теперь мир, словно ласковый зверь, залижет рану и за дверью
растает, только поверь. в стакане лёд, нет ни грамма разницы
кем до этого мы были.

Стаканы разбиваются о стены, звоном стекла поражая ушные перепонки – кусочками острыми, звездной пылью впиваясь в оголенные ступни, рассыпаясь сверкающим пеплом по полу, ранящим, оставляющем крошечные порезы на кровоточащей коже человеческих ног, которые ступают по этому алмазному песку, пропитанному горькой дозой горячащего, горько-колющего, обдирающего горло, неразбавленного, крепкого. Жидкий яд, стекающий по мелким осколкам, бледными пятнами расползающийся по полу, освещенному лишь светом луны. Желтый диск, нависщий прямо напротив окна, напирающий своим сиянием со всех сторон, вонзая стрелы своего проклятия в твою разгоряченную спину одну за одной, пока ты сжимаешь кулаки, пытаясь вернуть себе шаткий самоконтроль. Разливается по венам кипящая ярость, грозящая изнутри сжечь тебя, не оставив ни единого живого органа, заменяя все тлеющими кусками мяса на вертеле твоих костей, и в сознании вот ты уже дичь, подстреленная из оружия судьбы, поваленная наземь своими же силами, убитый волк, растерзанный когтями своих рук – вот из-под них сочится кровь, а в глазах догорают последние языки синеющего пламени. Оно гаснет, неминуемо исчезает где-то за границей сознания, что стремительно тебя покидает. Рык разносится по комнате, в которой никто и никогда тебя не услышит – просторный плен собственной души, из которой не найти выхода – сколько не ищи. Самообладание теряется так стремительно, будто ползет огонек по фитилю динамита, готовый добраться до цели, готовый уничтожить все одним лишь взрывом. В пух и прах, разбрасывая перья и сломанные надежды, за которые цеплялся, сдирая пальцы, сильный и независимый волк, которого жизнь никак не отпустит. А я дышал тобой, но, знаешь, нам пора проститься.

Раз.
Два.
Три.

Луна в своей естественной фазе, ты делаешь еще глоток, и за первым сосудом летит второй. Пол покрывается стеклянной крошкой, ты снова ранишь ноги, методично ступая по серебристому ковру. Теперь он украшен щедро – кровью твоей, струящейся из каждой маленькой ранки. А когти твои в ладони впиваются, а клыки кусают горячие губы, оставляя порезы – ты не чувствуешь их. Лишь пульсация вен, горячая река алкоголя – она затопляет легкие, сантиметр за сантиметром, дюйм за дюймом, не оставляя лазейки или пути к спасения, но не успевает подобраться к горлу, как исчезает, впитывается, испаряется, проникая в твое тело изнутри, чтобы не дать так просто захлебнуться, чтобы покрыться этим пожаром изнутри, но у тебя нет выбора, и ты добровольно подливаешь масла в огонь, разбивая бокал за бокалом, принимающий на себя жестокую смерть, использованный и опустошенный. Как и ты: исписанная тетрадь, нет места даже для заметок, а половина листов вырваны и разбросаны по углам комнаты. Изрисованные, изорванные, испорченные. Шумный выдох, и снова попытка самоконтроля, от которой страдает колонна. С шумом сыпется штукатурка и обломки раскрошенных камней.  У тебя есть еще силы, они в переизбытке, но некуда их девать, и оттого перед глазами мерещится это проклятое бессилие. Раскатистый рык отбивается от стен мощными волнами, которые настигают и тебя – падаешь на колени, сломленный собственной силой и собственным крахом. Эта чертова луна выплывает из-за туч, становясь еще ближе, еще опаснее, ее угроза врезается тебе в тело, вынуждая его меняться все больше, превращая в зверя. Снова и снова. Я знаю, что будет потом. Извилистыми тропками вырисовываются вены на мускулистой руке, изображая этюды крови, синея канавками на коже, готовый вот-вот лопнуть. А вены синие, даже зеленоватые порою, скрывают в себе красную жижу, которой просто в переизбытке. Однажды кто-то захлебнется в собственной луже, судорожно хватаясь за горло, разорванное. Без единого шанса на спасение. Хрипяще-шипящие стоны – вот выходит из человека эта несчастная жизнь, за которую он цепляется из последних сил. Но ведь спасения нет, есть только твое биение сердца, горящие в ярости, в наслаждении, глаза, спокойно наблюдающие за тем, как корчится бедная фигурка, растворяясь в собственной крови.

Четыре.
Пять.
И на два хода вперед – семь.

Она заставила тебя чувствовать это, сломала твой контроль, который ты вложил в ее маленькие нежные ручки. Ты хватаешь воздух ртом, пролистывая ужасающие картинки перед глазами, неистово желая выпрыгнуть в ближайшее окно и скрыться во тьме. Ища жертву. Сея смерть, дать волю инстинктам, жестокости, силе, которую ты берег и накапливал для одной единственной птички в своей клетке. Для сойки, посмеявшейся и упорхнувшей, стоило только закрыть глаза. Делаешь еще вдох, позволяя злу растекаться по твоему телу, позволяя жутким вещам твориться в твоей воспаленной голове, разукрашивая все в кроваво-красный и черный – цвет неестественной смерти. Липки нервы и острые ножницы – изрезать на ровные составные части и перемотать ими чью-нибудь глотку. Не выдержала, сбежала. Ты склонил голову, предоставляя легким возможность набрать влажный воздух, опускаясь на колени, выставляя руки как опору, вонзаясь когтями в дерево пола. Волк в собственном логове, загнанный и разбитый, но оттого отчаянно разозленный, почти с ума сошедший.  И по вискам стучит – проститься. Где-то за спиной бегают секундные стрелки, нарезая круги, превращая их в минуты, отбивающие четкие ритмы в твоей голове.

А в ней кавардак.
А в ней огонь, а в ней кровь, страдание, боль.
В ней она.
В ней смерть.
Она.

Вы попрощались в сентябре. Когда начинается жизненный цикл – вы разорвали этот круг. Красная Шапочка сбежала от Серого Волка, все как и положено – по сценарию. Маленьким девочкам нельзя верить злым зверям, им нельзя одним ходить в лес, пусть они и вооружены до зубов. Вы попрощались, так и не поняв, к чему все это было – полусмерть и бесконечные грани, по котором вы ходили. Ты слишком хмурый, слишком серьезный, ты – слишком, а она – огонь, она поглощает и не дает продохнуть, заживо испепеляя. В ней характер острый как мириады осколков, в ней разум холодный, как тысяча Антарктид, и такой жаркий манящий взгляд, что ты невольно тонул, увязая в расплавленном изумруде, прекрасно осознавая, что камни не умеют плавиться. Но ей подвластно невозможное, а самое простое – совсем никак. Она расписывала холсты, стены, твой веки собственным взглядом – лишь обычная жизнь не была ей знакома. Как пугливая птичка, что боится людей, будучи опаснее всех вместе взятых, просто потому, что по-другому – нельзя, все потому, что синдром собственной опасности развивается, достигает неизмеримых размеров, поглощает и забирает веру в то, что она просто девушка из плоти и крови. А в тебе так мало терпения, и так много запала. Порохом высечены твои черты, готовые воспламениться от любой искры во взгляде, от любой брошенной словестной спички. И ты вспыхнул, сгорая дотла, пытаясь дотянуться пламенными руками еще и до ее хрупкой вверенной тебе жизни, пытаясь ухватиться, и сам же оттолкнул, рассыпаясь пепельным инеем по деревянным полам, отпуская свою маленькую девочку в большой и жестокий мир, который ни за что ее не вернет. Она увереннее сбежит от тебя, чем позволит себе быть петлей, в которой рано или поздно ты повиснешь.

