Get your god damn hands out, don’t you look at me
No one’s dying here alone
Well I came to get it on
Let’s get it on

По определению, чужое – это то, что мне не принадлежит. Люди, которым присутствие Клэя Морроу во главе Рэдвудского филиала было выгодным по многим причинам, считали, что я занял его кресло не по праву. Чем больше я пытался вынырнуть из мутной воды, тем глубже увязал в подводном дерьме, захлебывался им и тащил за собой других. «Не по праву» и «чужое» - разные понятия, но в нашем мире их не принято разделять. Морроу часто играл грязно, а недовольные его уходом пытались навязать старые сделки мне. Отказ сулил большие проблемы, и меня удивляло лишь одно – умение Клэя ворочать все эти дела в одиночку, за спиной клуба.
В череде неприятных событий бывали и светлые моменты, но взлёты не пьянили, а боль переставала болеть. Я смирился со смертью лучшего друга, отпустил обиду на брата, признал власть противника, но не сдался. Сдаться в моем случае означало лишь смерть, а я не был к ней готов, в моей голове было много планов, для воплощения которых требовались время и сила, а сила состояла из авторитета, заработать который было не так легко, как представлялось. Я был Теллером, а не Морроу, в этом была главная разница. Я хотел играть честно.
Клуб стал отнимать у меня слишком много времени. Моя голова была забита мыслями о нем всегда; даже когда я спал, то видел во сне братьев, но даже там не было счастливого конца, к которому мы все так стремились. Моя собственная семья, которая нуждалась в моей поддержке, отошла на второй план. Я забылся настолько, что позволил своей жене пойти на большой риск, который должен был оправдаться, но он не оправдался. Тару арестовали по обвинению в пособничестве в жестоком убийстве.
Когда ее уводили в наручниках, я вспомнил обещание, данное ей при помолвке. Тогда я хотел уйти из клуба и зажить спокойной жизнью за пределами Чарминга, ведь тогда у нас были все шансы для этого: Тара была востребована, как специалист, а во главе клуба стоял Клэй. Сейчас поздно оглядываться назад, но положа руку на сердце, я не жалею о том, что я остался. То, что ожидало наш клуб в будущем, пугало нас всех, пусть не каждый это признавал. Разве что для Тары и мальчишек хотелось другой жизни.
Мысль о том, что моя жена находилась в тюрьме, вызывала во мне страх. Я пытался ее поддерживать, но между нами стояла холодная стена, и я впервые не знал, как ее разрушить. Я чувствовал свою вину перед ней, и это не позволяло мне стать ближе к моей старушке. Сыновья ждали ее и тосковали, а Джемма старательно и наивно пыталась заменить ее для них. Авель часто спрашивал о матери, а я обещал им скорейшую встречу и переводил тему.
Когда Тару освободили, я был в смешанных чувствах. Я был действительно рад ее видеть, но в нашей с ней встрече на крыльце тюремного участка было мало тепла. Было горько целовать ее – отстраненную и грустную. Я знал, каково сидеть за решеткой, и отчасти понимал ее.
После ее возвращения все встало на свои места: мальчики не отставали от матери, Джемма наконец расслабилась и сбросила с себя ответственность, я чувствовал спокойствие за своих близких. Тепло и уют вернулись в наш дом, но не в наши отношения. Об этом я думал каждый раз, когда голова не была забита проблемами СЭМКРО.
