Суета у входа в палаццо обуславливалась тем, что слуги, извозчики и грузчики не знали, как себя вести с подобным грузом. Людям, которые всю жизнь свою дело имели разве что с какими-нибудь бумагами, ящиками, а из хрупкого чего-нибудь максимум - королевский хрусталь или хрупкий мрамор, теперь были растеряны и рассыпались по углам.
Известие о том, что его драгоценный подарок все-таки приехал из кругосветного путешествия местного синьора поначалу и не обрадовало вовсе. Ну, со всеми бывает, экзотические кошки - это такой же редкий и ценный дар, как древнеримская статуя Юпитера или голова Минервы. Какая разница, в какой упаковке это пришло, какая разница, в какой кладовой это хранить. Без сомнения, то что именно этот товар мог шевелиться, пугать людей и нападать, к тому же был животным диким, напуганным и голодным, создавало некоторые условия, тем не менее, Лоренцо совершенно ни о чем не переживал. Среди его многочисленной прислуги он уж точно найдет смельчака, который заставит себя по приказу кормить и ухаживать за животным, пока оно передержкой коптится в стенах Флоренции.
Хищные крупные кошки были в городе не новинкой. Ко львам на Виа Леони уже все изрядно привыкли, нечего тут и говорить. Местные без особого восторга смотрят на измученный символ "свободы", преданности и единства, а так же грозности и силы народной республиканской власти. Лев - очень символично. Живут они прайдами, собою внушают ужас у каждого, кто подобное в жизни своей видят. Другое дело был... леопард, привезенный ему турками из далеких-далеких мест, о которых только моряки и рассказывают. Но кусочек жаркого, дикого и непокорного мира теперь у ворот палаццо и изрядно порыкивает, так, что его слышно даже на втором этаже с крепко захлопнутыми окнами изолированного от внешних раздражителей кабинета Лоренцо. Даже вопли воркующих вокруг животного людей не так были слышны, как попытки леопарда преодолеть крепкие прутья и разорвать цепи, сожрать всякого, кто пытается в него безжалостно тыкать палкой.
Лоренцо, торопливо дописав записку в Сиену, провез по еще не высохшим чернилам рукавом надоедливого джорно, в котором не только смертно неудобно, но еще и жарко, да подошел к окну, приоткрывая створку и впуская в душный кабинет немного свежего воздуха. Сразу же стала ясна и погода, и городской шум. Люд с Виа Ларга стекался, как на какое-то представления, звонкие голоса ребятишек доносились тут и там, как явно сорванная специальная струнка. Лоренцо спустил взгляд к воротам. Как по иронии его кабинет располагался прямо над парадным входом и он прекрасно мог видеть всякое движение внизу, хотя и немного смутно. Но среди покрытых беретами голов, он заметил излишне высокую, королевскую клетку и позолоченными прутьями, которые нехорошо отразились в выходящем из-за низеньких крыш солнце. В клетке билось свободное животное, во всей его свободе, которое у него отняли чужеземные люди.
Но ничего не поделаешь.  Медичи отвалил за это удовольствие такую кругленькую сумму, что если леопард не окупит себя, то можно было смело брать и переворачивать стол. Лоренцо, конечно, никогда не слыл бережливым человеком, но подобные изобилия за свой счет приобретает впервые и даже не для себя.
Наверное, было бы глупо дарить женщине дикое хищное животное, если бы этой женщиной не была Элеонора французская. Эта женщина высоких принципов, безупречного вкуса и с не хилым чувством юмора. Тем более для Франции леопард был бы мало-помалу еще одним чудом света, а если учесть, кем было подарено это чудо... Лоренцо ставил на впечатлительность королевы, нежели на короля, который мало того, что не удивился бы, так еще и нашел бы в этом жесте несколько несуществующих, но теоретически существенных намеков.
В конце концов, не кобру же он им дарит. С коброй было бы, наверное, в сто крат проще.