Но это только дым.
И в нем нам не укрыться.

Отпустить. Упасть на кровать, чувствуя, что прилив сил медленно спадает, и ярость уходит, а на место ее приходят беспокойные сны. Ты в темноте, она повсюду. Луна уходит, забирая с собой страшные картинки и твое самообладание, которое оказалось все же на долю сильнее, чем пьянящая власть белого удушающего света. Все это было не просто так, только не с тобой, ведь ты сильнее, чем кажешься, сильнее, чем на самом деле есть. И пока сердце отчаянно бьется в груди – ты волк, способный на все, стоит только услышать самого себя, дать волю голосу, что съедает изнутри, обрывая все пути к счастливым мыслям, но помогающий преодолевать все. А в твоих венах успокаивается импульс, виски не сжимает когтистая боль, ты отпускаешь себя в чернеющую пропасть ночи, предоставляя свое сознание в качестве жертвы каким-то неведомым богам, которых не существует, но в них проще верить, ведь в зло всегда верить проще. Особенно, когда ты сам – его воплощение. Воздух выпускается из груди, и ты дышишь ровно, и мирно. В комнате едкий запах алкоголя. Разбитые стекла, камни. Ты словно на руинах собственной счастливой жизни, будто бы снова там – на разломанных глыбах, на упавших стенах твоего дома, в котором ты так недолго был почти счастлив. Назавтра ты проснешься с головной болью, но не более. Иногда тебе бы до отчаяния хотелось хоть какое-то время чувствовать боль на теле как напоминание о чем-либо, ходя с перемотанными бинтом ладонями, через который сочилась бы кровь, указывая, что ты жив, но не совсем цел.  Но ты пес. Регенерация. Никаких намеков на то, что живой.

♫ hearts under fire

Удар за ударом, ритмы выбивая костяшками пальцев на хрупких предплечьях, скованных параличом. Удар за ударом – сердце выплясывает дикие танцы в клетке своей костяной, пульсируя, что есть мочи, бьется о ребра, пытаясь выскользнуть через проемы, оставляя красные пятна на месте своих отчаянных попыток. Комок из скрученного мяса, подсоединенный к организму через кровяные потоки, будто к аппарату сохранения жизни смертельно больной, или как узник, веревками привязанный за все конечности, вырывающийся из пут, как раненный зверь. Удар за ударом – доказательство, что ты живой, и у тебя есть сердце, которое тоже может чувствовать, прячась за километрами преград и стенками ребер, что без устали стучит что есть мочи, пытаясь выбраться наружу как пульсирующий признак боли. А на мокрых простынях слишком душно, и сны твои все более похожи на кошмары. Луна скрылась за облака, уступая место утру, которое заберет, обязательно заберет кусочки проклятия, сковавшего оборотней Бэйкон-Хиллс, пока белый диск будет насмешливо сужаться, превращаясь в девственный месяц - жестокий обломок ушедшего кошмара, напоминающий, что время – это не лекарь, а простой антидепрессант, от которого пользы – на грамм, а нарастающего страха более, чем предостаточно, чтобы почувствовать себя не полностью мертвым и зализать свои раны до следующего приступа необоснованной жестокости. Ты сползаешь на пол, отчаянно стремясь к спасительной прохладе. На лбу выступают капельки пота, и испариной покрывается тело, твои легкие пульсируют, сжимаясь и расширяясь, поглощая воздух, и не желая его отпускать, извиваясь в агонии, будто бы перед смертью, будто бы никогда больше спасительный кислород не наполнит ни одну клеточку. Вдыхаешь и выдыхаешь, пытаясь подавить эти муки во сне, но снова и снова сгораешь в пожаре. Пальцы царапают по дощатому полу, и рана за раной затягиваются снова и снова, сменяясь новыми, которые тоже исчезают через пару мгновений. А ты все цепляешься за горящие стены, наблюдая, как корчатся в огне неясные тени, молящие о пощаде, на крик срывая свои умирающие голоса, теряя способность говорить, и выплевывая наружу легкие, пытаясь избавиться от отравляющего дыма. Где-то в огне мелькают красные глаза матери-волчицы, скулящей, оттого, что измученные лапы с подпаленной шерстью больше не слушаются, подгибаются, обрекая на верную смерть. Все окна заколочены, а стекол и вовсе нет, лишь красные лабиринты и дикие вопли, молящие о помощи. И стоны, и крики, и снова предсмертные стоны, и десятки потухающих глаз – желтые огоньки, пробивающиеся через общий пламенный поток. И ты сгораешь вместе с ними, но пытаешься выбраться – вот немного, и ты достигнешь цели, но лишь лабиринты, бесконечные повороты: этот дом слишком большой, из него нет выхода в этих треклятых видениях. Большой кукольный домик, и вдруг неясная картинка. Поднимаешь обгоревшее лицо, а в руках ее спичка, она падает рядом с тобой, поджигая фитиль, что ведет прямо к тебе. Секунда – боль в сердце, и вот оно расходится трещинами, из которых струится горячая лава. Ты прижимаешь руки к груди, поток останавливая, но лавы все больше, и ты захлебываешься, одновременно сгорая в пламени. Сердце в огне. А она сбегает, искривляя губы – то ли в усмешке, то ли от боли – но ее больше нет, лишь волосы ее развеваются в бессмысленной спешке, пока твоя рука тянется, в попытке дотянуться хотя бы кончиками пальцев до своей убийцы, пока сердце окончательно не сгорело. Цвет глаз меняется, играя с тобой в игру – от кроваво-красного до синевы и чистейшего золота, и снова в зеленый, по которому растекается упрямая ржавая кровь. Ты стоишь посреди лабиринта, то и дело возвращаясь в отправную точку, неистово прижимая левую руку к сердцу, из которого ручьями выливается раскаленная жижа, которой нет предела, и ты утопаешь, погрязая ногами и телом, но опять отчищаешься, чтобы с новой силой попасть под удар. Кольцо огня вокруг тебя сужается, грозя поглотить тебя полностью, не оставив и кусочка живой плоти, чтобы ты был стерт с лица Земли настолько окончательно, чтобы она никогда больше тебя не увидела, а ты вечно терпел поражения в погоне за ее удаляющейся тенью. И ты рычишь, раскатисто и болезненно, пока души танцуют вокруг твоей обжигающей клетки – они все здесь: те, кого не вернуть никакими силами – темные, мертвые, измученные волки и люди, чьи тела жестоко сожраны пламенем вместе с остатками дома, что был им пристанищем всю их неспокойную жизнь. А боль растекается по каждому нерву, а отчаянье раненой птицей бьется в теле, которое умирает каждой частичкой, и голова раскалывается пополам, в попытках деться хоть куда-нибудь. А где-то за стенами беспокойных снов ты лежишь на холодном полу в одиноком бессилии, пытаясь пережить очередную порцию боли. Еще одна кость сломалась, открывая дорогу к жестокости. Еще один замочек от клетки открыт – скоро зверь вырвется наружу. Раз за разом, удар за ударом и капля за каплей – исход настолько близок, что другого пути почти нет, и выбора тоже нет. Исчезай, растворяйся. Остались последние границы, но и их очень просто стереть, просто перерезать горло ожиданию, выпустим ядовитую кровь, вероломно лишив последней возможности. Твоя жизнь ломалась постепенно, а теперь пожинай плоды, ведь выхода нет. А в голове – она.

