Этой ночью не было кошмаров. Эбигейл проспала дольше обычного, и проснулась с ощущением непривычной тяжести в голове. Ей казалось, что она могла бы спать и дальше, наслаждаясь блаженной пустотой своих сновидений, которая случалась не так уж часто в ее случае. Накрыться одеялом с головой, уткнуться лицом в подушку и спать, спать, спать, до тех пор, пока организм больше не выдержит и потребует воды или питья. Это было бы славно. Но Эбигейл прекрасно помнила, что именно в этот день не могла устроить себе такой фестиваль безделья, потому что к полудню к ней должна была прийти Алана Блум. Если бы это был просто очередной сеанс, то она бы не беспокоилась по этому поводу, но сегодняшний визит не был связан с психотерапией. По крайней мере, не был связан с ней напрямую. Сегодня Алана забирала свою пациентку к себе домой, чтобы вместе отпраздновать светлый праздник Рождества Христова. Странно было об этом думать, и невозможно было представить это себе. Даже богатое и живое воображение Эбигейл чувствовало себя в некотором затруднении.
– Ну как, выспалась? – добродушно поинтересовалась медсестра, возникшая на пороге ее палаты с огромной, но почти пустой тележкой. Эбигейл помнила эту улыбчивую женщину средних лет, которая никогда не бывала в плохом настроении и долгое время являлась единственной медсестрой этой клиники, способной никак не реагировать на колкости и язвительные выпады проблемной пациентки Эбигейл Хоббс. Теперь же они были почти друзьями и обращались друг к другу по имени. – Ты так крепко спала, что я решила не будить тебя и вернуться потом. Но это уже четвертое мое возвращение, – медсестра широко улыбнулась, демонстрируя ровные белые зубы, и положила на письменном столе поднос с едой из столовой. – Я взяла тебе оладьи с фруктами, пудинг и сок. И можешь не беспокоиться насчет оладьев, я подогрела их в микроволновке, – продолжала лепетать она и в то же время незаметно поставила рядом с подносом маленький бумажный стаканчик с таблетками и пластиковый стакан с водой. Именно с этих двоих стаканчиков и начиналось каждое утро Эбигейл, а потом она спускалась в больничную столовую, сама брала себе еду, и ей нельзя было уносить что бы то ни было в комнату. Но сегодня был особенный день и, судя по всему, медсестра решила ее немного побаловать. Ведь ее не будет здесь целых пару дней, что казалось чем-то немыслимым не только для работников больницы, но и для самой мисс Хоббс.
– Спасибо, Марта, – кивнула Эбигейл, улыбнувшись в ответ. Улыбка получилась несколько натянутой, но не из-за недостатка искренности, а потому, что мысли были не здесь, не в этой палате. Они успели выскользнуть в окно, за которым падал самый настоящий снег, успевший к этому времени лишь припорошить землю тонким слоем. Если бы Эбигейл еще и знала адрес Аланы Блум или имела хотя бы малейшее представление о ее доме, то ее мысли отправились бы и туда. Но здесь она уже была ограничена. Здесь ей оставалось только ждать.
– Прости, что доставила тебе неудобства, – добавила она, моргнув, и снова сфокусировав взгляд на подносе с завтраком. Ей совсем не хотелось есть.
– Да какие там неудобства! – отмахнулась Марта, раздвигая шторы на окне полностью, впуская в палату весь свет сегодняшнего утра. Свет был ярким, но серым, почти бесцветным, и в нем не чувствовалось ни намека на праздник. Или это Эбигейл совсем забыла о том, что такое настоящий праздник? Уж слишком давно в ее жизни не было ничего подобного.
Марта говорила еще что-то, несомненно связанное с Рождеством, но Эбигейл слушала лишь вполуха, неопределенно кивая ответ и время от времени вставляя многозначительное «угу». Она не ощущала в себе достаточно энергии для того, чтобы трепаться. Неторопливо выбравшись из теплой постели  и столь же неспешно застелив ее, она направилась к своему шкафу, чтобы выбрать одежду на сегодня и упаковать вещи на время своего пребывания в чужом доме. Она и не заметила, когда Марта ушла, и пропустила момент, когда ей следовало пожелать веселого Рождества и счастливого Нового Года. Но она знала, что Марта простит ее, потому что Марта всегда прощала.
