Эбигейл сама не могла поверить в то, что сделала. Не могла поверить в свою смелость. Она быстро шагала вдоль ночного шоссе, опуская капюшон легкой куртки-толстовки на самые глаза, и чувствовала, что пальцы у нее подрагивают. То ли от страха, который комом застрял в ее пересохшем горле. То ли от волнения, связанного с тем, что она уже так давно не была за пределами четырех стен, и могла вдыхать свежий ночной воздух только через приоткрытое окно. Она потянулась руками под капюшон, ощупывая волосы, чтобы проверить, не сбились ли они назад. В доме доктора Лектера она могла не скрывать ни отсутствие своего уха, ни шрам на шее, потому что никто, кроме самого доктора Лектера, не видел ее. А он-то знал, прекрасно знал, что это за повреждения, откуда они, и почему весь мир считает его перманентную гостью мертвой. Это краткое, подобное вспышке молнии воспоминание о Ганнибале заставило Эбигейл замедлить шаг, а потом и вовсе остановится. Машины проезжали мимо нее, осветляя ее ссутулившуюся спину ярким светом фар, а она продолжала стоять, глядя себе под ноги. Может, не стоило ей убегать вот так вот, посреди ночи? Зачем она это сделала, если доктор Лектер говорил ей, что только хочет помочь? И как он отреагирует, если обнаружит ее внезапное исчезновение? Сейчас он, должно быть, крепко спал, но сумеет ли она вернуться до того, как он проснется? Эти вопросы клубились в ее голове холодным, липким туманом, и мешали сделать еще один шаг вперед. По правде говоря, Эбигейл даже не знала, куда она направляется и зачем. Она знала не так уж много адресов наизусть. Свой уже проданный дом, со ступеней которого вряд ли отмылась кровь ее матери. Клиника, в которой она провела так много времени, пытаясь смириться с тем, что с ней случилось, пытаясь стать нормальной. Отделение ФБР, в котором ее допрашивали тысячу раз, то подозревая, то используя ее в качестве свидетеля, то соболезнуя ей как жертве. Дом Уилла Грэма, где никак нельзя было появляться, потому что… хотя бы потому, что доктор Лектер так сказал.
Эбигейл спланировала эту ночь наперед еще несколько дней тому назад. Она хотела незаметно ускользнуть еще вчера и позавчера, но в последний момент ей вдруг не хватало решимости, дыхание перехватывало, и она резко меняла планы, откладывая свою вылазку на следующий день. Сегодня же доктор Лектер ушел спать рано, в его доме воцарилась идеальная тишина, в которой Эбигейл особенно отчетливо слышала свое сердцебиение. Она подумала о том, что если не воспользуется своим шансом сейчас, то не сможет этого сделать больше никогда. Достала из-под кровати уже упакованный рюкзак, в котором была смена одежды и немного смятых купюр. Вышла из дома, неслышно ступая в одних носках, и обулась только тогда, когда оказалась на улице. Прошлась немного, ненадолго окрыленная своим внезапным успехом, а потом помчалась со всех ног, не замедляя своего темпа и не останавливаясь до тех пор, пока не оказалась у дороги. Потом долго шла, направляясь к шоссе. Шла неторопливо и бездумно, до конца не веря в происходящее, и не совсем понимая, что делать со своей свободой. Страх и беспокойство касательно последствий ее поступка настигли ее только теперь, и она стояла, как потухший фонарный столб, пытаясь собраться с мыслями. Толковые мысли не приходили к ней, а стук сердца в ушах почти заглушал рев моторов. Эбигейл слишком привыкла совершать каждый шаг согласно чужому слову. Ее волю подавляли так долго, что, возможно, она теперь не была способна действовать самостоятельно, и это предположение безгранично пугало ее. Будто пытаясь доказать что-то самой себе, она резко развернулась лицом к дороге, выставляя вперед руку с поднятым вверх большим пальцем. Четыре машины проехали мимо, никак не отреагировав на ее жест, но она продолжала упрямо стоять, вглядываясь в приближающиеся транспортные средства. К счастью, ей не пришлось ждать очень долго, и после некоторого количества проехавших мимо автомобилей, один все же удосужился затормозить возле нее. Эбигейл на всякий случай еще раз поправила капюшон на голове и приподняла высокий ворот надетой под курткой кофты. Растянула губы в некотором подобии вежливой улыбки и открыла дверцу машины, заглядывая внутрь.