Ровно тридцать два полнолуния с тех пор, как ты превращаешься в монстра. Кажется, она забрала с собой то, что сдерживало ярость внутри тебя, и давало возможность быть еще сильнее. Воровка, что украла твое сердце, упаковав его в блестящую обертку из твоих беспорядочных сил. Ты просыпаешься в беспамятстве, еще пару минут лишь вглядываясь в ветвистые узоры на своем полу, не издавая ни звука, не двигаясь не единым участком тела, будто бы и вовсе охладел и выпустил из себя всю жизнь, корчась ночью на этом же холодном и пыльном полу. Сердце стучит где-то в глотке, гулким эхом отдаваясь от толстых стен, мечась от одной к другой в этой брошенной комнате, собирая последние признаки существования Джослин. Глазами стеклянным впиваешься в кусочек простыни, а видишь лишь нежные руки, теребящие тонкую ткань, ее улыбку невзначай, и медленно, неспешно умираешь, пытаясь как можно дольше не моргать, чтобы это любимое лицо более долго оставалось перед глазами, чтобы взглянуть на изящные губы, которые шепчут что-то, чего ты никак не можешь разобрать, сосредотачивая все силы на том, чтобы не потерять картинку. Ты чувствуешь, как пересыхают глазницы, и оттого белки подергиваются пеленой и слегка увлажняются, скрывая от тебя твою девочку. Боль нарастает, будто бы острые спицы одну за другой вонзают в твои зрачки, с периодичностью достаточной для того, чтобы ты почувствовал, как растекается судорога по искореженным глазам. Ты случайно моргаешь, стряхивая с ресниц эту невыносимую муку, а когда вновь распахиваешь глаза – перед тобой лишь упавшая простынь и пол, по которому к тебе подкрадывается сквозняк. Сжимаешь кулак и ударяешь им со всей силы, опуская голову, лбом касаясь холодной поверхности. Выдыхаешь с шумом, собирая свои воспоминания по ниточкам, связывая их в один клубок, который с каждым разом становится все меньше, а силуэт перед твоими глазами – все тусклее, настолько, что порою кажется, будто бы твоя паранойя достигла предела, Джослин не существовало никогда, и лишь воспаленное воображение снова и снова играет с тобой злую шутку, проклиная твои попытки ухватить счастье за хвост. И лишь твой взор касается засохших красок на полке, ты все еще убеждаешь себя, что твоя волшебная девочка – не выдумка, но оттого становится только больнее, и действительность острыми иглами касается сердца, вырисовывая на нем незнакомые руны – забвения ли, или страдания? Ты не знаешь, растворяясь в собственных попытках помнить, прижимать к сердцу обломки тех дней, когда твое сердце не обливалось кровью, а тихонько светилось в груди, стремясь согреть твоего ангела, чьи волосы ярче всякого солнца, но, тем не менее, твои попытки, твои холодные руки, хранящие капельку свету, ты поселил в ее глазах, чтобы вечно любоваться, как горит любимый изумруд. Как горит для тебя. И как сгорает теперь в твоих замерзающих мыслях. Большой и страшный Волк снова остается один. Наблюдая, как падают трупы, он переступает через них, вытаскивая очередной гвоздь из своей продырявленной груди. Жертва за жертвой следуют за ним по пятам, а он все больше дичает, теряя в себе остатки спасительной доброты, за которую можно было уцепиться. За которую цеплялась она, ища в тебе тепло, способное согреть в любое ненастье, ища в тебе защиту от опасности и страха, который прячется за каждым углом, протягивая липкие уродливые лапы к твоей Красной Шапочке. Она бежит по снегу голыми ногами, оставляя глубокие следы, и ветви гонятся за ней, готовые уцепиться за подол платья или сорвать алеющий капюшон; она бежит в объятия волка, который сломает каждую ветку, словно кость, наблюдая за тем, как обломки сыплются на землю, слыша хруст и потрескивание,  ощущая крошки на зубах, но однажды он разорвет и свою девочку. И никогда себя не простит. Наверное, оттого она и сбежала, оставив лишь смятые рисунки и ускользающий аромат своих волос. Бросив тебе в лицо твою израненную человечность, в последний раз напоминая, что волкам нельзя доверять.

Быстрый взгляд из окна на догорающий рассвет. Короткий вздох, подавляющий любые слова, что могли бы вырваться из надорванной глотки. В сумме триста шестьдесят четыре дня молчания, что, в конечном счете, довольно много за два с половиной года. Вся жизнь твоя соткана из этого молчания, и в коридорах мысли опустевшие петли от давно исчезнувших висельников – страдания и слова, жертвы переворота в твоем покинутом теле. Плоть цепляется за кости, потому что для поддержания ее осталось слишком мало души; зеркало потрескалось, кровь с кафеля не отмывается – въевшаяся, а взгляд снова хмурый. И ты не знаешь, чего ты ищешь, уставшее чудовище, за день до очередного полнолуния, клянущегося стереть с лица Земли твой самоконтроль в очередной раз. И все чаще и чаще ты проигрываешь спор, окуная свои руки в горячую алую кровь, снова создавая отрицательного персонажа, снова закрывая глаза на осуждающие взгляды и громкие голоса. Лишь вечерами, когда закат окрашивает в цвет пожара твой одинокий лофт, ты, всматриваясь в даль, вздрагиваешь от теплого слепящего света и ощущения, что где-то там, за горизонтом, быть может, засыпает твоя отчаянная беглянка. Ты застываешь в неподвижности, прислушиваясь к биению собственного сердца, на котором высечено ее имя огненными чернилами, которые при одном лишь воспоминании о ней начинают неистово гореть, вычерчивая инициалы снова и снова, будто бы ты вообще способен хоть когда-нибудь ее забыть. Зажмуриваешься и прохрустишь шеей, чтобы вернуть себе хоть какое-то чувство жизни, прежде чем покинуть свой лофт. Тени исчезают в полночь, а ты скроешься поутру, обманывая их всех, ведь истинные злодеи всегда на виду, готовые в любой момент нанести удар, а ты лишь хочешь дожить до очередного полнолуния, чтобы спрятать в своем сердце монстра, не дать чертику выпрыгнуть из табакерки, забирая с собой души других людей. Отчаянно кричащие, болезненно извивающиеся в цепких пальцах, что смыкаются на тенистых шеях, выдавливая последний воздух из пустеющих легких. Ты знаешь, я пришел проститься. Солнце, отпусти меня. От тебя не останется и следа в этом холодном городе, когда ты исчезнешь в облаках, собирая на стеклах капли дождя, срывающиеся в неудачной попытке выжить, умирающие где-нибудь на очередном облаке. Голова закружится от опасности, которая за километр от тебя исходит, шипами разлетается в разные стороны, грозя пробить любые стены защиты, намереваясь навредить твоей пугливой любви, в то время как остатки покалеченной души срываются с петель, улетая навстречу сбежавшей охотнице, хватая прицепом и твое уставшее тело. До боли в глазах всматриваться в приближающиеся огни, складывающиеся в неясные узоры на каменных блоках, играющие с тобой в смертельные игры, сжимать кулаки, чувствуя, как просто держать себя в руках, идя к цели. Поправить воротник куртки, скрываясь от ветра, что треплет волосы, отправляя свое побледневшее отражение по нужному пути, с которого не свернуть. Любое отступление – смерть, поворот не туда – поражение. Луна почти воцарится на темнеющем небе, когда ты, скрестив руки на груди, присев на край стола, будешь стоять в тьме и бездушии незнакомой комнаты, в то время, как ее образ появится в дверном проеме. Глаза вспыхнут поглощающей синевой, буквы на сердце вновь очертятся, разгораясь с новой силой, а затем заиграют на твоих замерзших губах. Серый Волк вновь поймал Красную Шапочку, забравшись по стеклянным стенам. Ты готов сгорать в этом огне еще бесчисленное количество раз, ты готов терзать себя холодом ее слов, лишь бы эти губы вечно шептали твое имя, согревая его прикосновениями своей невероятно теплой души.