- Синьор, там... - Секретарь вошел без стука и нашел своего синьора у окна, словно в детстве, едва не перегибающимся через высокий и надоедливо длинный подоконник. Но даже несмотря на все это, вид из окна открывал отрадный и приятно было видеть, что вокруг него снова собирается любопытствующая толпа. Имя "Медичи" будет еще долго витать среди народного восхищения. Слухи, они как чума - передаются изо рта в рот и быстро пускают корни в здоровое, готовое принять эту заразу, общество.
- Да, я вижу - улыбнулся во весь рот Лоренцо. Какой-то приятный ветерок прошелся по улице, отгоняя всякую духоту и неприятность во всем теле. Он отвечал, не поворачиваясь и вообще не отвлекаясь от своего занятия. Наблюдать за тем, как толпа людей не может справиться с одним животным, который мало того, находится в клетке, да еще и привязанное, было отрадно и даже отчасти смешно, не без горечи: - Пусть завозят его куда-нибудь в дом.
- Это самка, синьор - снова говорил слуга.
- Как? - Лоренцо перегнулся обратно и строго взглянул на секретаря. Он ведь четко заказывал самца. Не нужны ему самки. Леопард должен, простите, быть леопардом.
- Вот так вышло... - развел руками секретарь.
Лоренцо как-то устало закатил глаза и плечи его рухнули. Ну, вот так всегда. Это существо преодолело большие расстояния и натерпелось такого ужаса на море и на земле, что не позавидуешь, а тут оказывается раз - и оно самка. Издержки языков, издержки охотничьего тяжелого удела. Оправдание можно найти любое, но самка ему все равно даром не далась.
- Ладно, внесите ее в дом, не раздражайте любопытство толпы - выбросил немного раздраженно Медичи и помотал головой, когда молчаливый секретарь прикрыл за собой дверь. Обрадовался, называется. Впрочем. Он ведь дарит самку женщине... ей-то какая разница, тем более француженке. Она вообще должна сама по себе радоваться таким драгоценным вещам, не задумываясь о том, ни сколько они стоят, ни сколько лиг прошли, ни какие страсти видели, ни в каких руках побывали и, главное, ни какого пола они являются. Ведь кольцо всегда остается кольцом, хоть женский оно, хоть мужское.
Приказ хозяина быстро исполнили, но люди еще долго не давали Лоренцо работать в спокойствии. Шум, гам, громкие обсуждения, прошения показать еще, заставили его переписывать записку дважды и снова запереть окно. И пусть Лоренцо не было свойственно нервничать на ровном месте, ему все равно теперь за кучей бумаги не сиделось. Наконец-то, написав страдальческое письмо в несколько косовато несвязных строчках, он трижды свернул его и наложил печать. Теперь ему нужно было не много, не мало - найти того, кто доскачет до Сиены в ближайший день.
Гонцов мире много, лучший - один.
И так получилось, что этот лучший однажды взобрался в седло и больше никогда с него не слезал. И этот кто-то просто обязан был находиться дома или хотя бы в ближайших нескольких улицах, чтобы не искать его до вечера.
- Эй, ты... да ты - имя служки, который обычно прислуживал за Джулиано и менял ему воду и устраивал всевозможный туалет, Лоренцо не нарочно забыл, хотя нарочно не пытался запомнить. Такие слуги быстро меняются, особенно не задерживаясь у такого человека, как Джулиано, который при всем его великодушии еще принялся отпускать слуг со службы. Подобной тенденции Лоренцо не понимал, да и вообще... опять же - не пытался.
- Где хозяин твой? - Мальчик с очень робкими глазами даже не пытался поднять их на синьора. - Зови его в столовую, скажи, что я зову его и ждать не буду.