– Здравствуйте, – выпалила она, не успев даже взглянуть на водителя. Капюшон упал ей на глаза, и она с некоторым раздражением поторопилась поправить его. – Вы можете меня подвезти?
Глупый, конечно, вопрос, но ничего другого ей в голову не пришло. Она уже очень долгое время не общалась ни с кем, кроме хозяина своего укрытия, и поэтому странно было заговаривать сейчас с совершенно незнакомым ей человеком. Она попыталась приподнять уголки губ выше, но при этом не перестараться, чтобы ее улыбка не выглядела натянутой. Надо было как можно быстрее вспомнить, как общаться с людьми непринужденно.

Человек за рулем не был похож на кого-то, кого Эбигейл стоило бы опасаться. Он казался таким дружелюбным и улыбался так искренне, что никак нельзя было заподозрить его ни в чем дурном. Он говорил с ярковыраженным акцентом, который выдавал в нем иностранца, но Эбигейл не могла понять, какой национальности присущ именно такой акцент, потому что ей довелось повстречать не так уж много иностранцев в своей жизни. Она смотрела на него, пытаясь глядеть не слишком уж пристально, и удерживая вежливую улыбку на своем лице. Она заметно колебалась, словно никак не могла решиться сесть в чужой автомобиль, хоть сама прекрасно осознавала, что в итоге непременно воспользуется приглашением. Она могла либо сесть, либо развернуться и зашагать обратно к дому, из которого с таким трудом сбежала, а второй вариант ей не нравился совсем.
– Я знаю о психах больше, чем вы можете себе представить, сэр, – проговорила она с серьезностью, которая совсем не гармонировала с ее легкой улыбкой, даже противоречила ей. Она и сама не знала, зачем сказала это. Этакими высказываниями можно было только отпугнуть своего потенциального водителя, и Эбигейл, словно подстегнутая этой мыслью, села в машину, захлопывая за собой дверцу.
– Спасибо, – добавила она, на этот раз тише. Уголки ее губ непроизвольно опустились, когда она сняла со спины свой легкий рюкзак, устраивая его на коленях так, словно там хранились необычайно важные и хрупкие вещи, а не куча тряпья и несколько долларовых купюр. – Я уже было решила, что никто не остановится, а это было бы очень печально, потому что автобусы уже не ходят здесь, слишком поздно для них, – она не знала этого наверняка, только догадывалась. Она хотела проверить расписание автобусов в интернете, но как-то не решилась – не могла отделаться от подозрения, что историю ее браузера непременно проверят, даже если она сотрет все подчистую.
– Так что спасибо, что остановились, и оказались не психом, – она откинулась на спинку сидения и потянулась за ремнем безопасности. Умолчала о том, что обычно именно психи заявляют о том, что никакие они не психи. Этот комментарий был бы совсем неуместным и, чего доброго, мог оскорбить этого великодушного человека, который, в отличие от других водителей, не поленился остановиться для нее. Эбигейл уже давно усвоила, что нельзя говорить вслух все то, что приходит на ум, и большую часть своих мыслей лучше держать при себе, охраняя от посторонних.
Пристегнув ремень, она, чувствуя себя истинным параноиком, в очередной раз поправила капюшон. В машине было тепло, а по сравнению с холодным ночным воздухом почти жарко, но она даже не подумала о том, чтобы ослабить туго затянутый на шее шарф или расстегнуть куртку. Обхватив руками рюкзак, и прижав его к груди так, как маленькие дети обнимали своих плюшевых мишек во сне, она бросила на своего водителя взгляд из-под низко опущенного капюшона.
– А куда вы направляетесь? – спросила Эбигейл как-то растерянно, теребя пальцами ручки рюкзака. По правде говоря, она надеялась, что когда водитель скажет ей, в каком направлении он едет, то и она сможет решить, куда ей держать свой путь. К своему стыду она так и не решила, где хотела оказаться, и чем больше она об этом думала, тем больше ей казалось, что во всем огромном мире нет для нее места. Вернее, ее место осталось там, в доме доктора Лектера, и больше нигде она не может быть. Больше никто ее не ждет, она одна и забыта всеми. Ведь она мертва, мертва, а мертвые не должны быть среди живых.