you know i'm never gonna tell you
if i like it this way.

♫ ATB feat. karen ires – desperate religion

Смятение первое. Пламенные буквы пляшут на твоих замерзших губах, вызывая крошечные трещинки, в которые затекает жидкий огонь. Первой будет Д – большая и красивая, с виньеткой и кровавыми розами, с ядовитыми лепестками, набирающимися жизнью, впитывая окружающую боль и сумрак этой комнаты. Второй последует Ж – жужжащая, жалящая в самое сердце, вызывая скорейший паралич на всю оставшуюся жизнь и даже дальше, отравляя своим смертельным ядом. Следующая О – напевная, словно мелодия самой смерти, слетающая с губ тысячи безродных шаманов и ведьм, вызывающих бурную стихию. С идет следом, извиваясь гремучей змеей на твоей крепкой шее, шипя и нашептывая неизвестные заклинания в твои уши, щекоча острым и скользящим язык с капелькой проклятия на раздвоенном кончике. Затем Л – словно лед и масло, противоречие в чистом виде, липкая, скользящая, разливается по телу, стекая искрящейся водой по твоим рукам. Шестая по счету протяжная И, что гулким эхом отдается от окружающих стен, томная, тихая, ласковая и обманчивая. Последняя Н – как луч одинокой надежды, которая заблудилась в постоянных криках безымянного «нет», то и дело слетающего с губ каждого дышащего и живущего. Постоянное отрицание, в котором заплутала несчастная вера в то, что все может и должно быть наконец хорошо. Но тебе слабо верится в то, что это возможно, насколько бы ты не хотел глотнуть сладкого воздуха счастья. А это имя – приторное, горькое, манящее, горячее; оно лишь подвластно твоему измученному голосу. Ты смакуешь каждую растворившуюся букву, словно испробовав их все по очереди, ты наконец сможешь завладеть и испуганной тенью в дверном проеме. Синева твоих глаз очерчивает контуры ее лица, и ты отчаянно не хочешь ее прогонять, заставляя свои глаза сиять неестественно долго. Застываешь на миллионы долгих мгновений, наблюдая, как проносятся за спиною световые года, унося с собой все звезды с опустевших небес, укладываясь лишь в пару бесконечных секунд, когда твой взгляд полностью поглощен ею. Руки скрещены на груди, будто бы ты защищаешься, так глупо скрываешь себя от той, кому и можешь только показать то, что не видит ни единая живая душа. Ты можешь схватить скальпель и распороть свою мощную грудь, из которой навстречу рыжеволосой судьбе давно и отчаянно стремительно рвется запыхавшееся от долгого бега сердце, которое лишь хочет обрести вечный покой в руках той, что будет обливаться горячей его кровью, оплакивая нелепую смерть замедляющего ход куска мяса, который некогда принадлежал сгоревшему в ее пламени волку. Смятение второе не дает покоя, покуда ты все еще держишь закрытым свой сосуд с потерявшейся душой. Ты потерял ключ однажды давно, ища спасения в старых легендах, которые свято клянутся, что кто-то способен найти эту крошечную деталь головоломки и, наконец, тебя отпереть, достать содержимое, словно из старого запылившегося шкафа и которые, конечно же, полнейшая выдумка. Обреченному сознанию никогда не выбраться из лабиринта на пути к заветной двери, сколько бы ни карабкался, сдирая пальцы в кровь, засвечивая глаза люминесцентными лампами до полного выжигания глазниц, сколько бы ни уродовал тело и не калечил несчастные души в безумных попытках сложить из них свою и засунуть поглубже в себя, ища бескомпромиссной замены той сломавшейся, что застряла где-то на заднем дворе твоего израненного тысячью когтей тела. Бесполезно. И тебе никогда и ни за что не найти смирения – это не твоя прерогатива. Лишь постоянный мятеж и восстания в горящей голове, а в конце-концов медленный спуск в личный Ад, где тебя ждет медленная смерть каждой клеточки тела снова и снова, день за днем, что будут длиться годы, а ты будешь постепенно сходить с ума, теряя последние крупицы рассудка, все просыпаясь в той же постели, как в день Сурка, переживая свою жизнь от начала до конца каждый чертов раз, не имея возможности изменить хоть что-то. Тряпичная куколка в руках смеющегося дьявола, которого ты будешь молить о том, чтобы однажды ему надоела твоя бесконечная история, чтобы он бросил тебя в кипящий котел, лишь бы не видеть больше этого смертельного пламени, горящих глаз и сбегающей девушки, которая стала для тебя всем. Но правителю преисподней слишком мало дела до смертных мешков с костями, как однажды становится скучно играть в кукольный домик каждого из умерших, и он идет в другой, оставляя дверь каждого приватного Ада запертой снаружи навсегда. Из груди вырывается короткий вздох: ты будто боишься сдуть этот прекрасный мираж, а у него на губах твое имя. Слегка вопросительно, удивленно, ангел в смятении, испуганный или же взятый врасплох. Ты склоняешь голову набок, пытаясь разглядеть сквозь призму темноты, изменилась ли твоя Красная Шапочка, покидая пристанище Волка. Но языки пламени ее волос так же щекочу изящные плечи, покоясь на них, ссутуленных от незнания, что делать с видениями этой ночи. Бесконечно зеленые глаза – они будто бы горят среди мрака, возвещая о том, что нет места страху в этом хрупком теле – лишь эта всепоглощающая непокорность, колдовство взгляда и манящие магнитом пересохшие губы, нашептывающие о том, что тебя нет и не может быть. А что, если так и есть. Взрывы в твоей голове, и вот осколками сыплются стеклянные стены небоскреба, и рухнувшие небеса, откуда мириадами огненных комет падают ангелы, расправляя в последней попытке спастись свои обгоревшие крылья. Ты, Дерек, можешь стать тенью на светлой стене в ее доме, ласково опускаясь на ее кровать, пока она беспокойно жмурит глаза, борясь с очередным кошмаром. Слепящие огни где-то под черепной коробкой гудят о том, что тебя может не существовать, а ты лишь плод вашего на двоих воображения, и если завтра в газетах напишут о пожаре в Миннесоте, то всему виной будут падшие ангелы, но следов, конечно же, не найдут, лишь вы оба по разные концы страны проснетесь, усаживаясь в постели на мокрых простынях, объясняя себе, что все это не было явью. Где-то по ту сторону луны вы были бесконечно счастливы, не осознавая этого ни на грамм, меняя все на бестелесные опасения и смертельную опасность. Тебя нет, и ее нет, есть лишь густая непроглядная тьма и холодная постель, пропитанная липким отчаяньем, одним на двоих, где вам снится сон, что вы встретились во тьме этой безликой комнаты. Твои глаза потухают внезапно и резко, как угольки в догоревшем камине, возвращая тебя в тень, из которой ты пришел, будто бы давая немного времени на раздумья, прерывать ли сон, или ходить вечно по замкнутому кругу, лишь бы только видеть ее неверящее лицо в дверном проеме, ее чистые глаза, с непониманием и тревогой глядящие на твои собственные, пытаясь потрогать твой синий взгляд и проверить его на пригодность быть настоящим. А он режущий словно поломанный лед, холодный и ранящий, и ты тщетно пытаешься растопить его, чтобы твоя девочка не обожглась об этот мертвенный холод.

you know i'm never gonna ask you
if you feel the same.