Впрочем, это никогда не придавало Джулиано газу. Не будет ждать? Ну, да, не будет. Ближайшие три-четыре часа он точно подождет, а там Джулиано хоть с того света достанут, если господин просит. Это называлось "ждать буду сколь угодно, но барина из себя построить нужно". Лоренцо все-таки примерно выдерживал авторитет перед воздушным, почти никогда не серьезным братом.
Отпустив угловатого, суетливого, робкого (как будто напуганного целым миром) мальчишку, Лоренцо ничего не оставалось, кроме как самому дойти до просторной, залитой солнцем столовой, где не впопад с температурой за окнами, да временем суток, горел очаг, не создавая никакого уюта, только переводя дрова, да навевая еще большую духоту.
Медичи принялся заливать это прислужкино недоразумение самостоятельно, да приказал чашнику открыть окна. Жарко, слишком жарко для середины апреля.

Если не забитый природным недоразумением нос, Лоренцо бы сказал, что сегодня мир так и смердит. Трудно представить себе духоту без вони, даже  человеку, который сроду о вони ничего (к его большому счастью) не знал. Тем не менее, какое-нибудь призрачное дуновение ветерка было на вес золота, так что Лоренцо был готов распродать за ветер половину своего имущества или хотя бы убранства этой комнаты. Чем он, впрочем, часть своего времени и занимался, но то уже другая история и другой ветер.
Ветер материальный, тревожащий тяжелую занавеску на спешно раскрытых окнах все-таки давал хоть какое-то представление о том, что они все еще живы, а не пекутся в какой-нибудь адской печи. Жара, и правда, стояла не по сезону и уж тем более не по климату. Вот чуял Лоренцо, что будет лето у них сухим и неплодородным, и вымрет половина средней Тосканы или оставит свои пастбища, и все они тут будут страдать из-за нехватки продовольствия. К тому же на такой жаре начинала жутко болеть голова, а когда Лоренцо завидел на пороге многострадальной столовой брата, ему показалось, что голова у него болит за них обоих, - так стучало по вискам.
Впрочем, кроме мимолетной боли, блеснувшей на его весьма спокойном, сосредоточенном и излишне серьезном лице, коя могла вполне сойти за тень настоящей усталости, ничто не выдавало его подлинного состояния. Вот так всегда и бывает - один помят, потому что работал, другой притворяется свежим, потому что развлекался. И где в этом мире справедливость? Родился старшим - всё, приговор тебе на всю жизнь и только смерть избавит тебя от этого венца непроглядных и чаще всего неразрешимых проблем, с которыми ты еще, ненормальный, пытаешься жить сообща. Но договариваться с проблемами точно так же, как с галлами разговаривать на римском - они понимают только тогда, когда кому-нибудь пронзят мечом брюхо, в остальном "я твой итальянский шаталъ". В политике ничего не было иначе. А Лоренцо, что? Лоренцо абмбициозен и местами глуп, чтобы надеяться, что его махинации еще могут прокатывать.
Этот мир настолько прогнил, что уже кажется не удивительным подкупничество и расточительство, однако люди все еще, на удивление, бывают и подкупными и расточительными, порой (а, чего тут скрывать, всегда!) это идет на пользу ростовщику. Ну а все святые не грешны, потому что святы, куда им - простым людям до такой высокой философии, они так, потихоньку продолжают грешить и заказывать себе лучшие места в Аду. Особенно Лоренцо. Ну и, конечно же, его любимый братец, который о грехах знал куда больше.
Об обжорстве, прелюбодеянии, алкоголизме, лени и тому подобном. То, от чего закрываются аскеты может приносить настоящее единственное утешение людям, у которых, в отличие от этих аскетов, жизнь одна и она может прерваться очень внезапно. Вот упал ты с лошади, а внизу камень и все - мозги твои текут на корм тараканам и местным жителям древесности.
Оставалось только удивляться, как голова Джулиано все еще цела.