– Если честно, то я понятия не имею, где хочу оказаться, – призналась Эбигейл, прикусывая нижнюю губу. – Знаю, это звучит странно, особенно теперь, когда я уже сижу в вашей машине. Я не могу это объяснить, – тут она солгала, потому что она могла бы все объяснить, но тогда ей пришлось бы рассказать этому совершенно незнакомому человеку, чьего имени она не знала, историю, ни капли его не касающуюся. Историю, которая даже может стоить ему жизни, если он ее услышит. Поэтому лучше воздержаться от объяснений, изображая безграничную растерянность. Эбигейл умела преувеличивать и создавать любые эмоции, у нее был хороший учитель. – Мне просто хочется уехать куда-нибудь, вот и все. У вас когда-то было такое?
Если водитель тоже переживал что-то подобное хоть раз в жизни, то Эбигейл сможет сделать темой разговора его, а не себя. О себе говорить не хотелось совсем, потому что все ее слова все равно будут ложью, ложью, и ничем, кроме лжи. Она не из тех, кто может позволить себе такую роскошь, как абсолютная, искренняя правда.

– Тогда я тоже еду в Аннаполис, – Эбигейл пожала плечами, и в этом движении была едва ли не легкомысленная беспечность. Словно ей все равно. Словно ей изначально было плевать, куда ее отвезут, и отчасти так оно и было. Ей бы только оказаться подальше отсюда, чтобы тело перестало напрягаться от одной лишь мысли о том, что вот-вот доктор Лектер случайно проснется от какого-то постороннего шума за окном и тут же обнаружит свою пропажу. Эбигейл нисколько не сомневалась в том, что он непременно найдет ее, если она только не успеет убраться как можно дальше. А что будет, когда он ее найдет, она не знала. Возможно, ей придется пожертвовать и вторым ухом ради своего же блага. От этой мысли рука невольно потянулась, чтобы ощупать шрам на месте отсутствующего уха, но так и замерла на полпути, а потом ее пальцы снова сомкнулись на лямке рюкзака.
– Спасибо, я пока не голодна, – отрицательно покачав головой, она невольно бросила взгляд на бардачок, не испытывая ни малейшего соблазна заглянуть туда за упомянутыми ее водителем сэндвичами и колой. Она предусмотрительно поужинала перед своим побегом, а потому не чувствовала голода. Ей вообще не приходилось голодать в ее перманентном убежище. – И можете не беспокоится насчет моего возраста, мне уже есть восемнадцать. Могу документы показать, если хотите, – тут она, конечно, блефовала. Ей и впрямь исполнилось восемнадцать лет, но у нее не было с собой ни паспорта, ни водительских прав, ни страховки – ничего, подтверждающего ее возраст и устанавливающего ее личность. Мертвецам не нужны никакого рода документы, а потому показывать ей было совершенно нечего, и она беспечно блефовала, полагаясь на исключительное дружелюбие водителя. Только он, наверное, остановился для нее не просто так, не только по доброте душевной, даже если сам думает иначе. Эбигейл прекрасно знала, что любая человеческая добродетель изначально основана на личных нуждах и прихотях того или иного человека. Нет бескорыстных помощников, нет добрых самаритян, и водителей, останавливающихся посреди ночного шоссе ради блага безымянного попутчика, тоже нет. Эбигейл окинула незнакомца беглым, но изучающим взглядом, пытаясь догадаться, пытаясь хотя бы наугад определить, что нужно именно ему. Он годился ей в отцы, все еще выглядел весьма миролюбиво и, к тому же, респектабельно. Он был похож на делового человека, опасности в нем не чувствовалось, только проскальзывало что-то, подталкивающее Эбигейл к мысли, что он далеко не так прост, как кажется на первый взгляд. Есть в нем что-то, что он прячет за своей улыбкой, но ей не хотелось с этим сталкиваться лицом к лицу. Что бы ни таилось там, в его душе, пусть оно там же и остается. Эбигейл не любила срывать с людей маски, это никогда не заканчивалось хорошо для нее.
– Вы и сейчас едете по делам? – спросила она просто для того, чтобы что-то спросить. Пришла догадка о том, что этому человеку просто нужна была компания в дороге. Возможно, он хотел, чтобы случайный попутчик развлекал его разговорами, ведь таким образом можно успешно скоротать время, которое неизбежно придется убить на дорогу до Иннаполиса. Эбигейл решила испытать эту догадку. Если окажется, что она права, то она легко проболтает до самого места назначения, вовсю стараясь быть интересной и в то же время не слишком навязчивой. Если она ошибается, то останется продолжить прощупывать почву, пытаясь адаптироваться, подстроится, соответствовать. По такому принципу она жила всю свою жизнь, так она дотянула до своих восемнадцати, хоть и угроза смерти то и дело нависала над ней. Если Эбигейл и была хороша в чем-то, так это в умении выживать.