Но ты настоящий. Вздох вырывается из груди, словно сдавленной огромными тисками. По вискам не стучит кровь, в голове стало настолько тихо, будто бы вот-вот разыграется буря, способная сломать все, что попадется на пути, унося в ласковых волнах вас обоих, мокрых и беспомощных перед этой убивающей стихией. Ты спокоен, будто бы строишь вокруг себя невидимую стену из тишины и напряжения, стоит лишь коснуться, как по пальцам пробежит ток, наэлектризовывая маленькие участки кожи, чтобы почувствовать энергию этого силового поля. Ты стараешься обезопасить себя или ее? Или ты снова возводишь форт из бесконечного упрямства верить в то, что ты нужен этой запутавшейся страннице, которая вечно ищет покоя в смятении. Противоречивая девчонка, вечно бегущая от длинных отвратительных лап страха, что следует за ней по пятам, громыхая колесницей, запряженной четырьмя инфернальными лошадями. Отважная мятежница, ловко управляющаяся с рунами и кинжалами, изрисовывая себя снизу до верху непонятными символами, погружая себя в оковы утонченной магии и полных крови и отчаяния снов, но не способная справиться с собственной жизнью. Ты видишь в ее измученном взгляде немой крик о помощи, который плещется из уставших сонных глазниц, пытаясь достичь твоего темного берега. А ты же готов спустить любые якоря и включить маяки, лишь бы этот маленький побитый кораблик нашел выход из морского лабиринта, лишь бы добрался живым до тихой гавани твоей собственной жизни. Ты разрываешь этот круг неподвижности, расцепляя скрещенные на груди руки, но не знаешь куда их деть. Внутри плещется ядовитое чувство, что ты достиг цели, ты нашел ее, но отголоски разума доносили до тебя горькую информацию о том, что ты делаешь только хуже, распарывая ее и свои раны швейной иглой и густо посыпая их морской солью, не жалея ни крупицы. Ты ступаешь по руинам сожженного прошлого, отчаянно встревая в череду событий и пытаясь вернуть то, что должно быть наглухо заколочено в твоем сердце, и чему, определенно, нет больше выхода. Жизнь упрямо сует тебе в руки серную кислоту, чтобы ты наконец покончил с тем, что пытался скроить, а не собирал все заново по ошметкам, разбросанным по всему миру.  Вот ты нашел лоскуток с ее улыбкой, что солнцем сияет с оборванной ткани, а следующим идут твои горящие радостью глаза, и ты непременно хочешь собрать их все, упорно доказывая самому себе и чертовке-жизни, что можешь невозможное, что ты устал распихивать по карманам жалкие обломки, стараясь сохранить в памяти все то, что ты уже когда-то потерял. В тебе нет уже сил удобрять свои страдания алкоголем и постоянными мыслями, которые опаснее всякого самого смертельного яда, и не хватает рук, чтобы задушить в себе монстра, который все чаще пытается вырваться наружу, обнажая клыки каждое полнолуние. В те одинокие минуты, когда ты просыпался немного раньше, наблюдая, как неистово беспорядочно разбросаны по подушке пламенные пряди, и как ресницы тихонько подрагивают, стряхивая с кончиков дурные сны, а маленькие нежные руки сжимают простынь, ты чувствовал себя живым настолько, насколько чудовище вроде тебя может чувствовать в себе наличие жизни. И когда холодные пальцы скользили по мягкой коже, тебе казалось, что твое сердце бьется чуточку медленнее, не желая перебить своим грохотом ровное дыхание спящего ангела. Ты был собой, Дерек, не имея необходимости бесконечно утопать в больных воспоминаниях и терять одного за другим. Ты эгоистично завладел несметным сокровищем, которое не выпускал из своих когтистых лап, пока однажды не потерял. Твоя птица-феникс сгорела дотла, на этот раз не возродившись из собственного пепла. Или, правильнее сказать, перегорела? Как лампочка, уставшая светить для тебя и разбившаяся о серые будни. И тогда ты остался один в темной комнате, разукрашивая себя кровью и болью, вырисовывая странные руны и снова стирая, пытаясь заглушить плач Красной Шапочки в своей болезненно сжимающейся груди, будто бы выцветшее воспоминание, что с новой силой раз от раза пробивалось к тебе, но ты упрямо не желал его доставать, чтобы не подавиться новой порцией издевательства над собой. Тебя тошнило им, горло напрягалось, подавляя рвотные спазмы, и ты проглатывал эти жестокие насмешки, запивая порцией горячей солоноватой крови, пытаясь захлебнуться ею навсегда. Но всегда тебя что-то останавливало. Трусость ли, или глубокое осознание того, что ты живешь еще только лишь ради этого самого момента, когда стоя сейчас перед ней, ты имеешь возможность вглядываться в нее до потери пульса?

a fever oh an addiction was it worth,
it did you give your life away?