Лоренцо усмехнулся, видя это его состояние. Ну кого этот мальчишка пытается обманывать? Лоренцо его с детства помнит. Когда тот еще едва ходил и зубы на лестницах оставлял или прятал под подушкой ночью, чтобы никого не будить. В общем-то, теперь ничего не изменилось, только зубы заново не вырастают, а Джулиано перестал просыпаться с самого утра и прыгать по кровати в ожидании нового дня. Теперь он спит этими днями в ожидании новых ночей.
Медичи все-таки не смог сдержать злорадный смех, но смеяться было не над чем. Если этот неотесанный ангел с облачка каждый  раз развлекается, то Лоренцо состоянием не хвастался, хотя трудился на благо отечества. Mio Dio, где справедливость, снова спрашиваю я вас!?
- Утро ли? - Поэтично впротянул Лоренцо.- Жаворонок с петухом охрипли б петь, если бы днем у нас начиналось утро, брат.
Ну да, впрочем, ты и сам не замечаешь когда начинается утро, день, когда все это внезапно становится ночью и ты с квадратной головой едва находишь, в лучшем случае подушку, а не чью-нибудь навязчиво приставучую женскую грудь, которая так и просит внимания и хочет поговорить об их "великолепных семейных отношениях".
Вот пожил бы этот парень хоть один день вот так, посмеялся бы Лоренцо.
Он подошел к столу и отодвинул графин с вином, блестящим на солнце кровью, продолжая улыбаться. Нет, пить холодное вино сегодня будет он. Вместо этого Лоренцо налил младшенькому добротный кубок воды. Пусть пьет или выливает на себя, какая разница.
- Святые угодники ругаются на тебя сегодня целый день. Ты нужен здесь, а тебя здесь нет. - Развел руками де Медичи, отпивая освежающее пойло. Сладкое и совсем какое-то не тосканское. Он с пребольшим отвращением взглянул на вино - оно явно венецианское. Когда это, простите, честный флорентиец пил венецианское вино, когда на виноградниках у него спеет куда лучше? Без особого стеснения Лоренцо придумал правильное применение подобной "покупке" - подошел к окну, раздернул шторы как мог и принялся лить дорогостоящее вино на Виа Ларга, поливая голубей, сточных крыс и всякую мелкую шваль в виде тявкающих от изнеможения собак. Будет Кларче знать, как поить его чем попало.
Чем только не развлекаются барины в такие суровые жаркие дни.
- Я бы послушал о твоем, я уверен, незабываемом приключении сегодня ночью, да вот только уже успел выучить насколько у Джульетты большая грудь и по какому поводу задирают Федерико. Так что давай по делу - Лоренцо отставил опустошенный графин на низкую тумбочку и вытащил с пояса запечатанный конверт.- Мне все равно, сколько ты выпил, при всем том, что ты мог не пить вовсе. Мне все равно сколько женщин ты... ладно, опустим, мне все равно как весело ты развлекался этой ночью, этот день ты проведешь в дороге. В Сиену приехал наш... недалекий друг Джантомазо Караффа и я думаю, что совсем не для того, чтобы насладиться сиенскими пейзажами и послушать местную труппу. Если учесть, что Джантомазо глух на одно ухо, конечно... - Мне нужно чтобы ты стрелой туда мчался и на следующий день вот это доставил генеральному капитулу. И передал мои искреннюю печаль по поводу дальнейшей их сделки. И, Джулиано, - акцентировал Лоренцо, прекратив свою нескончаемый поток речи, которая явно у Джулиано не вызывала особого интереса, потому что, уже известно, половину он просто выбросит из голову по дороге и будет еще раз сто вспоминать к кому он вообще едет - печать. Тут - печать. Не вскрывай его. Еще раз вскроешь... - процедил он, а после сам не удержался от улыбки: Кудри пообстригаю. У галлерщиков вопросы есть?