– И не станете спрашивать, что я забыла на шоссе в такое время ночи? – она улыбнулась. Странно, что об этом у нее не спросили сразу же, только остановившись рядом с ней. Она и сама понимала, что в ней и в ее путешествии проскальзывало очень много подозрительного, но водитель не выглядел ни любопытным, ни настороженным, ни удивленным. – Мне просто казалось, что вы непременно спросите. Это было бы… предсказуемо.

А ведь Эбигейл блефовала. Она совсем не ожидала, что ее и впрямь попросят показать документы, специально рассчитав, что если она сама проявит готовность их предоставить, то у ее водителя не возникнет ни малейших подозрений, и он даже не будет затрагивать эту тему. Но он, судя по всему, решил ее по-настоящему удивить, и ей стоило огромных усилий не показать свое удивление, сохраняя спокойное выражение лица. Она только посмотрела на него чуть дольше, чем следовало. Судорожно соображая, что же ей делать дальше, что сказать, как поступить. Она ненавидела моменты, когда ее с такой легкостью заставали врасплох, вынуждая быстро думать, изворачиваться, заставляя чувствовать себя беспомощной и загнанной в угол. И сейчас она почти ненавидела этого человека, который поставил ее в столь неловкое положение, несмотря на то, что она сама была во всем виновата. Она сбежала на свой страх и риск, она лгала и обманывала, она была мертвецом без личности и документов. Что ж, ей и расхлебывать.
– Минутку, – она подняла указательный палец вверх, продолжая удерживать на лице улыбку. Она выглядела так, словно действительно была готова показать отсутствующие у нее бумажки, подтверждающие ее личность и возраст. Она придумала, что она сделает. Пороется некоторое время в своем рюкзаке, пересмотрит каждый кармашек, перевернет все немногочисленное содержимое верх дном, а потом в полнейшей притворной растерянности разведет руками или пожмет плечами, говоря, что понятия не имеет, почему не может ничего найти. Соврет, что, должно быть, забыла документы дома, а то и потеряла их, когда доставала что-то из рюкзака в то время, как шагала по ночному шоссе. И этот человек, назвавшийся Питом, не сможет доказать, что она говорит неправду. Конечно, он станет чуть более подозрительным, но не все же не сумеет уличить ее в чем бы то ни было.
«Идеальное преступление», – мысленно прокомментировала Эбигейл, расстегивая молнию рюкзака. Следуя своему наскоро придуманному плану, она принялась неторопливо копаться в содержимом, изображая высшую степень задумчивости на своем лице. Даже немного нахмурилась и поджала губы, готовясь прикидываться все более удивленной и непонимающей, по мере того, как несчастные документы не будут обнаруживаться ни в одном из карманов и отделений. Эбигейл была очень хорошей притворщицей, она ничуть не сомневалась в своих умениях, и потому была почти спокойна сейчас. Волновала ее только реакция Пита, предсказать которую она не могла, потому что этот человек уже дважды удивил ее, а потому его нельзя было отнести к безопасной категории простых и предсказуемых людей.
Спектакль о поисках несуществующих документов продолжался. Эбигейл исполняла свою роль со всей тщательностью и самоотдачей, на которую только была способна. Благо, кармашков в рюкзаке было предостаточно, а потому можно было всячески тянуть время, откладывая кульминацию все дальше и дальше. Кто знает, может Питу все это надоест, и он беспечно махнет рукой и скажет, мол, да забудь ты об этих документах? Было бы неплохо, таким образом можно было бы избежать большей лжи. И, возможно, так оно и случилось бы в итоге, если бы Эбигейл вдруг не переклинило. Ее пальцы, вместо того, чтобы продолжать поиски наощупь, вцепились в прочную ткань рюкзака. На нее словно вдруг снизошло озарение, она поняла всю бессмысленность происходящего, и ей почти хотелось посмеяться над самой собой. Она перестала понимать, зачем она это делает, зачем продолжает лгать на каждом шагу, когда от этого больше не зависит ее жизнь. Ей не сделают больно, ее не накажут, ее не отправят в тюрьму или психлечебницу, если она скажет правду. А она все равно лжет. Чертова привычка.