Жар пробегает по всему телу, и ты снимаешь куртку, обнажая руки, не прикрытые короткими рукавами футболки. Ты расправляешь плечики куртки, зачем-то нарочито медленно, а затем разворачиваешься к окну, вешая ее на спину стула. Глаза цепляются за край луны, что выглядывает из-за серых туч, и что-то в груди ёкает, сжимая твое сердце настолько сильно, что из него будто бы вытекает густая кровь и растворившаяся вера в лучшее. И снова ярость вскипает в тебе, неспешной волной из песка поднимаясь все выше, грозя поглотить тебя полностью вплоть до самого мучительного предела. Ты закрываешь глаза, пытаясь собраться с духом, и на внутренней стороне век вырисовываются ее удивительные руны, и ты улыбаешься, чувствуя, как подавляешь эту тревогу и ярость, топча ее ногой до тех пор, пока она не уползет в темную пучину, тихо скуля. Джослин пробудила в тебе монстра, дразня его кусками мяса, выплясывая дикие танцы и полуоткрытой клетки, которую она открыла, сбегая из твоего дома, а теперь, нежными пальчиками притрагиваясь к липкой от крови и пота шерсти, пытается петь колыбельную, чтобы усмирить рассвирепевшее и одичавшее от одиночества чудовище. На мгновение мысли твои запутались, и тебе отчаянно захотелось, чтобы в эту секунду смятения от света луны ее руки коснулись бы твоей спины, оставляя теплые следы, ты забрал бы ее с собой, увозя на своей широкой волчьей спине, оставляя следы от лап на мягком снегу, наблюдая, как развеваются полы ее алого плаща на северном ветру. Ты вернул бы Красную Шапочку в свой лес, пряча ее от преследования любых опасностей. Ты моргаешь, стряхивая ненужные мысли, и разворачиваешься. Ты улыбаешься, не находя подходящих слов. В голове тысячи мыслей, их столько много, ты не можешь насчитать ни одной, они сыплются из рук, словно песок, утекают сквозь пальцы, не давая возможности уцепиться хотя бы за одну. Ближе; сокращая расстояние в мертвой тишине, коснуться пальцами ее щеки, оставляя обжигающий след, вдыхать аромат, исходящий от волос – запах дикого всепоглощающего огня освобождения. Веет болью и наслаждением одновременно, словно в наркотическом бреду, в эйфории от действия псилобицила: прикрыть глаза, не замечая, что в комнате становится слишком светло, просто отпустить остатки своей души в полет, не придавая значения окружающей действительности, отчаянно теряя себя. Бледноликая убийца настигает тебя в тот самый момент, когда ты совсем не ждешь, погруженный в сладкую болезненную прострацию, лишающую начисто возможности контролировать ситуацию – как последний шаг к освобождению. И ты делаешь этот шаг, пересекая черту из пыли и сумрака, подпуская к себе ядовитую тварь, проводящую горячим языком по твоим напряженным пульсирующим венам, в то время как ты чувствуешь,  что вот-вот они лопнут, заливая все вокруг шипящей кровью. Give us a little love. Ты шепчешь, что ты нашел ее, дрожащим голосом рисуешь обжигающие силуэты на ее щеках, шепчешь, ее имя снова и снова, не замечая, что глаза снова неистово горят.

Отредактировано Derek Hale (16-08-2014 15:36:29)

♫ STEVIE NICKS – PLANETS OF THE UNIVERSE
they go into the seas that have no shores,
haunted by that same closed door.