Старый разводной ключ на 10 с трудом нашелся в большой деревянной коробке с инструментами, которую я приволок из гаража Пайни Уинстона. На днях я ездил туда во время одной из своих поездок «проветрить голову» и вывез оттуда допотопный трайк, который перестал ездить еще при жизни Пайни. Теперь я собирал его снова в память об отце Рыжего, которого я любил как собственного отца. Такие мелочи отвлекали меня от всего, я откручивал гайки, соединял провода и отцеплял детали, не задумываясь о чем-то глобальном. Я делал то, что умел лучше всего – чинил технику. Я думал о том, что было бы, если бы мы с Тарой сумели уехать пару лет назад, сразу после моей отсидки. Тюрьма тогда здорово вправила мне мозги, но я не знал, насколько она повлияла на Тару. Мне начинало казаться, что наши с ней отношения утратили свой вкус, стали пресными и безэмоциональными. Мне казалось, что мы превратились в старых супругов, которые охладели друг к другу, перестали интересовать друг друга со временем. Но это было не так, я любил свою старушку так же, как и прежде…
Звук шагов жены я услышал еще до того, как она появилась в дверях. Я всегда узнавал ее по шагам, и сейчас меня удивляло ее присутствие здесь: обычно в это время выводила детей на прогулку, а после укладывала спать. Хотелось надеяться, что ничего плохого не случилось: внезапные визиты в последнее время происходили только по неприятным случаям.
- Урвала свободную минутку? – дружелюбно поинтересовался я, откладывая ключ и вытирая пальцы о мягкую тряпку.

Если бы я начал со слов «Колетт Джейн появилась в моей жизни…», то я бы соврал. Колетт Джейн не появлялась в моей жизни, она пронеслась мимо нее, оставив после себя гадкое послевкусие. Она оказалась рядом именно тогда, когда я страстно желал чего-нибудь отвлеченного, чего-нибудь стороннего. Но и ей не удалось стать тем самым глотком свежего воздуха, в котором я так отчаянно нуждался, она ничем не отличалась от всех других потаскух, с которыми меня сводила жизнь. Ее ласки и забота выглядели наигранно и буднично, она словно выполняла свою работу, окутывая меня дежурным вниманием. Я понимал это, но цеплялся за эти крохи воображаемого тепла, пользовался этим и тут же забывал, потому что в этом не было никаких обязательств. Мы получили друг от друга лишь то, что хотели, и разошлись, пожав руки. Мы были деловыми партнерами, одинокие в толпе друзей и близких.
После ареста Тары я был растерян и разобран. Она не допускала меня к себе, и чем чаще я пытался добиться с ней встречи, тем больше понимал, что бьюсь рыбой о твердый лёд, и тем острее чувствовалась моя вина перед ней. Я уже давно не был тем Джексом Теллером, который боялся упустить свой счастливый шанс, а она не была Тарой Ноулз, которая согласилась во второй раз впустить меня в свое сердце. Она больше не убегала от проблем, как раньше. Теперь она строила стену вокруг себя и сдерживала проблемы за ее пределами, перестала быть поддержкой, в которой я нуждался. А я засыпал с отчаянием и просыпался с ужасом, морально измотанный и не знающий, чего ожидать от нового дня.
С тех пор, как умер Рыжий, я перестал быть честным с собой, перестал прислушиваться к своему внутреннему голосу и действовал так, как требовала того ситуация, а это бывало порой нечестно и нечеловечески жестоко. Мое саморазрушение было ежедневным и методическим, я стал скрывать больше и доверять меньше. Я редко улыбался и часто хмурился, а смеялся лишь тогда, когда передо мной лежал изувеченный и поверженный враг, умоляющий о сохранении жизни. То, что я унаследовал, стало тем, что медленно убивало меня. Я запутался и не знал, где был настоящий я, а где – тот, кого хотели видеть другие. Я стал походить на Клэя Морроу – человека, которого ненавидел больше всех. Теперь я ненавидел и себя.
И Колетт Джейн оказалась рядом в один из моментов глубочайшего отвращения к самому себе. Она не могла заменить мне ни Рыжего, ни, тем более, Тару, но в ее мнимой заботе я позволял себе ненадолго расслабиться. Я не задумывался о последствиях, не искал с ней встреч, но если предоставлялся случайный шанс, то пользовался им без сожаления. Я не жалел о времени, проведенном с женщиной, которая была старше меня на десяток лет.
Тара выглядела нервной и сосредоточенной. Это было ее привычное состояние за последние полгода, но на этот раз она была недовольной чем-то. Я не знал причины ее плохого настроения, но мне было отрадно, что не случилось ничего плохого, ведь в этом случае она бы паниковала и выложила все на духу, как делала это всегда.
