Победа в Ватикане не принесла ни радости, ни облегчения, лишь сумрачную тень надежды на то, что все закончилось. Закончилось лично для него, Эцио.

Впрочем, это даже нельзя было назвать надеждой, скорее то странное чувство, когда стараешься, пытаешься оправдать себя перед самим собой, но даже для этого не находишь достойных аргументов. Перестаешь их обнаруживать. Как же тогда оправдывать себя перед всем остальным миром? Обществом? И начинаешь надеяться, что те причины, которые подтолкнули к определенному поступку, действительно имеют место быть не только у тебя в голове, что есть у них вес, что они были не напрасны, что их действительно стоило и надо было брать в расчет.

А все было невероятно просто. Эцио буквально в своих руках держал жизнь Родриго Борджиа, Папы Римского, Александра VI. Одно движение, одно лишь движение клинка и злейший враг отправился бы к праотцам, наслаждаться покоем мертвецов. Человек, по чьей воле отец и братья Эцио оказались на висилице, были оболганы. Их тела хотели скинуть в реку, словно они были ничуть не лучше собак. Интересно, а тело Папы Римского тоже скинули бы в реку, а? В какой-то момент очень хотелось это проверить. До гневной дрожи в руках, до той самой секунды, пока Эцио не накрыло с головой ощущение собственной беспомощности.
Его словно обдало ледяной водой катакомб, заставляя внезапный приступ гнева, такого, от которого Аудиторе уже давным давно  отвык, захлебнуться.

Разве то, что он нашпигует этого человека клинками вернет Джованни? Снова даст почувствовать братские обьятия Федерико? Разве то, что этот мужчина в богатых одеждах захлебнется собственной кровью, вызовет улыбку Петруччо? Нет. О, нет! Они все мертвы. И чужая смерть не вернет жизнь другим. А самое болезненное было в том, что Родриго, быть может, и дела не было до Аудиторе, лично. И, возможно даже, он не отдавал приказа их убить. Просто убрать с дороги помеху. А как – это уже вопрос другой. И решать его должны были Пацци. И они решили… И поплатились за это. И все остальные, кто осмелился к этому заговору прикоснуться – тоже поплатились. Дорого. Очень дорого. Долгих шестнадцать лет Эцио, словно чума, преследовал всех и каждого, кто хотя бы раз “дотронулся до заразного ларца”, до каждого, кто был причастен к заговору. И как истинная болезнь – не щадил никого. И вот он достиг своей цели, верхушки. Того, с чьих уст сорвалось пожелание, того, кто это пожелание облек в чернильные буквы и обратил в приказ. И что теперь? Что?
Эцио, как ассасин, как член братства, как человек, заботящийся о судьбе Италии должен был, непременно должен был убить Родриго. Потому что только мертвые не причиняют бед. Только они не возвращаются, чтобы мстить. По крайней мере не своими руками… Сам Эцио был никем иным, как карающим призраком Джованни Аудиторе. Если бы его отец, его семья были бы живы, был бы сейчас здесь Эцио? И добился бы таких же успехов сам Джованни, злейший враг Родриго?
Но Эцио не стал топить клинок в крови понтифика. С него было довольно. Решение было принято. И поздно было рассуждать – был ли тот момент помутнением рассудка или наоборот – просветлением человеческим?
Те, что служили Папе Борджиа не имели права ослушаться, если хотели жить. Все они были псами на поводках. Это не оправдание их действий, но таковое для их убийства. А Родриго. У него был выбор. Эцио пошел на это безумство. Он мог отнять у Борджиа все. Его самую жизнь, но не стал. Он не стал вторым Борджиа. Не произнес своего пожелания, хотя мог, имел право. Но не стал. Оставил понтифику жизнь, которая с этого момента принадлежала только Эцио.
У понтифика был выбор оценить этот дикий и смешной дар по достоинству, сложить оружие, низложить свои обязанности, уйти , либо остаться Борджиа. Человеком мудрым, подкованным в политике и жизни и истинных ее законах, писанных поверх библии, посмеяться и прижать этого щенка к земле. Чуточку позже, когда сумеет подняться с колен без опоры на папский посох.
Ах, если бы Джованни был бы жив, если бы Эцио знал, что Борджиа не прощают…
Но в тот момент, наверно, единственный в бесконечности времени, ассасин был уверен, что поступает так, как надо. Так, как велит ему его сущность, внутренний голос, душа, подсознание – называйте как хотите. Перед собой он был чист. Он сделал то, что должен был. Ему тогда казалось, странно, но это так, что оставив Родриго жизнь, он остановил, присек эту кровавую цепочку мести. Не стал платить Борджие его же монетой. Это было очень важно для самого Эцио. Для его души.
Но, то, что хорошо для души, увы, не всегда бывает хорошо для мирской стороны жизни.