Отчаянное желание прижать ее к своей мощной груди, сдавливая каждое ребро по очереди, ломая о них руки, да так, чтобы безвозвратно, чтобы неизлечимо и навсегда – чувствовать хрупкое болезненное прикосновение к своей маленькой девочке, что так испуганно смотрит на тебя, впитывая каждый отблеск сияющих синевой глаз, поглощая твой холодный искрящийся свет, чтобы сиять еще сильнее, обжигая тебя прикосновениями к твоим щекам - своими мягкими кошачьими прикосновениями. Недоверчивая зверушка, которая так долго училась этому бескомпромиссному доверию к тебе; опасливая , пугливая и невероятно быстрая, прекрасная лань, что вполне обоснованно бежит от серого хищника, спасая свою красивую шкурку от когтистых лап и красивых глаз, манящих магнитом, словно на огонек. Всегда она была такой – бегущей по миру, вечно оглядываясь, боясь преследования, скрывающаяся стремительно и отчаянно от своего крадущегося прошлого, которое ее не забыло и лишь прячется в самой мрачной тени; которое обманчиво и пугающе, протягивает свои невидимые лапы, стоит лишь девушке заснуть, отвлекаясь на несколько часов от мыслей о том, что она может быть поймана в сети собственной брошенной жизни. Боязливая, в дыму скрывающаяся, создавая пожар – с ним дружная, и он всегда при ней, вплетенный в волосы, оберегающий и защищающий – щитом своим горящим. Сердце стучащее – ее спутник, и твоя мелодия прошлого, напевающая о ее страхе каждую секунду ушедшего времени. День ото дня ты ловил чутким слухом биение маленького сердечка, что сначала отбивало бешенные ритмы, словно пляшущее на ее собственной могиле, боящееся замолчать навсегда. Затем более спокойное, прислушивающееся, пугливое – в каждом взгляде врага ищущее, но приспосабливающееся: мелодия становится чище. А потом и вовсе счастливое, размеренное биение, что радовало твой слух, давая понять, что Джослин наконец обретает ту необходимую ей свободу, чтобы не озираться каждую минуту по сторонам и не затаивать дыхание, прислушиваясь к любому шороху, ожидая удара со спины, поражающего насквозь и насмерть. Она успокаивалась, находила веру в тебе, которую ты отчаянно пытался вручить ей в руки, чтобы она вложила ее в свое всепонимающее сердечко, чтобы ты всегда мог слушать только лишь любовные напевы, мелодии радости на ударных ее сердца. Упорно, день за днем и луна за луной ты превращал ее из воинственного тигренка в ласковую кошку, которая имела неудачу потерять свою бдительность, доверившись своему самому близкому врагу в твоем лице. И вот ты видишь свою вину в этом растерянном взгляде – она ядом расползается по изумрудным радужкам, захлестывая ее и тебя полностью, грозя раскрасить твои поступки в смертельный цвет предательства за то, что лишил ее способности защитить ее от себя самого; за то, что позволил себе слепым невидящим взглядом наблюдать, как полоски сходят с ее рыжей шерсти, и как уменьшается ее сопротивляемость с каждым вздохом и прикосновением твоих проклятых рук, которые нежностью своей обманчивой смогли ее провести, и за то, наконец, что никогда, как в тот самый раз, когда она покинула тебя, оставив наедине с твоим убивающим одиночеством, она была удивительно права, цепляясь мягкими лапками за последние ошметки разума, который подсказывал ей бежать от чудовища, заключенного у тебя внутри, у монстра из плоти и крови, который оброс тобой с самого твоего появления на свет, будто бы выжидающий идеального времени для того, чтобы однажды поймать в свой капкан неосторожную зверюшку, которая всем своим пламенным сердцем решила, что тебе можно доверять. Ты вдыхал аромат ее волос, стараясь не вникать в ее слова, что казались тебе несущественными и лишними, сотрясанием драгоценного воздуха, который еще нужен тебе, чтобы окончательно не задохнуться в ее душном и всепоглощающем плену, из которого ты отчаянно не хотел выбираться, желая лишь быть подключенным к аппарату искусственного дыхания, что будет поддерживать в тебе огонек жизни, чтобы не потерял связи со своим драгоценным сокровищем. А ты замечаешь, что становится еще светлее в комнате, будто бы утро подкрадывается к вам со спины, забирая в свою сладкую бесконечность, в которой все может и должно быть хорошо. Каждая клеточка твоего сознания тянется к мысли об этом долгожданном освобождении, в то время как уши отказываются воспринимать услышанное из уст твоей маленькой девочки. С лица медленно сползает улыбка, когда ладошки упираются тебе в грудь, оставляя горячие нестираемые следы, будто бы два клейма в форме ангельских крыльев, призванные обозначить тебя как изгнанника, почувствовать себя оттолкнутым и более не нужным в купе со словами, неясными и нечеткими, что срываются с ее красивых губ. Ты инстинктивно хватаешь ее за руку, в скором жесте пытаясь сдержать ее новую попытку бегства, не рассчитывая силы, и причиняя ей нечаянную боль. И она вырывает свою руку, потирая запястье, а в глазах ее отчетливо искрится затерявшаяся мысль о том, что ты начинаешь ее пугать, и оттого в твоих собственных застывает воскресающая боль, которая начинала потихоньку умирать, стоило лишь прикоснуться к щеке Джослин. Но сейчас она воспряла вновь, дергая за ниточки твоих нервов, как оголенных проводов, посылая отчаянные импульсы в мозг, что она снова восседает на трон в твоей воспаленной голове, подчиняя себе каждую твою черту и мускул, вычерчивая свои любимые эскизы муки на твоем хмуром лице. Ты всматриваешься в отпрянувшую от тебя фигуру подернутыми пеленой глазами, и чувствуешь, как в затылок упрямо закрадывается бледный мертвенный холод, сопровождаемый светом взошедшей луны. Она в зените, занимая почетное место в первом ряду на этом шоу дикости, порожденном ею самою как самой поэтично воспеваемой жрицей безумия. Сколько романтики и красоты видят люди в полной луне, не осознавая, что творит она своими бледными глазами, устраивая смертельные представления каждый месяц, ведь она недосягаема, чиста и не запятнана кровью своих клыкастых рабов и их несчастных невинных жертв. Она величава, она прекрасна в равной степени как жестока и холодна – в ней нет ни капли равнодушия, лишь упрямая педантичность, с которой ровно раз в месяц она появляется на небосклоне, чтобы превратить чью-то жизнь в сущий кошмар. И в этот раз она тоже не опоздала, взойдя точно в срок, чтобы быть свидетельницей преступления, которое ты. Наверное, никогда не сможешь себе простить, и котором еще даже не можешь подозревать. Ты делаешь шаг назад, будто бы разрывая связавшую вас цепь и разрывая незримые пределы силового поля, что окутало вас – подписываясь под каждым пунктом ее молчаливого договора о неприкосновенности и расставании на долгое и далекое «навсегда». Ты чувствуешь укол предательства и подруги-боли чуть выше сердца, словно прикосновение иглы с капелькой адреналина на кончике, что совсем скоро поступит тебе в кровь. А пока есть еще совсем немного времени, чтобы осознать толику разочарования в том, на что ты возлагал большие надежды, и та, нить, которую ты считал путеводной, оказалась нитью жизни, а ножницы были в руках Джослин, и лезвиями она умела орудовать как никто прекрасно, ты знал об этом лучше всех. Твоя ниточка остановилась вон там, прямо под ее ногами, покорно натягиваясь, готовая к неожиданной смерти, и, кажется, она насмешливо притворялась струной, наигрывая тебе нотки приближающегося прощания, в то время как адреналин медленно приближался к сердцу. А у тебя не было слов, чтобы что-то сказать, ты не оставлял ей не единой возможности вести с тобой беседу, лишь невольно принуждая Красную Шапочку наблюдать, как ты вновь превращаешься в волка. Вены надулись, испещряя твои руки голубыми вспухшими трубками, готовыми вот-вот лопнуть и забрызгать кипящей кровью эту чистую аккуратную комнату. Ты чувствовал это неистовое щекотание, сопровождавшееся диким желание расчесать кожу до кровоточащей раны, и ощущал, что виски твои наливаются свинцом, утяжеляющим твою голову, придающим сил настолько, что, казалось, твоей головой можно проломить каменную стену. Возможно, ты пугал ее, но тебя мало интересовало то, что чувствует Джослин в эту самую секунду, когда твоя повелительница-луна щелкнула пальцами, запуская ржавые шестеренки в твоем организме, что с каждым мгновением начинали двигаться все быстрее, включая этот адский механизм, который стирал твой самоконтроль в порошок оттого лишь, что ты давно забывал его подкармливать. Где-то в подсознании пластинка-трикселион выпадает из твоих рук, падая наземь и раскалываясь на три части – и в этот самый момент ты прощаешься с самим собой, отдавая свою веру и самообладание на растерзание монстру, к которому воззвала Джослин, покидая твой дом навсегда, ты кормишь его с руки последними остатками доверия, наблюдая, как он оставляет от лакомства лишь ничтожные крошки, смахивая их на землю, растаптывая массивными лапами и напоминая о том, что девушка только что доказала, что сделала правильный ход, и теперь стала королевой, оставив тебя в наивных пешках с твоей никому не нужной любовью. Красная Шапочка решила добраться до дома бабушки скорее, чем ты сожрешь ее старую надежду, выпутавшись из твоих волчьих оков. С каждой секундой ты все больше терял связь с действительностью, убеждая себя в том, что последней каплей стало ее отрицание тебя, и нет больше смысла питать какие-то нелепые надежды. Все случилось по старой схеме – ты сжигаешь мосты и исчезаешь в лесах, готовый зализывать свои раны, устало поджимая хвост и грея замерзший мокрый нос. Все кончено. Ты сжимаешь губы, превращая их в тонкую нить, разукрашивая зелень своих застывших глаз ледяной синевой и выпускаешь из своей груди дикий звериный рев, что громом гремит и разинутой клыкастой пасти. Когти проступают из-под окровавленных ногтей, и черты лица привычного хмурого Дерека искажаются, являя замершей девушке пугающего монстра. Ты выгибаешься, расставляя когтистые руки в стороны, и чувствуешь, как под ногами вибрирует пол, впитывающий твою неистовую ярость. В голову бьет кипящая кровь, стучит, не откладывая молотов своих, а в груди разрастается черная зияющая дыра, из которой вот-вот вылезут черти, готовые забрать девочку, бывшую когда-то твоей. Но ты сделаешь это раньше. Пойдешь на стук ее сердца, определяя, где находится цель по чернеющему маячку  жизни среди пульсирующей красноты в твоих глазах. Все расплывчатое, дерганное, и ты давно не ощущал ничего подобного, Дерек, будто бы вернулся в свое далекое забытое детство, когда ты еще не способен был себя контролировать. Ты старался изо всех сил починить себе своего внутреннего зверя, а сейчас с удовольствием выпускаешь наружу, неистово ликуя. Для волка в полнолуние нет ни друзей, ни родных, нет ни Джослин, ни ее нежных рук и пылающих волос с запахом пламени, нет обжигающих изумрудных глаз, в которых ты мог бы прочитать мольбу или что-то еще. Есть только жертва, у которой нет лица, есть только бьющееся сердце, которым она себя выдает, и никакой возможности себя защитить. Ты чувствуешь это. Ты ощущаешь отчаяние, исходящее от этого сердцебиения, ты слышишь, как шуршит ее неуверенная поступь, когда она пытается отдалиться от грозящей опасности. Но ты ее чувствуешь, и ей не скрыться настолько далеко, насколько ты не сможешь ее отпустить, какими бы самоотверженными ни были ее попытки. И в этот самый ужасающий момент тебе было неистово все равно, какие эмоции ты у нее вызываешь, ведь ее не было, не было перед тобой девушки, которую ты искал, проводя за поисками дни и ночи, изучая каждую мелкую деталь, что могла бы привести тебя к ней. И зверь это знал, сшибая подвернувшийся под руку стул, разнося его в щепки, оставляя глубокие царапины на недорогих обоях, которые только Джослин могли показаться милыми, но тебе же было все равно, но твой нюх чуял кровь, бурляющую липкую кровь, что длинными каналами расходилась от неистово бьющегося сердца, которое выдавало ее страх с потрохами. Но что оставалось ей, когда вас разделяет лишь пара шагов? Бояться. Скрываться. Бежать от своего убийцы, который не пожалеет ни на секунду, от которого бесполезно ждать пощады лишь потому, что до любимого ею Дерека больше не достучаться. И потому ты завершаешь эту игру, совершая резкий рывок вперед, будто бы сквозь пространство навстречу поглощающей тьме, которая захватит тебя через пару же секунд после того, как на своих губах ты почувствуешь ржавый привкус теплой крови.

we will never change again
the way that we are changing.