Я не имел права на усталость, но так желал спокойствия, что молча пошел за ней, бросив грязную тряпку на измазанный мазутом бок трайка. Напряженная спина Тары выдавала степень ее негодования, а звонкие и ровные шаги лишь усиливали впечатление. Мы вошли в комнату для совещаний, вход в которую был под запретом даже для мамы Джеммы, для которой не существовало слова «нельзя». Но я промолчал и на этот раз, решив не поднимать напряжение таким замечанием.
Опершись одной рукой на край стола из цельного красного дерева, я поднял голову и устало посмотрел на жену, давая понять, что внимательно слушаю.
Тара говорила, распаляясь с каждым словом все больше, и ни на один из ее вопросов я не мог ответить честно. Я не знал, откуда она узнала о Колетт, но в данный момент это было неважно, равно как неважно то, сколько раз я с ней спал и на что рассчитывал. Тара знала все ответы, но задавала эти вопросы, видимо, чтобы облегчить свою душу и выместить свою злость. Мне было нечего ей сказать, кроме как «прости», но и это слово я не мог из себя выдавить.
- Тара… - начал я, но она толкнула меня в грудь, заставив отступить на шаг. – Тара! – Я выставил руки вперед в защитном жесте и схватил ее за плечи, встряхнув, чтобы успокоилась. - Чего ты от меня хочешь сейчас? Я сожалею о том, что случилось, но это случилось, - я качнул головой, проведя ладонью по бороде.
Я сожалел лишь о том, что она об этом узнала, что это ее расстроило. И я опасался, что это может стать последней каплей: Тара достаточно натерпелась от меня за эти несколько лет, а я требовал от нее больше, чем она могла мне дать.
– Мне очень жаль, - добавил я, разводя руками. Мне хотелось обнять ее и успокоить, сказать, что все будет хорошо, но я столько раз ей этого обещал, что врать и на этот раз не было смысла. – Я знаю, что прошу многого, но сейчас не лучшее время для выяснения отношений, Тара.

I'm a-wonderin' if she remembers me at all.
Many times I've often prayed
In the darkness of my night,
In the brightness of my day.
So if you're travelin' in the north country fair,
Where the winds hit heavy on the borderline,
Remember me to one who lives there.
She once was a true love of mine.

- Да, - я вновь отступил от нее, но на этот раз не спешил приблизиться снова. – Понимаю.
Тара была права: в последние несколько лет мы действительно не разговаривали с ней. Сначала из-за похищения Авеля, затем из-за тюремного заключения. После освобождения я сыпал обещаниями, был полон идей и желания покончить со всем этим. Мной были предприняты попытки выйти из клуба, я даже заключил сделку с Клэем, но мутки с картелем Галиндо и весь тот ужас, что последовал за этой сомнительной связью, на корню поменяли мои планы, убили мои надежды и изменили мое мировоззрение. Мы с ней редко оставались наедине, буквально вырывали время для того, чтобы перекинуться парой слов: нас постоянно отвлекали, мы куда-то спешили и замыкались в себе все больше. Все проблемы, навалившиеся на клуб и на близкое окружение всех его членов, не позволяли поднять голову и вздохнуть свободно. Мы словно боялись в открытую выражать свои настоящие мысли. У меня были свои секреты от Тары, а у нее свои – от меня. И это было самым печальным и удручающим, ведь когда-то я искал в ней свою тихую гавань, а сейчас любое сказанное мной слово могло подставить ее и подвергнуть опасности. Чем меньше она знала, тем безопаснее была.
Несколько лет назад я стоял на холодном полу своей душевой и смотрел на перепуганную Тару, которая сжимала в побелевших пальцах мою окровавленную футболку. Тогда я обещал ей быть честным с ней, рассказывать ей обо всем, что происходит и не подрывать ее доверия, но мои слова действовали лишь в первый год. Я рассказал ей о том, что убил человека, и искренне надеялся, что в первый и последний раз, ведь то убийство сошло мне с рук, как и многие другие - после. Она была свидетельницей одного убийства, но даже тогда она доверилась мне и не сбежала. Тогда она мне поверила, и верила еще много раз, пока мои слова не стали оставаться просто словами.
