Часы барабаном отстукивают по пульсирующим от боли вискам. Йен вытягивает подушку из под головы, кладёт её наверх, прижимает крепко, но - тикание не прекращается, даже тише не становится. Бесполезная подушка скользит на пол, Йен свешивает слабые ноги с кровати, берёт в руки настольные, раздражающие просто по самые небалуйся, часы, сжимает их в ладони. Всё не идёт по принципам супергеройских мультфильмов, пластмассовый корпус не трещит под пальцами, не трескается - Йен, да, мог бы похвастаться какой-никакой физической силой, но сейчас - сейчас он и муху пальцем не раздавил бы, всё тело ватное, бесполезное и никчёмное.
Его тело тяжёлое, его носит по сторонам от долгого бездействия - сколько он пролежал так, без движений? Дня три? Четыре? Он перестал считать минуты, время потерялось где-то между мыслями о собственной ничтожности, и о том, какое жалкое дерьмо носит это гордое название "его жизнь". Йен одет в одни только трусы, ему холодно - все крепко спят по своим углам, и в этой тишине, темноте всё кажется забытым и заброшенным. Только Фрэнк, любимый заботливый папочка, лежит на полу кухни, обоссанный и воняющий так, словно в своём теле он уместил сразу четыреста штук бомжей. Лежит, пьяный, или обдолбанный, или и то, и другое вместе, и храпит. Йен ощутимо пинает его в бок, за всё хорошее, за то, что тому насрать на своих же собственных детей, за то, что единственный вопрос, который тот задаст, если вдруг с ним, с Йеном, произойдёт несчастье, это "я убитый горем отец, я потерял любимого сына, сколько, говорите, государство мне выплатит за него?". К горлу подступает ком, Йен не может понять - плакать ему хочется, или блевать, а Фрэнк в ответ на пинок только всхрапывает громче, и тяжело перекатывается на бок.
Нет, так больше нельзя, Йен задыхается здесь, стены со всех сторон сдавливают ему рёбра. Он выбрасывает часы, что сжимал до сих пор, в мусорку, натягивает на себя одежду - первую, что находит, прямо из корзины для грязного белья. Кажется, это его рубашка и протёртые до дыр джинсы Липа.
Как только дверь за ним захлопывается, в лёгкие поступает свежий - да, смешно, свежий, как же, - воздух, и Йен пользуется этим, втягивает его полные лёгкие, но лучше не становится. На груди грузом лежит что-то, парень понять не может, что именно, но от этого чего-то невыносимо хреново, просто слов нет, насколько. Йен делает шаг, ещё один, каждый - дальше от того, что он называет Домом. Каждый даётся с трудом, сейчас бы лечь, прям тут, и снова пролежать так несколько дней, проспать, может быть, или просто просуществовать. Но ноги ведут куда-то, сами, а мыслями Йен находится в своих воспоминаниях. В голову, почему-то, назойливо лезут только плохие. Как, когда Фрэнк оставил Фиону, Липа и его одних, посреди ночи, на дороге. Попросил подождать там, у дороги посидеть, пока он по делам сгоняет. У Йена лоб горел огнём тогда, и Фиона не знала, что делать. Но они справились, а Фрэнк объявился только через несколько дней, и первое, что он спросил у Фионы, у шестилетней Фионы, это, сколько у неё было денег при себе.
Да, может быть, это не его воспоминание, он сам был маленький и больной. Фиона рассказала это на суде, когда пыталась отвоевать права на опеку своих братьев и сестёр. Когда пыталась лишить Фрэнка прав на отцовство. Почему они судились? Фрэнк вдруг осознал, что без своих детей он не проживёт? Что любит их больше всего на свете? Хорошая шутка.
Йен усмехается своим мыслям, останавливается и поднимает взгляд с грязного асфальта. Оглядывается - он обычно не бывает в этой части района. Днём она оккупирована этими странными людьми, которые протягивают тебе святые брошюры и говорят, что Бог живёт в каждом из нас.
Йен однажды трахнул такого в узком, неудобном переулке, том самом, между церковью и соседним зданием. Парню нужно засчитать несколько баллов в карму - свои брошюры он сжимал в кулаке до самого конца.
Парень поворачивает голову направо и натыкается взглядом на мощную, расписанную дверь - как удивительно, - церкви. Он тянет её на себя, до конца не понимая, зачем это делает. Та поддаётся - с трудом, но поддаётся, и Йен думает с усмешкой, что, наверное, сама церковь не хочет впускать в себя такого грязного грешника.
Внутри пусто и тихо, только свечи, расставленные то тут, то там, подрагивают от колебаний воздуха. Внутри тепло и успокаивающе. Йен словно в другой мир попадает. За этими дверьми, там, на улице, тебя пырнут ножом только для того, чтобы спиздить у тебя жвачку. А тут - тут всё выполнено в бардовом цвете, с тёмно-коричневыми длинными лавочками по обе стороны. Под каждой из лавок, под ногами, вставки для людских колен. Для молитв. Местами поблёскивает золото. Йен медленно идёт вглубь зала, к тому месту, где обычно стоит этот самый главный. Его трибуна находится на несколько ступеней выше сидений простых смертных, и по бокам от его святейшества стоят статуи... ангелов? Парень направляется к ним. Он не начинает с первой, он просто подходит к той, что находится ближе всех. Таблица гласит: Архангел Рафаил, красивыми, витыми буквами. А ниже: исцеляющий и излечивающий боль.
Йен поднимает взгляд на мраморное, слепое лицо архангела, устремлённое куда-то туда, на двери за спиной парня. Он думает, что это чертовски глупо, что Лип бы сейчас отвесил ему оплеуху и сказал бы "хватит хуйнёй маяться, пошли дунем лучше", но Йен соединяет свои ладони и поднимает их медленно, пока пальцы не утыкаются в подбородок.
Ему нужна помощь, и он готов принять её даже от сраного чуда, иначе его просто разорвёт от того, что происходит внутри.
- Всё очень хуёво, - произносит он охрипшим голосом, и звук этот рвёт гробовую тишину, царящую в зале. Он продолжает уже шёпотом, - слов нет, как сильно. Помоги, а?
Конечно же, он ни на что не надеется.