And I’m afraid. Sooner ‘ll be no life. Дождь хлещет в распахнутые окна, орошая холодными каплями твое лицо. Ты чувствуешь тупую боль в каждой конечности, не осознавая в первые секунды, где ты находишься, и что произошло. Зажмуриваешь глаза, пытаясь избавиться от щемящего неудобство, сковывающего белки твоих глаз, неспособный скоординировать свои конечности. Память ускользает от тебя красной лентой, но ты распахиваешь глаза, устремляя их в ночную тьму через пелену ливня, складывая в голове ужасающий паззл из ощущений, что случилось что-то, что грозит быть катастрофой неизмеримого масштаба. Ты замечаешь, как луна почти полностью скрывается за густеющими тучами, а в голову кольями вклиниваются воспоминания из призрачного детства и знакомые ощущения собственной безысходности. Ты потерял контроль спустя пятнадцать лет с тех пор, как научился подчиняться самому себе, истязающему свое нутро. По телу пробежала дрожь и вместе с тем необъяснимое зудящее облегчение от того, что внутренний кошмар кончился, и ты снова можешь держать себя в руках, ощупывая изнутри свое собственное тело, а не плотно сидящий костюм безжалостного монстра, которого ты когда-то приручил. Ты не помнил абсолютно ничего, бродя по лабиринтам собственного мозга, будто бы в голове твоей скопилось слишком много пылящейся информации, создающей убивающую тебя опухоль, и вчера вечером ты разом скинул весь тяготивший груз, освобождая место для долгожданного отдыха. Ты выдохнул, ощущая, как легкие сжимаются и разжимаются от потоков воздуха, проникающих в них и исчезающих оттуда же, позволяя тебе дышать и поддерживать жизнь в полегчавшем теле. Ты пытался уцепиться хоть одной клеточкой за то, что случилось, собирая себя по деталькам и прикручивая шурупы собственным конечностям, лишь бы только получить возможность шевелиться. Ты поднял руки, поднося их к лицу, и ощутил, как по телу пробегает неприятная волна того пугающего чувства, предвещающего огромную беду. Как ребенок, укравший в магазине дорогую сладость с ужасом находит свое сердце где-то в пятках, когда рамки на выходе начинают неистово пищать, угрожая ему расправой быть выведенным на чистую воду, когда приближается грозный охранник, смотря на малыша как на отъявленного пристпника, так и ты сейчас со страхом внутри вглядывался в свои окровавленные ладони, ощущая острым волчьим нюхом неприятный металлический запах чужой крови. Это было хоть и не совсем искренним и приятным, но объяснением, почему ты не знаешь, где находишься и чувствуешь такую отяжеляющую усталость в своем теле. Ты пытаешься подняться, напрягая и сосредоточивая все свои силы, но вновь падаешь на колени, пораженный в самое сердце разрядом в двести двадцать вольт, и чувствуешь, как скручивается желудок, превращаясь в один сплошной тугой узел, и как воздух медленно выходит из продырявленных легких, не успевая добраться до дыхательных путей. Огненные волосы – спутанные и пыльные, с застрявшими в них щепками от разрушенной мебели – беспорядочно разбросаны по поверхности ковра, купаясь в липкой алой луже. Ты беспомощно разводишь руками, не в силах поверить в то, что кровь на полу имеет такой же запах, как та, что впиталась в твою собственную кожу. Ты хватаешься за голову, в которую стрелами вонзаются мерцающие черно-красные видения, пронзая виски раскаленным металлом, подсовывая отвратительными картинками-воспоминаниями, которые теперь вечно будут являться тебе во сне: когти, цепляющиеся за тонкую ткань ее одежды и клыки, неистово разрывающие шею. Ты облизываешь губы, и на них ощущая привкус запекшейся крови девушки, разрывая себя мыслью о том, какое ты чудовище. Из носа Джослин на верхнюю губу стекает тонкая струйка крови, и ты подхватываешь ее, прислоняя к стене, обрамляя своими ладонями ее холодное лицо, будто бы чем-то способен помочь, немного потрясываешь ее, призывая к сознания и непонимающе, неверяще поворачиваешь голову стороны короткими рывками в такт движению ошалевших зрачков. Ты пытаешься запечатлеть каждую черточку ее безжизненного лица, понимая, что жизнь в ней все-таки теплится. Слух улавливает тихое биение сердца, и ты чувствуешь, как увлажняются твои глаза, и лоб покрывается испариной. – Живи, Джослин, пожалуйста, только живи. Я люблю тебя, - шепчешь, словно безумный, вслушиваясь в приглушенное сердцебиение, боясь в одну из секунд потерять его звук навсегда. Оглядывая ее, ты замечаешь крошечные царапинки на плечах – следы от зацепивших ее тонкую кожу разлетающихся щепок, и с проскользнувшим в твоих мыслях счастьем ты видишь, как эти маленькие ранки незаметно затягиваются. Испытывая двойственные чувства, в это самое мгновение ты понимаешь, что отпустил монстра навсегда, принося жертву убегающему чудовищу, взамен на что он отдал тебе обратно твою пленную душу, цена за которую оказалась слишком высока. И стоило ей возвратиться в твое измученное тело, как она начала жалобно плакать и болеть, да так, что хотелось расцарапать себя изнутри. Джослин не умрет, но будет проклята навсегда, если только…. Ты стискиваешь зубы, ощущая, что вина вновь захлестывает тебя с головой, угрожая утопить навсегда. Ты не сможешь простить себя никогда, а сможет ли она? Ты выносишь себе личный смертельный приговор, отбирая материалы для собственной скорой казни, которая, обязательно последует, а пока позволяешь затянуть на шее петлю и закусить удила и взять себя в руки. Ведь ты не можешь смотреть, как истекает кровью твоя несчастная любовь, слабым дыханием оповещая, что все еще жива. Снова хмуря брови, ты аккуратно берешь ее на руки, перенося на диван, оглядываясь на стену, к которой она было прислонена, и осознавая, что ты виновен в том, что эти светлые обои испачканы ее кровью. Сейчас, когда сквозь туман, проглядывает серое утро, ты замечаешь, что в этом доме есть следы ребенка, и с грустью понимаешь, что не сможешь объяснить малышке, кто ты, и почему стены разрисованы маминой кровью. С чего ты вообще взял, что твое появление должно изменить вашу жизнь к лучшему? Сейчас, наблюдая за обломками корабля, сидя на берегу, ты понимаешь, что вызвал этот неистовый шторм, разрушивший все. Ты протираешь кровь вокруг раны на шее Джослин, нежно проводя влажной тканью по ключицам, а затем дезинфицирушь зияющий укус найденным в аптечке средством, чтобы затем приложить большой кусок самоклеющегося медицинского бинта. Ты нежно убираешь волосы с лица, вглядываясь в это умиротворенное лицо. Ты знаешь, что через пару дней ее рана затянется, но не обещаешь спящей девушке, что все будет хорошо. Ты не можешь сказать этого вслух; лишь сжимаешь ее бессильные руки в своих больших и крепких ладонях, что еще недавно были испачканы ее кровью. And the days go back, and you and will simply disappear…

Отредактировано Derek Hale (17-08-2014 04:56:36)