С вещами она разобралась намного быстрее, чем сама того ожидала, и, сложив выбранный на сегодня наряд в стопку, направилась с ним в ванную. Когда она, умытая, одетая и причесанная, вернулась обратно в палату, ее оладьи уже снова остыли. Зря Марта утруждала себя разогреванием в микроволновке. Но Эбигейл не смогла бы съесть их, даже если бы они все еще были теплыми. Она проглотила пару кусков, обильно запивая их апельсиновым соком, но не чувствовала вкуса. Она уговорила себя на пару ложечек традиционного рождественского пудинга, но и тут дело не пошло. Ее завтрак остался почти нетронутым, если не считать сока, который она выпила до последней капли. Таблетки она тоже не трогала, изначально решив не пить их сегодня, но теперь испытывала искушение проглотить хотя бы одну. Ей было неспокойно, она волновалась, она хотела заглушить эту тревогу. И, чтобы избавиться от искушения, высыпала таблетки в мусорный ящик, наблюдая за тем, как они беззвучно падают на самое дно.
– Там вам и место, – пробормотала Эбигейл, сжимая бумажный стаканчик в руке.

Отредактировано Abigail Hobbs (09-09-2014 21:04:21)

К тому времени, как Алана появилась в ее палате, Эбигейл уже успела разволноваться. Вряд ли можно было понять это, глядя на нее, спокойно забравшуюся под одеяло, несмотря на то, что она уже была полностью одета и даже обута. Не было ничего беспокойного в том, как она переворачивала страницы очередной книжки, бегая глазами по строчкам, и лишь время от времени отчего-то прикусывая нижнюю губу. Никто не смог бы догадаться, что она не только не читала содержимое этих страниц, но и не знала, как называется книга. Она просто не могла сосредоточиться. Подобрала первый попавшийся том в твердом переплете – явно что-то из библиотеки доктора Лектера, так любезно позволившего Эбигейл одолжить несколько изданий для самообразования. Переводила взгляд от одного слова к другому, но не могла уловить их смысл – буквы путались между собой, сбивались в одно непонятное ничто. Нет, не поймите ее превратно, она и сама хотела выбраться из больницы на эти пару дней, чтобы снова ощутить себя частью реального мира, от которого ее так долго отгораживали. Она бы никогда не согласилась на эту вылазку, если бы в основе ее согласия не лежало искреннее желание. Но она боялась. Она почему-то не была уверена, что все это может закончиться хорошо. Ведь у нее не было больше ничего, кроме больничных стен, таблеток по утрам и вечерам, книжек и ночных кошмаров. У нее не было никого, кроме персонала клиники, психиатров, журналистов, агентов ФБР и человека, который убил ее отца. Могла ли она хотя бы притвориться нормальным человеком?
– Здравствуй, – Эбигейл постаралась ответить на улыбку Аланы как можно более уверенно. Уголки ее губ дрогнули. – Да, я готова, – кивнула она, отставляя книгу в сторону. Совсем забывая о закладке, в которой, впрочем, не было никакого смысла, ведь Эбигейл лишь листала страницы, а не читала напечатанные на них тексты. – Я уже собрала вещи. Совсем немного, только самое необходимое, – она пожала плечами, отбрасывая одеяло и поднимаясь на ноги с излишней торопливостью. Да, в плане вещей она была готова. А в упомянутые Аланой чудеса не верила. Еще в детстве перестала верить, если честно, потому что в ее личном мире не было места чудесам.
– Как там погода на улице? – спросила она, переходя на беспечный, почти беззаботный тон. Подняв свою не слишком тяжелую дорожную сумку, заполненную лишь наполовину, положила ее на кровать, чтобы в последний раз заглянуть внутрь и убедиться в наличии самого необходимого. Перебрав аккуратно сложенную одежду, она могла спокойно закрыть сумку на молнию и снова опустить ее на пол, удивляясь тому, что такое малое количество вещей могло весить так много.
– Я ведь не помешаю тебе? – вдруг спросила она с немного меньшей беспечностью, доставая из шкафа вешалку, на которой было ее зимнее пальто. – У тебя же наверняка должны были быть какие-то планы с друзьями и семьей. А тут я такая, не пришей кобыле хвост, – она усмехнулась, пытаясь добавить в правду долю шутки. Она все никак не могла решить, какой настрой ей лучше всего изобразить сейчас, одевая его на себя, как праздничную маску. А потому переходила от одной крайности к другой, пробуя каждую из них на вкус. А под всем этим, внутри, был только банальный страх. – А я могу все это испортить своим присутствием, ведь я – лишняя ответственность. Следовательно, лишний груз. Да и сложновато будет объяснять твоим гостям, кем я тебе прихожусь. Насколько я знаю, психотерапевты обычно не приглашают своих пациентов пожить у себя на праздники, – надев пальто, она принялась застегивать крупные пуговицы, сосредоточив свое внимание на них. – Ты не подумай, я совсем не пытаюсь тебя отговорить в последний момент. Просто хочу быть уверенной в том, что ты действительно понимаешь, на что идешь. Меньше всего на свете мне хочется быть кому-то в тягость, поэтому если ты вдруг передумала или осознала, что не хочешь так экспериментировать со своими выходными, то скажи мне об этом сейчас. Я пойму, правда пойму.