Отредактировано Ian Gallagher (07-09-2014 17:54:16)

Йен пытается вспомнить хоть одну молитву, но в памяти всплывают только какие-то жалкие ошмётки, которые никак не связать между собой. Но Йен проговаривает их, то и дело вставляет "пожалуйста" и "прошу", как какой-то жалкий червяк. Ему самому от себя противно, до чего опустился уже, но он зажмуривается и сильнее прижимает ладонь к ладони. Продолжает одними губами выдавать бессвязную, бессмысленную просьбу к кому-нибудь. К чему-нибудь.
Вдруг со спины доносится какой-то звук, и Йен резко разворачивается, обрывая себя на полуслове. Смотрит на чужую спину с непониманием на лице. Он не слышал, как открывались двери, а те - достаточно шумные, особенно, в ночной тишине. Парень сверлит спину пришельца взглядом, и пытается придумать для себя хоть какое-то нормальное объяснение, как тот оказался в зале. Но пришелец заговаривает раньше:
- И чем же я, по-твоему, могу тебе помочь? - он спрашивает. Йен всё ещё не видит его лица, но тон у - парня? - недоброжелательный, голос холодный. Он оборачивается, наконец, на Йена. А у того вид всё ещё растерянный.
- Что? - переспрашивает. Йен ничерта не понимает, что происходит.
- Тебе напомнить кто я или сам догадаешься?
Парень щетинится сразу - ответная реакция на грубость. Он медлит с ответом, медлит с вопросом "ты кто, блять, такой". Медлит, складывает в уме два плюс два и смеётся мысленно с того, насколько огромным идиотом он может иногда быть. Не хочет верить, что дозвался. Ведь это было бы просто бредово, впору во сне такое видеть, а не столкнуться ночью на прогулке. Здесь должно быть другое. И, кажется, Йен всё-таки понимает, что происходит.
Фыркает. Парень перед ним совсем молодой, холёный какой-то, как будто всю жизнь родители заботой и деньгами обхаживали. А окружающие - вниманием. Но сталь в его голосе режет по ушам, и Йена бесит, что какой-то непонятный перец подслушал его откровение и решил, что в праве стебаться над ним. Йену невыносимо паршиво, и эта ситуация злит. Он скрещивает руки на груди, облакачивается о мраморное изваяние Архангела чёртового Рафаила и стискивает зубы прежде, чем ответить:
- Ага, я понял. Архангел Рафаил, - Йен особенно выделяет имя, - собственной персоной, - усмехается. И сразу улыбку как рукой с лица снимает. - Парень, ты - хуй, если думаешь, что это смешно.
За мощной дверью гремит гром, а через разноцветные витражи на окнах в помещение пробираются вспышки яркого света от молний. Йен смотрит на окно, слышит, как о стекло по ту сторону бьются крупные капли дождя.
- Ну заебись, - подводит итог. И как он раньше не заметил, что погода так круто изменилась? Желания по ней, такой, возвращаться домой нет и в помине.
И это злит тоже.