– Нет у меня документов, – честно призналась она, закрывая рюкзак. – И не было изначально. Я хотела вас обмануть, сказать вам, что оставила их дома или потеряла в пути, но теперь не вижу в этом смысла. Что дурного случится со мной теперь, когда я сказала правду? А ничего. Вы можете меня высадить, только и всего. Тогда я поймаю другую попутку. Или сама дойду до ближайшей автобусной остановки и дождусь там ночного автобуса. Нет смысла лезть вон из кожи, чтобы вы поверили мне, – она усмехнулась – на этот раз совершенно искренне, без толики притворства. Говорить правду было легко. И очень непривычно. – Высаживайте меня, если хотите.

Эбигейл и сама не знала, какой реакции она ожидала от водителя. Вернее будет сказать, что она просто ждала, испытывая странную помесь любопытства и азартного волнения. Внезапно для себя самой она поняла, что просто играет с этим человеком, наблюдая за ним, пытаясь просчитать его слова и действия наперед. Ожидая, но никак не дожидаясь от него типичного и предсказуемого поведения. Она не осознавала этого, но теперь, когда он в очередной раз выдал реакцию, отсутствующую в пространстве ее вариантов, ее осенило – она играла с ним, и каждое ее слово было частью этой игры, которую она вела почти неосознанно. И это понимание изменило саму ситуацию, показывая ее в совершенно новом свете.
Эбигейл как-то слишком резко отвернулась от Пита, устремляя взгляд на ночную дорогу, освещенную ярким светом фар. Сглотнула и вцепилась пальцами в лямки рюкзака, пытаясь осмыслить происходящее и решить, что ей делать дальше. Пытаясь остановить свою глупую игру, пока она совсем не заигралась и не нарвалась на проблемы. Меньше всего на свете ей нужны были проблемы, да и она знала, к чему приводили попытки забавляться с человеческим разумом, предпринимаемые ее нынешним опекуном и наставником. От его манипуляций люди выходили из-под контроля, слетали с катушек и устраивали что-то такое, чего от них никак не ожидало уважаемое общество. Эбигейл не знала, многому ли она успела научиться у доктора Лектера. Ей не хотелось узнавать это на практике. К тому же, ей было известно, что люди с нетипичным и непредсказуемым поведением зачастую оказываются социопатами. Или хранителями собственных неприглядных секретов.
– У меня нет никаких проблем с законом, можете не беспокоиться на этот счет, – отстраненно ответила она, не отводя глаз от лобового стекла. И это ее утверждение было чистейшей правдой, как ни крути. Потому что признанная мертвой девушка не может иметь никаких проблем со всеми криминальными кодексами мира. Вот если бы Пит спросил ее, не нарушала ли она закон, тогда другое дело. Тогда пришлось бы лгать, ведь так уж случилось, что она собственными руками убила человека, а перед этим еще и умудрилась стать сомнительной соучастницей в серийных убийствах маньяка, прославившегося под кличкой Миннесотский Стервятник. Но одна только формулировка вопроса избавила ее от необходимости лгать и невольно вспоминать свои преступления.
– Я все еще не голодна, – она потянулась в бардачок машины за сэндвичами и протянула их Питу. – Приятного аппетита.
Она и впрямь не чувствовала ни малейшего намека на голод, а тот факт, что она непременно проголодается потом, ничуть ее не тревожил. Она могла голодать, она могла терпеть любые неудобства и лишения, не особенно задумываясь о них.
– Меня зовут Марисса, – она и сама не знала, почему не назвала свое настоящее имя. Мало ли в Миннесоте девиц по имени Эбигейл? Не могла же быть одна-единственная Эбигейл Хоббс, которую непременно бы узнали, если бы она только представилась, не используя даже фамилии. Эта ложь была не совсем логичной, от нее попахивало паранойей и излишней осторожностью. И еще страннее было оттого, что из всех американских имен она выбрала принадлежавшее ее лучшей подруге, приконченной человеком, от которого Эбигейл как раз сбежала.
– А откуда у вас этот странный акцент? – это была не только попытка отвести разговор от себя, но и совершенно искреннее любопытство. Похожее произношение Эбигейл слышала только по телевизору. Кажется, один из героев Стар Трека точно так же выговаривал некоторые звуки, а он был... кем он был по национальности? Эбигейл пыталась вспомнить. – Похоже на русский. Но я не уверена, я уж точно не специалист в области фонетики иностранных языков. И давно вы в Америке?
Она думала о том, что он сказал о ночлеге. Хотелось верить, что в этом крылся какой-то двузначный намек. Но если намек имел место быть, то в кармане куртки у Эбигейл лежал нож, которым она прекрасно умела пользоваться, пройдя практику на животных и на Николасе Бойле.