Несмотря на то, что он скорее приказывал брату, нежели просил, Лоренцо не видел в нем своего слугу. Джулиано, конечно, сам подписался на то, чтобы бегать по делам города, которым он, теоретически, управляет. Но как этому мальцу управлять городом, если он с собственным телом совладать не может? Но вот что было в нем хорошего - Джулиано мог оставить правильное о себе впечатление и сделать что-то по поручениям блестяще. Если есть в мире какой-то другой человек, подобный ему, он еще не родился. Впрочем, круги под глазами брата Лоренцо смущали не меньше, чем его общая побитость и жуткое похмелье, которое Лоренцо из-за отсутствия обоняния может быть и не чувствовал, но прекрасно с близкого расстояния наблюдал.
- Ох, брат, ну не делай такое замученное лицо, ради всех святых - проныл сам Лоренцо. - Никто же тебя не заставлял бегать всю ночь не пойми где. Попробуй развлекаться культурно, от этого, обычно, утром радость по лицу проходит, а не табун коней.

А впрочем, к черту! Именно так формировались мысли старшего Медичи. Сколько бы времени не прошло, Джулиано был именно тем человеком, на которого Лоренцо просто не мог долго сердиться, тем более по такому мелочному поводу, как очередная гульная ночь. Разве лучше он себя вел, будучи в его возрасте? Ну, да, не будем сравнивать, но и у Лоренцо вместо мозгов одно время был ветер, наслаждался он вином, женщинами и хорошими веселыми песнями. Вряд ли он встревал в то, что обычно на следующее утро приписывают бедному Медичи-младшему, но и на том поприще у Лоренцо были некоторые успехи. И рокот матери у них еще в доме не успокоился, чтобы Лоренцо включал сурового отца, который, впрочем, никогда (в отличие от деда) не доставал один нужный атрибут мужского гардероба, чтобы воспитывать своего младшего отрока. Уж над кем, а над Джулиано ныне покойный Пьеро мог бы и поработать как следует.
Но не стало отца и вся забота по судьбе Джулиано легла на плечи Лоренцо. У того было время, чтобы как-то справляться с этой трудной задачей, но чем Джулиано старше становился, тем крепче становилась его воля. Не то, чтобы Лоренцо был против, но сами понимаете...
У Лоренцо не возникало ни единого сомнения насчет того, передавать ли письмо Джулиано или нет. Он ничего от брата не скрывал и даже если, как тот сказал, он собирается совершать великую глупость, то братский совет ему не помешает. При всей своей ветрености, в Джулиано было немало мозгов, чтобы все осмыслить и переосмыслить, а, главное, взвесить, чего Лоренцо при его жизненной суете не всегда удавалось. И казалось бы, разве есть в мире этом ситуация, над которой Лоренцо бы не задумывался? Есть. И таких ситуаций подавляющее множество. Не обладал он холодным расчетом, не было в нем этой жилки, коей славился Козимо и Пьеро, он был человеком-волной, чувством, надеждой и поддавался только собственным ощущениям. Сейчас ему казалось, что он поступает правильно. Не было случаев, когда Лоренцо поступал как-то по крайности, если есть другой вариант. Впрочем, действовал он, обычно, когда вариантов не оставалось, но из-за громких успехов, его промашки просто не замечались окружающими.
Но только не братом. Джулиано прекрасно знал, что не только флорины тратятся на то, что они тратятся.
- В самом деле,ты же всегда... спасаешь меня от моих глупостей. Только я, видимо, слишком стар, чтобы запомнить случаи твоего громкого триумфа. Лоренцо немного досадно вздохнул. Издеваться над братом у него выходило куда суше, чем у последнего над ним, однако не подкалывать в ответ Медичи просто не мог.
Он немного торжественно вручил письмо в руки брату и как-то удовлетворительно кивнул. Существовала тысяча причин, почему он доверяет именно Джулиано, а не кому-нибудь еще. Даже если тот вскрывает письма, даже если тот делает что-то не так. Ему, во-первых, было все простительно по случаю большой любви старшего брата, а во-вторых, у него всегда существовала неоспоримая отмазка, в которую при случае Лоренцо предпочитал верить самовольно.