Рим провожал возмутителей столичного спокойствия декабрьскими проливными дождями. Тяжелый, крупный дождь и размытая дорога, по которой быстроногие кони ковыляли, как старые клячи, уставая в неравной борьбе с вязкой грязью, быстро остудили пыл Эцио, возвращая на место привычную рассудительность. И теперь Аудиторе очень боялся, что ошибся. Совершил промашку, которая могла стоить очень дорого.  Не самое веселое занятие – уповать на благоразумие и благородство врага, когда твое собственное благоразумие и расчетливость подкачали, как никогда.
Хорошо, что его сопровождал дядя Марио.  При нем было куда сложнее уходить в дебри мрачных размышлений.
Но даже Родриго и его сохраненная жизнь казались чем-то малозначимым на фоне откровения… Минервы. Стоило ли ее называть богиней? Кто она? От всего произошедшего тяжелая голова шла кругом, на душе скреблись кошки? Нет, скорее звери пострашнее вонзали в нее когти. Впрочем, предсказание апокалипсиса никогда и никому не добавляло оптимизма.
А в данной ситуации оно лишь добавляло свой пуд к ощущению тщетности всего происходящего.
Дядя же, мудрый человек, тоже не пылал счастьем и радостью, но и в душу не лез. Посоветовал не беспокоиться о будущем, о котором говорила Минерва, раз оно будет так далеко, и, судя по всему, вообще не на их веку. Они молодцы, увели Яблоко из под носа у тамплиеров, оставив тех без их обожаемых игрушек. Свое они сделали. А вот перед братьями Эцио объясниться по поводу Родриго придется. Но все это потом.  Что касается Яблока, то, раз уж сжить со Свету этот крепкий орешек им не под силу, то он, Марио, знает отличное место, где можно это сокровище спрятать.

Постепенно дожди сошли на нет. Тоскана встретила ассасинов привычным ярким солнцем в чистом небе. Словно бы причиной всех невзгод была дурная погода, на душе в родных краях стало как-то легче и спокойнее. За ними никто не гнался, не следовал по пятам. Дорога выдалась тихой, пусть и непривычно долгой.
А, собственно, может и не удивительно? Что случилось для большинства людей? Ничего. Грандиозный провал тамплиеров остался почти никем не замеченным. Вряд ли кто-то смог бы оценить это неудавшееся покушение на Папу по достоинству, будучи непосвященным.
Зачинающийся вечер окрасил знакомые холмы в алый, крепкие коренастые стены Монтериджони горели в этом свете.
Эцио возвращался домой. Сколько же времени ему понадобилось, чтобы поверить, что у него снова есть дом. Не просто пристанище, не убежище, а настоящий дом, в который всегда можно вернуться, о котором можно думать, о возвращении в который – надеяться. Дом, в котором тебе будут рады. За шестнадцать лет Монтериджони чудесным образом преобразился. Город лоснился, процветал в достатке. И глядя на крепость можно было действительно поверить, что, быть может, все закончится, что время воевать пройдет, и теперь можно строить? Создавать и восстанавливать.

Их с Марио встречали радушно. Их возвращению радовались. И все же, как бы ни хорошел город из года в год, одно в нем оставалось неизменным. Он служил надежным убежищем для матери и сестры. Здесь было безопасно. Можно было доверять не только и не столько стенам, сколько людям, эти стены защищавшим.

Боже, как же он был рад вновь увидеть Клаудию. Они не виделись так долго. Преступно долго. И, к сожалению, Эцио было не вдомек о тех претензиях, что накопились у сестры. Аудиторе о них и подумать не мог, настолько он был озабочен безопасностью Клаудии и Марии, кажется, позабыв о том, что главная цель всего этого не его душевное спокойствие. Что безопасность – отнюдь не главный критерий счастливой жизни.

