внешность;

  Абсолютные сила и власть лишают свободы. Если ты – дышащее скопление тротила, напалма и, скажем, цианида, то судьба твоя – непрекращающийся треш-хоррор. Стоит осознать, каким дерьмом на самом деле являешься, и жизнь кончена.  Даже палка раз в год стреляет, что уж говорить о людях? Если ты генетически предрасположен к садизму, тут только два выхода: утопить жажду в крови чужих, либо утопить её в алкоголе.
- Просто делай то, что должна.

  Самое страшное – не знать, кому верить. Если «извне» говорит тебе одно, а внутренний голос, каким бы он ни был, диаметрально противоположное – куда податься? Моя личность разбита на осколки. В возрасте восьми лет я железно знала, чего  хочу и на что имею право. Когда мне исполнилось семнадцать, зародились сомнение и страх, стартовал процесс «тварь ли я дрожащая или право имею?». Прошло полтора года, и теперь я не знаю вообще ничего. Существование стало пустошью: с одной стороны, нет никаких преград, все двери открыты, возможности безграничны, но с другой – вечная растерянность и одиночество. Жизнь эта меня не устраивает, прости, планета, но у нас что-то не ладится, и дело правда не в тебе, дело во мне.

  Чувствовать брызги теплой крови  на щеках.

  Вливать в себя самое дешевое пойло в провонявшем сигаретами и сожалениями баре. Мне всегда мало, ведь чтобы заглушить хор в голове, нужна целая цистерна-не-важно-чего. Вокруг – потеющие туши жира, обсуждающие вчерашний матч,  и эти разговоры-я-её-обязательно-трахну. Ненавижу мужчин. Ограниченные животные, отчего-то возомнившие себя хозяевами жизни.
- Всё верно, и ты знаешь, что нужно делать. У каждого из них внутри миллионы, миллиарды рвущихся наружу уменьшенных копий. Одно движение векторов очистит Землю от армии нытиков и нерях.

  Я улыбаюсь. Я кусаю губы и жестом подзываю бармена. Мне мало – шепчу. Есть ли у вас что-нибудь посильнее? Что-нибудь? Он понимающе кивает. Что-нибудь смертельное, спрашиваю. Он оглядывает помещение – убедиться, что за нами не следят. Сейчас практически все столпились у телевизора в дальнем углу помещения, нервно переминаясь с ноги на ногу и периодически выкрикивая бессмысленные советы каким-то там игрокам. Мне не интересно. Есть что-нибудь запретное, спрашиваю. Он наклоняется ко мне и шепчет. Варианты, действия, расценки. Из-за близости я чувствую его тепло, речь бармена щекотит мне ухо. Пальцы бьет мелкой дрожью.
- Ты губишь свои таланты, ты убиваешь свою красоту.

  Второй вариант, говорю, мне не нужен мет, дай мне валиум. Он шепчет, и в следующую секунду промасленные купюры ложатся на липкую барную стойку. Пакетик с таблетками оказывается в моей руке, и я встаю, справедливо рассудив, что лучше убраться отсюда до конца матча, чем окунаться в их похотливые я-считаю-тебя-мясом взгляды.
- Ничтожество.

  Ночь встречает прохладой и, боги, свежим воздухом. Трясущимися руками я разрываю пакет, прямо здесь, у черного выхода, на заброшенной стоянке. Вообще-то, не стоит мешать это с алкоголем. Вообще-то, мне все равно.
- Ты так долго не протянешь.

  Полиэтилен с треском рвется, и белые таблетки разлетаются в разные стороны, прямо вниз, на асфальт. Словно жемчужное ожерелье, которое содрали с шеи. Моя последняя надежда на сегодня.
- Блять. – Сползаю по стене, усаживаясь на землю. Сегодня в меню унынье и гнев. – Самое маленькое в мире чертово колесо. – одна таблетка лежит прямо передо мной, в пыли и грязи. Я тянусь к ней, беру в руку, катаю между подушечками пальцев. Как это называется? Опуститься?
- А раньше ты убирала свидетелей.

  Что? Оглядываюсь по сторонам, и только тут замечаю насмешливую ухмылку. Напротив, в проеме, укутанный темнотой и высокомерием, стоит парень. Стоит и смотрит. А я говорю:
- Ты когда-нибудь убивал? – скалюсь и говорю. – Кто из нас больший моральный урод? – только сейчас осознаю, что пьяна вдрызг. – Не думаю, что у тебя хватит мужества совершить что-то бесчеловечное. – выйди, покажись, покрасуйся.