной или же сгниет победительницей.
Но ведь гордость ее, как и всякая женская честь, принадлежит теперь ему всецело.