Ее требования разрезали воздух хлыстом. Я смотрел на нее и узнавал в ней ту девушку, которая когда-то давно напала на меня из-за помощи порноактрисе. Это было всего несколько лет назад, а казалось, что прошла целая вечность: тогда надо мной не висели заботы, а перед ней был открыт целый мир. Она не знала жизни внутри клуба, а я был просто счастлив с ней. Я молчал, в воздухе висела тишина. Я не мог сказать ей, что это не повторится, зато мог с легкостью пообещать, что она не узнает о моих связях на стороне. Мне было неизвестно, как бы я поступил на ее месте, вероятно, потому что я не представлял себя преданным. Мое доверие к Таре Ноулз было бесконечным, в то время как она больше не доверяла мне.
- Обещаю, - наконец, произнес я, разжав плотно сжатые губы. Я видел в ее глазах надежду и отчаянное желание верить мне, добавил: - Такого больше не случится.
Выкрутился. Не стал уточнять, что именно не повторится: мои походы налево или ее осведомленность, но этого было достаточно, чтобы она успокоилась. По крайней мере, мне хотелось в это верить.
Фактически я изменял ей всего два раза, и оба раза не прошли незамеченными ею. Первой была пресловутая порноактриса – Има Тейт, с которой я переспал, когда мы с Тарой были в затяжной ссоре. Сценарий измены был намеренно подстроен так, чтобы она об этом узнала: тогда у СЭМКРО были тёрки с ИРА, мой сын был похищен Кэмми Хэймсом, и я не мог ручаться за безопасность любимой девушки. Единственным выходом я счел измену, которая бы оттолкнула ее от меня, ведь Тара была упёртой и мирилась с самыми дикими жестокостями, которые происходили вокруг клуба. А теперь, уже во второй раз я предал ее с Колетт Джейн, но на ее случай я не придумал оправданий.
Я ждал, что она взмахнет руками и уйдет, как делала слишком часто в последнее время, когда рушились ее планы и надежды или когда я подводил ее с обещаниями, но она сделала шаг и поцеловала меня. В моей голове перемешалось все: я не понимал, что происходило, был растерян и запутан ее внезапным и нелогичным порывом. Впрочем, моя правильная Тара всегда была нелогичной. Я не отстранился от нее, не оттолкнул и не прервал ее порывистый поцелуй. Притянув за локоть, я прижал ее к себе и ответил на ее поцелуй, поглаживая ее по спине своей ладонью. Я чувствовал ее отчаяние и ощущал горечь на ее губах. Она давно не вкладывала в наши поцелуи столько чувств, что я ждал: вот-вот она очнется и оттолкнет меня. Но этого не происходило, а я поневоле начал заводиться от ее близости и искренности. Мы поменялись с ней местами, я прижал ее спиной к резному столу и скользнул рукой под ее тонкую кофту, касался ладонями ее живота и грудей, гладил ее и снова целовал, отняв инициативу. Я вновь возжелал ее так, как те несколько лет назад, когда мы оба были моложе и беззаботнее, чем сейчас.
Кобура с пистолетом и ножны с глухим стуком упали под ноги, тяжелая пряжка ремня гулко брякнула при встрече с деревянным полом. Я смахнул со стола молоток и пепельницы и усадил Тару на неровный край, торопливо избавляясь от ее джинсов. Она была горячей и влажной, ее тело предательски остро реагировало на мои прикосновения. Я брал ее на большом резном столе со жнецом, у которого никогда не находилась ни одна женщина, и забывался, не чувствуя ничего вокруг, кроме ее тела под собой и тепла между ног. Мыслей о том, что в любой момент сюда мог зайти кто-нибудь из клуба, не было: пост президента не давал мне никаких привилегий, но я не думал об этом. В изношенном и уставшем мозгу билась лишь одна мысль: пусть все будет хорошо.