Да и как она могла не понять? Эбигейл прекрасно знала, что мир вовсе не вертится вокруг нее, напротив – он от нее отворачивается, а в иных ситуациях даже ополчается против. Давя из себя понимающую улыбку, она расправила ворот пальто, а затем потянулась рукой в его внешний карман, разрез которого был достаточно широким, чтобы вложить туда шарф. Размотав шарф, она накинула его на плечи, отбрасывая волосы поверх него, и принимаясь обматывать его вокруг шеи, в первую очередь заботясь о том, чтобы он спрятал шрам. Ее особенно радовал тот факт, что при нынешней погоде шарф не будет выглядеть странно или неуместно. Конечно, если Алана и впрямь передумала, то не имела никакого смысла надевать на себя верхнюю одежду, но Эбигейл тешила себя мыслью о том, что в крайнем случае просто пойдет в просторный сад клиники, чтобы посмотреть на снег не через стекло окна. Теперь ей можно было выходить хоть каждый день и она вовсю пользовалась этим замечательным правом.

Эбигейл не могла в это поверить, но она оказалась вне стен больницы, ставшей ее тюрьмой. Вот так просто. Алана не передумала, а потом просторная, пропахшая лекарствами и бумагой палата осталась где-то позади. Легкой дорожной сумке вдруг нашлось место на заднем сидении автомобиля, на переднем сидении которого устроилась сама хозяйка сумки, с некоторой неуверенностью защелкивая ремень безопасности. Вот так все быстро. И очень скоро Эбигейл уже не могла видеть психиатрическую клинику Порт Хейвен в зеркале заднего вида, в которое смотрела с таким вниманием, словно ожидала погоню. Она почему-то не могла позволить себе до конца уверовать в этот своеобразный отпуск до тех пор, пока оставалась возможность того, что ее догонят и вернут обратно, аргументируя это любым ерундовым оправданием, не подлежащим обсуждению. Но как только в зеркале заднего вида не осталось ничего, кроме заснеженной на обочинах дороги, Эбигейл поняла, насколько глупыми и нелогичными были ее опасения. Никто не помчится за ней стремглав, не воротит обратно, не отберет ее право на нормальное человеческое Рождество. Этого просто не могло быть, а ей следовало бы уже свыкнуться с мыслью о том, что она проведет целых пару дней в чужом доме. Пора было проникнуться праздничной атмосферой.
Она ожидала, что Алана сразу же отвезет ее к себе домой, но следующая остановка была рядом с продуктовым супермаркетом. Эбигейл посмотрела в окно на это внушительных размеров здание с украшенной гирляндами вывеской и почувствовала слабое облегчение. Супермаркет являл собой нейтральную территорию, где она еще не была чьей-то гостей, и открыть дверцу машины, чтобы направиться к его входу, было проще, чем перешагнуть через порог своего временного жилища.
– О, не надо под меня подстраиваться, – заверила она Алану в ответ на обещание приготовить любую еду по ее вкусу. – Я не особенно привередлива в пище, мне будет достаточно обыкновенного, среднестатистического рождественского ужина, – это была только полуправда. Дело было еще и в том, что у Эбигейл был явный недостаток желаний. Она плелась рядом с Аланой вдоль заставленных разнообразнейшей вкуснотищей полок, и ей не хотелось ничего. Она скользила скучающим взглядом по ярким упаковкам, по обозначавшим скидки наклейкам, по аппетитным продуктам, которые раньше пробуждали в ней голод одним своим видом. И ей не хотелось ничего, она даже не проголодалась снова, несмотря на то, что так и не расправилась со своим сегодняшним завтраком. Она и сама не знала, откуда в ее организме взялась эта апатия, почему все типично  человеческое вдруг оказалось чуждо ему. Но она не хотела признаваться в этом обстоятельстве Алане по двум причинам: 1) она стремилась сделать со своей стороны все возможное, чтобы это Рождество было как можно более нормальным; 2) она переживала, как бы ее психиатр потом не прописала ей новые таблетки, чтобы излечить этот странный недуг ничего не хотения.
