Пожелтевшие раньше срока листья хрустели под ногами, ломаясь от непосильной ноши, оглушая противным звуком – он пробуждал в сознании девушки, блуждающей по саду, картины минувших дней. Картины ужасные, изменившие ее жизнь раз и навсегда, за секунду, за то мгновение, пока по комнате, от угла до угла разносился противный звук.
В голове до сих пор одни и те же вопросы: разве так бывает? Разве мы заслужили это? И если кто скажет, что Бог не был слеп в тот роковой день, то Лукреция горько рассмеется ему в лицо – в момент истинной нужды, единственный, кто мог оказать незримую помощь, остановить предателей, увести их в ином направлении, мимо дома Донати… Бездействовал.
Я помню их лица – все до единого. Я помню, кто где стоял; помню, как кривились их губы в злой усмешке, как под ее тяжестью сгорала в их глазах человечность и обесценивалась душа. Высшее проявление жестокости – мои губы дрожали, пока я сквозь истерику выжимала из себя слова, нет, мольбу о пощаде для моей… Для моей милой сестры… Амелия… - глубокий вдох, пальцы сжимаются в ладонь, продавливая кожу до багровых отметин, ибо боль – единственный способ собрать воедино все свое самообладание и на этот раз одержать верх над воспоминаниями, который никак не хотели покидать воспаленное и измученное сознание Лукреции…
Ненавистное солнце, слепящее глаза, которые были полны ненужной соли – слипшиеся ресницы затуманивали мой взор настолько, что я видела лишь коварный прищур Алессандро, но не смогла разглядеть за ним чудовищную грань его натуры. Иногда мне кажется, что моя наивность, моя глупая храбрость, фальшивая, как и улыбка самозванца, забили последний гвоздь в крышку гроба дражайшей сестры. Я боялась смерти… Я не хотела умирать…
А теперь просто не имею на это права.
Намерения лже-Папы и его сына, Джироламо, были ясны, как летнее небо в безоблачный день – для того, чтобы заставить девушку плясать под их дудку, им нужно было что-то большее, чем один дорогой сердцу узник в Ватикане. Нужно было сделать так, чтобы у Лукреции не было иного выхода, кроме как пасть в ноги новому Папе и умолять вновь, и вновь не за себя, а за отца – единственного человека, ради которого можно жить и страдать под тяжестью Римской Церкви. Только вот не просчитались ли они?...
Прошло уже десять дней; Лукреция и ее тетушка, Летиция, дважды поминали ушедшую Амелию, но из головы девушки никак не уходили прочно отпечатавшиеся глаза Риарио, его взгляд – непроглядная тьма, зловещий омут, в глубине которого итальянка отчаянно искала хоть каплю милосердия и сострадания, но не успела разглядеть, ибо ее рассудок затуманился горем и слепой местью, в тот самый момент, когда золотые локоны младшей сестры расстелились по полу, закрывая уродливую предсмертную гримасу – на детском лице это смотрелось в стократ ужаснее и страшнее, слишком неуместно, слишком неестественно. Лукреция не дала Джироламо ни единого шанса остаться в ее памяти человеком чуть более «чистым», чем другие заговорщики. Наоборот, его попытка выразить сожаление возвела графа на самую вершину отвращения и ненависти, и чувство, что месть в отношение кузена вряд ли в ближайшее время свершится, гложет итальянку куда больше, чем тоска по усопшей сестре и, тем более по отцу, заточенному в темнице Святого Города. Разумеется, сама себе в этом госпожа Донати признаться не желала, но на плаву ее может сейчас удержать лишь идея о возмездии, о тонком и тщательно спланированном разоблачении лже-Папы и его главной марионетки, а вовсе не спасение отца, хотя клубок интриг сплелся так плотно, что дернув за один конец веревочки, непременно начнет разматываться и другой. Они все: Лукреция, Франческо, Риарио, да даже тетушка Летиция – все теперь были фигурами одной игры.
Донати много думала об этом, иногда – слишком. Проводила добрую половину дня в саду, всматриваясь в одну точку на горизонте или наблюдая за играющими соседскими детьми – их смех вызывал на лице девушки и улыбу, и слезы. Почти ничего не ела, кроме винограда, будто бы его пьянящая сладость может вернуть счастье в жизнь итальянки, потому как новости от тетушки не были радужными с момента смерти Амелии. Недавний разговор и вовсе выбил Лукрецию из «колеи» на всю следующую неделю…
-… Твой отец заботится о тебе даже когда его нет рядом, - начала издалека Летти, чем вызвала на лице племянницы лишь недоумение.
- Что вы имеете ввиду?...
- Я, конечно, не тот человек, кто должен сообщать тебе такие новости… - Лукреция замерла, пряча губы в бокале с вином и прожигая женщину недовольным взглядом. – Но тянуть больше нельзя, и… - глубоко вздохнув, Донати продолжила, - В общем, твой отец позаботился о твоем будущем, как и полагается любящему родителю. Ты станешь женой одного из флорентийских вельмож. Никколо Ардингелли. Он…
- Флорентийский вельможа? Замуж? Отец позаботился?... Тетушка, это очень, очень обидно, особенно в такое время, - перебила Лукреция женщину, отводя внезапно начавшие слезиться глаза в сторону.
- Он на два года младше тебя, Лукреция, но даже сей факт не должен звучать обидно. Послушай, - Летиция протянула руку и нежно накрыла своей ладонью ладонь племянницы, - Если не выйдешь за него – останешься ни с чем. Ты больше не дочь папы Римского, запомни это раз и навсегда, - Донати зло выдернула руку, освобождаясь от «оков» и вышла из-за стола сохранив абсолютное молчание – ее взгляд разъяренной и загнанной в угол волчицы был куда красноречивее слов.
Именно с таким взглядом встретила Лукреция слугу, который потревожил ее в саду этим осенним днем, сообщая, что прибыл некто с посланием от жениха.
Быстро преодолев сад и внутренние помещения дома, Донати, не метая в разные стороны разве что молнии, вышла ко входу и замерла от изумления, испуга и, конечно же, гнева, когда ее глаза встретились взглядом с…
- Граф… - слова приветствия будто бы застряли в горле, - Какая честь, - напускные правила приличия, пока прислуга исчезает в глубине дома и не греет более уши. Лукреция делает шаг, становясь почти что вплотную к Джироламо и не прерывая зрительного контакта, нахально, сквозь зубы задает единственный интересующий ее вопрос, - Как ты посмел вернуться так рано?...
Тридцать дней. Именно столько нужно, чтобы попрощаться с усопшим. Именно столько должен был ждать ты, если бы в тебе осталось хоть капля совести.
Все случилось слишком быстро, Лукреция не была готова ни тогда, ни сейчас. Но разве у нее есть выбор?...