- Я знала, что ты вернулся, но хотела сама тебя увидеть, своими глазами.
Клаудия неохотно выпустила брата из объятий. Было отчего-то странно вот так вот вновь встретиться. Они с Эцио всегда хорошо относились друг к другу, как, в общем-то и полагается брату и сестре, но никогда не были близки по-настоящему.  Это очень странные отношения, когда словно только кровь одна и держит людей вместе. На подсознательном уровне. Это сложно. Такие отношения более остальных требуют поддержания, как костерок в дурную погоду. Всякий раз после длительной разлуки очень трудно снова привыкнуть друг к другу, понять, с кем имеешь дело. Словно перед тобой оказался человек новый и совершенно незнакомый, который, при этом удивительным образом не перестает оставаться для тебя дорогим, пусть и почему-то всегда далеким.
-Как мама? С ней все в порядке?
- Да. Она в порядке. Все хорошо. Она на верху…
Клаудия немного растерялась, видимо, вопрос об очевидном для нее благополучии Марии несколько выбил ее из колеи собственных мыслей. Оно неудивительно. Мыслям свойственно пускаться врассыпную при столь долгожданной, но все же неожиданной встречи.
- Сама графиня Форли приехала сюда, чтобы тебя поприветствовать лично. Я и не догадывалась, что ты так знаменит.
Сестра улыбнулась, а вот на лице Эцио отразилось неподдельное удивление.
- Катерина? Здесь?
Словно у Форли могла быть какая-нибудь другая графиня, тем не менее, новость Клаудии звучала настолько внезапной и невероятной, что Аудиторе не постеснялся уточнить.
-Эцио, скажи, ведь… все закончено теперь? Испанец мертв?
Клаудия в напряженном ожидании взглянула на брата.
Ассасин помедлил, на мгновение отведя взгляд, прежде чем дать ответ.
- Собери, пожалуйста, сегодня вечером всех в кабинете дяди Марио, я… расскажу все.
- Приготовься получше. Тебе действительно придется многое им объяснить.
Марио приблизился к Эцио тихо, таким же был и его совет. Кажется, дядя понимал своего племянника. По крайней мере за все время их пути Марио ни разу не выказал ни малейшего признака осуждения.  Скорее наоборот, был готов поддержать морально, словно бы отлично понимал всю подноготную ситуации и то, что личные мотивы не всегда ясны и приемлемы для остальных.
Как Аудиторе, Марио не мог и не хотел винить Эцио, пусть его поступок и был скорее ошибкой. Но кто их не совершал? И есть те вещи, которым нельзя научить словами, есть выводы, к которым люди не могут прийти никак иначе, кроме как проходя свой собственный путь. И есть ошибки, которые в связи с этим должны быть совершены. И чем больше человек достиг, тем больше будут его ошибки, пусть их будет и не много.
Кроме того, сыновья, племянники… сколь бы взрослыми мужами они ни были, они все равно будут оставаться молодыми и глупыми в глазах своих родителей и старших родственников.
Сегодняшний вечер обещал быть каким угодно, но только не спокойным.
Марио отвлекли его бравые наемники, у Клаудии, кажется, был какой-то свой список неотложных дел, которыми она поспешила заняться, а Эцио получил немного свободного времени. Хороший момент, чтобы привести мысли в чувства и чувства в мысли, как говорится. Хорошо, что на вилле было тихо. У парадного входа не было никакой суеты. Вся она, приятная глазу, покуда находилась вдали , была сосредоточена на задворках и это вполне устраивало Аудиторе.
Он толкнул тяжелую добротную створку дверей, прячась со своими мыслями под сенью крыши, ставшей за долгие годы родной.

Эцио терзало желание, явно непозволительное для спасителя, избранного и человека, который буквально за ноздри вытащил братство, словно бычка из болота в последний момент. Аудиторе очень хотелось просто отдохнуть. Взять перерыв, стряхнуть хоть на денек весь груз обязанностей и ответственности, словно мохнатый мокрый пес - речной песок напополам с водой. Он с особенным упорством уверял себя, что ему не составит особого труда спокойно и очень скоро поставить точку во всем, что было связано с Братством. Он завершил дело отца, он отомстил за свою семью. Где же тогда его свобода? Ни свободы, ни воодушевляющего чувства триумфа не было и в помине.

От сумбурных, и тем не менее тяжелых, как поступь вола, мыслей его освободил знакомый голос.
- Катерина…
Эцио не смог сдержать улыбки, впрочем, не очень-то и старался. Он был рад видеть графиню Форли здесь. И, все же, несмотря на то, что сестра успела предупредить Эцио о визите Сфорца, было удивительно наблюдать эту женщину здесь, в Монтериджони.
Правда, очень скоро графиня развеяла и сестринское предположение о том, что Эцио, должно быть, весьма знаменит, раз сама Сфорца здесь, как и прочие возможные причины для изумления ее появлению.
Ее присутствие здесь было вызвано тем, в первую очередь, что Эцио Аудиторе, злостный враг тамплиеров, попросту не сможет отказать ей в помощи, тем более настолько посильной и скромной. Ради нее он уже решался и на дела порискованнее, чем пожертвовать графине в качестве временного эскорта своих опытных людей. Этим Аудиторе действительно известен был.
Так что, ее визит на виллу был обусловлен вопросом исключительно деловым. По крайней мере так утверждала сама Катерина, поспешив тот час же расставить все точки над “и”. Но, надо сказать, сделано сие было достаточно неловко. По крайней мере в глазах Эцио это выглядело именно так. Конечно, существенно ослаблять защиту Монтериджони в угоду благополучия ( и то, сомнительного) Форли,  Эцио не только не мог, но и не имел права, но на определенную поддержку Сфорца могла рассчитывать, обойдясь одним лишь письмом. Ведь она прекрасно знала, что за все ее заслуги, ей не посмеют отказать. Даже если не брать в расчет личностную заинтересованность. А отрицать, что таковая была и играла не последнюю роль - было бы по меньшей мере глупо.
- Союз?
Эцио едва усмехнулся, встречая уверенный и независимый взгляд графини.
- Что ж, это можно обсудить. Я задержался в дороге несколько дольше, чем расчитывал. Так полагаю, твой вопрос не потерпит дальнейших отлагательств?