Отредактировано Ian Gallagher (08-09-2014 00:45:29)

Йен отказывается верить. Это настолько похоже на бред, что ему кажется - с секунды на секунды от откроет глаза и окажется в своей постели, с колотящимся о грудную клетку сердцем и весь мокрый от пота. Но он моргает, глаза всё открываются и открываются, а обстановка вокруг не меняется. Это - нереально. Это - сон, должно быть сном. Потому что ангелов на самом деле не существует, ада не существует, рая не существует. Это всё - сказки, вся библия - одна сплошная, затянутая, жестокая сказка, из которой сделали какой-то символ. По законам которой живут и, прикрываясь которой, убивают. Йен отказывается верить своим собственным глазам.
Парень по габаритам не больше самого Йена, наверное, и не выше даже. Уже в плечах. Как Йен уже отмечал мысленно - как будто бы разнеженный. Но то, что он излучает - это совсем другое. Его фигура, движения, каждый шаг, даже его взгляд - всё это просто кричит об опасности, о невероятной мощи, о силе, с которой не справиться. Холёные избалованные мальчики - они не такие. Они, бывает, выглядят угрожающе, когда произносят что-то вроде ужасного и пугающего всех вокруг "да ты вообще знаешь, кто мой папа?", сопровождая вопрос взглядом исподлобья. Но это - это другое. У Йена мурашки по коже бегут от ощущения того, что "Рафаил" сюда не в игрушки играть пришёл.
Каждое его слово сквозит ядом, ненавистью даже, и Йен едва заметно вжимает голову в плечи. Галлагер - не трус, и тот, кто обвинит его в подобном, тут же будет убеждён в обратном. Но, почему-то, ему становится жутко, и страх мерзкими, холодными пальцами со всей силы сжимает что-то внутри. И Йена это бесит_просто_невероятно. Надоело, что его кидает из крайности в крайность. Из бессильного отчаяния к неудержимой, разрывающей изнутри радости. От невероятного счастья к ослепляющей ярости. От сильнейшей агрессии - к паническому страху. У Йена голова разрывается от этих перепадов, они медленно, но верно сводят его с ума. У него нет сил справиться с ними. И пытаться держать себя в руках становится всё сложнее и сложнее.
"Архангел" обвиняет Йена во всех смертных грехах - пусть даже не в словах это, а только в интонации читается. Отчитывает его, как маленького нашкодившего мальчишку. Йен бы ударил его в нос, бил бы, пока тот бы не заткнулся. Чтобы отвалил, чтобы понял, что Галлагер ему не какая-то обоссавшая ковёр шавка, которую можно безнаказанно тыкать носом в лужу. Он бы сделал это, если бы не был слишком занят внутренней борьбой, пытаясь задавить в себе желание осесть на пол, ткнуться носом в свои же колени и пропасть из реальности года на два-три.
А потом Рафаил делает это. И у Йена подгибаются ноги. Но он сдерживает себя, только, разве что, снова приваливается спиной к статуе архангела. Он отводит взгляд, моргает быстро-быстро, как будто это хоть чем-то может помочь поверить в происходящее. Парень всё-таки не выдерживает своего же собственного веса, съезжает спиной по шершавому мрамору. Зарывается лицом в ладони.
- Невероятно, - произносит глухо. Допустим, перед ним и правда Архангел Рафаил, "исцеляющий и излечиваюший боль" - как гласит табличка у памятника. Почему тогда с появлением этого "исцеляющего" Йену становится только в триста раз паршивее? Почему этот "излечивающий боль" словами, голосом, взглядом, всем своим видом заставляет Йена хотеть удавиться от собственной ничтожности? От убирает ладони от лица.
- У вас там, - Йен коротко кивает в потолок, - на небе, все такие мудаки? Тут написано, - он указывает на таблицу за своей спиной, - что ты призван помогать. Излечивать, - cгибает пальцы, жестом заключая последнее слово в кавычки. - Почему ты делаешь только хуже?
Он молчит с секунду, прежде, чем продолжить:
- Или, может, это присвятая-причестная церковь врёт? Потому что ты нихрена, вообще нихрена не помогаешь.

Отредактировано Ian Gallagher (25-09-2014 18:08:23)