– Это ведь Рождество, оно просто обязано быть интересным, – туманно ответила Эбигейл на последнее замечание Аланы. Ничего менее банального она придумать не смогла. И, приличия ради, присмотрелась к окружающим ее продуктам внимательнее, чтобы все же выбрать хоть что-то. Чтобы заставить себя что-то захотеть. Они находились во фруктово-овощном отделе, и как раз под рукой оказались уже упакованные по кулькам и оцененные яблоки. Огромные, темно-красные, без единого изъяна – они выглядели действительно привлекательно.
– Мы могли бы приготовить яблоки в карамели, – Эбигейл подняла кулек средних размеров и взвесила его в руке, прежде чем отправить в тележку. – Я возьму на себя карамель, у меня для нее составлен рецепт, которого не сыщешь ни в одной из кулинарных книг. Методом проб и ошибок я взяла понемногу из каждого существующего рецепта, отметая все, что является лишним на мой взгляд. Так у меня получилось что-то свое. Что-то, что я буду считать совершенным, пока кто-то не придумает вариант получше, – она улыбнулась почти непринужденно, больше не оглядываясь на полки и прилавки, а глядя только прямо перед собой. Она так и не внесла никаких новых предложений, оставляя выбор за Аланой. Не проявляла ни малейшего интереса к вездесущей еде, и только когда она уже оказались в конце выстроившейся к кассе очереди, зачем-то взяла с ближайшего прилавка шоколадный батончик и принялась машинально крутить его в руках, рассматривая упаковку.
– Как думаешь, мое присутствие смутит твоих гостей? – поинтересовалась Эбигейл как бы между прочим, пока стоящая перед ними в очереди мамаша с двумя малолетними сыновьями разгружала свою набитую до отказа тележку. – Кстати, сколько их у тебя будет, если не секрет? – Эбигейл вдруг поняла, что ее вопрос мог быть воспринят как страх встречаться с людьми. Она помотала головой, словно заранее готовясь это отрицать, и положила шоколадный батончик на место, с особенной аккуратностью пристраивая его именно так, как он лежал изначально. – Мне просто интересно.

Где-то здесь должен был быть подвох. По крайней мере, именно так думала Эбигейл, оставшись один на один с комнатой, которую ей выделили в доме Аланы Блум. Она с какой-то зажатостью и неуверенностью шагнула вперед, подходя к кровати, несмотря на то, что никого не было рядом, никто за ней не наблюдал. Она не могла отделаться от мысли, что все это чересчур хорошо, чтобы быть правдой. Жизнь никогда не была настолько любезна, чтобы подсунуть ей идиллию в чистом виде. И любое счастье, любое радостное приобретение Эбигейл Хоббс всегда оказывалось подгнившим, испорченным, с червоточинкой. У нее когда-то была милая мать, которая оказалась недостаточно сильной, чтобы защитить саму себя и своего единственного ребенка. У нее когда-то был любящий и заботливый отец, который перерезал ей горло остро заточенным кухонным ножом. У нее был дом, со ступеней и кухонного паркета которого уже никогда не получится отмыть кровь, из стен которого уже не выгнать страшные воспоминания. Если Эбигейл и знала что-то о жизни, так это то, что когда ты что-то получаешь, то готовься претерпеть лишения. И она пыталась понять, чем ей придется заплатить за Рождество в доме Аланы Блум. Она все думала об этом и не могла отделаться от этих мыслей, пока раскладывала свои немногочисленные вещи на полках в шкафу. Но все же не смогла не отметить мимоходом, что временно принадлежащая ей комната действительно хороша. Здесь было уютно, просторно, несмотря на несколько старомодный с точки зрения Эбигейл интерьер. Этого было мало, чтобы мгновенно почувствовать себя как дома, но достаточно, чтобы позволить себе расслабиться.