- Ты имеешь что-то против поэзии? - Поднял брови Медичи, делая крайне удивленный вид. Ответ: "да"  не принимался по умолчанию, Лоренцо и Джулиано это оба понимали, но сцену поломать все-таки стоило. - Поэзия лечит душу паче всякого вина в утомительно тяжелые утра.
По одному зову слуги поторопились накрыть на стол резко захотевшему позавтракать Джулиано. Лоренцо же пищу вкусил еще с первых лучей солнца, отчего от немного жирноватого завтрака у него желудок незаметно выворачивался наизнанку, но внешне это показать вежливость и воспитание не позволяло даже в кругу своей семьи. Посему Лоренцо решил взяться за еще один стакан вина, хотя в жару перебарщивать с этим удовольствием все-таки не стоило, работы было полно и отоспаться у него просто не было не то, чтобы времени - права. Жена у него быстро это пронюхает и будет кудахтать вокруг со словами: "чего это вы спите, когда надо..." и миллион утомительных "надо".
В этом случае Лоренцо выбирал ужасную работу, воду, общество брата и какие-никакие, но отвлекающие от семейного удела, проблемы.
- Дайте галлерщику мяса человеческого - вымолвил Лоренцо, махнув рукой удаляющемуся чашнику. Юноша застыл в двери, видимо, не особо поняв, в чем тут дело.
Ну а мигрень доходило до тех самых планок, когда ты начинаешь нести всякую чушь и выворачивать наизнанку самые простые просьбы. Медичи нахмурился так неважно, возмущенно и раздраженно, как будто парнишка, который, в принципе, тут только для того, чтобы подливать баринам вино или чего другое в кубки, должен был сам обо всем догадаться.
- Ну, вы поняли! - Лоренцо рухнул за стол и схватился на виски. Ноет голова и ноет.
- Никак не пойму, как я не заметил плотников в голове, которые то пилят, то забивают гвозди, то ломают щепки. Отвратительно - только когда гурьба слуг создала в столовой массу, Лоренцо решился пожаловаться на собственное состояние. Такое случалось не часто и обычно было мимолетно, через минуту Лоренцо и сам забудет, что кому-то изложил суть своих наименьших из проблем. Впрочем, голова болела так, что боль реально начинала мешать ему думать. Или это просто так жара влияет на его состояние.
- Сегодня кстати одну тварь к нам привезли. Из Персии - немного хрипловато и устало выговорил Лоренцо, когда слуги водрузили на стол многочисленные миски с виноградом, персиками, финиками и инжиром. - Собираюсь ее королеве Элеоноре подарить. Ты когда-нибудь леопардов видел? - Обратился Медичи к брату, все еще упорно потирая собственный весок. Иногда Лоренцо ненавидел собственные волосы за то, что они не кудрятся как следует и мокротой сваливаются летом на плечи, создавая совсем не аристократичное безобразие. А в этом доме, как всем известно, хозяин всегда должен быть от иголочки. И неважно, как на улице жарко, он должен носить мех и тяжелое золото на плечах, сотни плотной одежды и умирать, умирать от жажды, вспотевать по сто раз на дню и валиться с ног к окончанию дня. На людях он должен был вести себя так, словно вообще эта мука ему в такую радость, что он готов от радости на столе танцевать.
- Куда опаснее наших замученных львов на Виа Леони - усмехнулся слабенько Лоренцо. Львы, наверное, сейчас - единственные на свете живые существа, способные понять мучения какого-то там синьора Лоренцо ди Пьеро в его ужасно огромном, но жутко душном палаццо. Страшно подумать, что скоро в седло и на природу, а это еще сто плащей, десять беретов, куча всякой атрибутики.
И он завидовал своему брату. Ему хоть галопом головную боль выбьет... ну а если не выбьет, то он пропьет ее в Сиене. Как все просто в жизни этого человека!