Переодеваться Эбигейл не стала, только расчесала волосы, уже невесть где и каким образом успевшие спутаться и потерять свой опрятный вид. Задумавшись, она решила заплести их в косичку, чтобы они не мешали на кухне. Посмотрела на себя в зеркало и попыталась улыбнуться самой себе, растягивая губы, но не обнажая зубы. Помедлила еще немного, пялясь на свое отражение без малейшего намека на самолюбование или тщеславие, которым не было места в случае с этой болезненно бледной кожей, заострившимися скулами и глубокими тенями под глазами. И шрам, Эбигейл никогда не забывала о шраме, хоть он все еще был скрыт за шарфом, который она ни за что не снимет даже в теплом помещении. Вздохнув, она напомнила себе, что не может стоять вот так вот вечно, что на кухне ее ждут. К тому же, ей выделили не так уж много времени на эти своеобразные каникулы – каких-то несчастных пару дней, а потому она обязана использовать каждое мгновение. Она получила свою передышку, собралась с силами, а теперь было самое время вернуться к своим попыткам стать нормальным человеком. И она спустилась на кухню к доктору Блум, которая с истинно материнской жертвенностью готова была отдать свое Рождество несчастной больной пациентке. По правде говоря, Эбигейл все еще не была уверена, что именно подтолкнуло ее психиатра к этому решению – искренняя человеческая симпатия или тяга к нетрадиционной психотерапии. Возможно, оба фактора сыграли свою роль, но спрашивать об этом напрямую не хотелось. Задавать подобного рода вопросы, когда человек из кожи вон лезет, чтобы тебе угодить, было бы просто свинством.
– Надеюсь, я не заставила себя ждать слишком долго, – улыбнулась Эбигейл, войдя на кухню. – И также надеюсь, что ты не успела сделать все в мое отсутствие, потому что я намерена помочь в приготовлении ужина.
Хотя какая там могла понадобиться помощь, если за стол сядут только двое? Все еще казалось странным, что Алана сознательно отказалась приглашать других людей. Эбигейл хотелось надеяться, что это не ее вина, что не ее присутствие подтолкнуло доктора Блум на такого рода самопожертвование. Она и без этого чувствовала себя неловко, ведь ничего не могла дать взамен.
– К слову, мне очень понравилась комната. Там… – она запнулась, пытаясь подобрать как можно более подходящий эпитет из всех ей известных, – …уютно, – закончила она, так и не придумав ничего получше, хоть и прекрасно понимала, какое же это клише. И, оглянувшись по сторонам беглым взглядом, спросила: – У тебя есть коричневый сахар? Я почему-то забыла спросить об этом еще в супермаркете, – она прекрасно знала, откуда эта забывчивость, но предпочла не упоминать этого. Дело было даже не в ее общем состоянии растерянности, а в том, что у нее дома всегда был коричневый сахар. Всегда, ведь мать болела сахарным диабетом. Меньше всего Эбигейл хотелось думать о матери или о старой сахарнице с двумя отделениями.
– Но если нет, то ничего страшного. Белый тоже подойдет. Просто коричневый лучше, только и всего, – Эбигейл могла избавить себя от этих глупых многословных объяснений, если бы сама принялась за поиски всего, что нужно было для приготовления карамели по ее особенному рецепту. Но она еще не осмелела настолько, чтобы рыться по чужим шкафчикам – для этого надо было немного больше времени.

Отредактировано Abigail Hobbs (21-09-2014 16:05:50)

Эбигейл казалось, что все шло именно так, как должно было идти. Лед был сломан, разговор направился в безопасное русло, и даже нужное количество коричневого сахара обнаружилось. Если все будет продолжаться в том же духе, то ей совершенно не о чем волноваться. То она еще не настолько безнадежна, чтобы не быть способной провести праздники так, как это делают все нормальные люди. Ей очень хотелось надеяться именно на это, и она попыталась влиться в рутину приготовления ужина при первой же возможности, которую она получила.
– Отлично, здесь даже больше сахара, чем нужно, – улыбнулась Эбигейл, взвешивая в руке упаковку. Она была рада, что ей не придется менять свой рецепт, которым она так хотела впечатлить своего психиатра. И теперь была намерена подойти к приготовлению с максимальной осторожностью, чтобы не ударить в грязь лицом с таким простым блюдом как яблоки в карамели.
– Я могу почистить картошку, когда покончу с яблоками, а ты пока можешь заняться салатом, – предложила она, пытаясь помочь разрешить дилемму Аланы. – У меня тут совсем немного работы, а потом я без дела останусь, – забыв о своей робости и нерешительности, которые лишь пару минут назад приковали ее к порогу кухни, не позволяя сделать лишнего шага, Эбигейл начала обыск шкафчиков и холодильника, чтобы найти все нужное ей, начиная продуктами и заканчивая посудой. Эти поиски были полезны еще и тем, что она могла получше узнать, чем питается Алана, и таким образом получше узнать саму Алану. Мы являемся тем, что мы едим, ведь так? Это высказывание придумали не на ровном месте, и порой можно сказать о человеке очень многое, изучив его съестные припасы.
– О, мне без разницы, я могу пить почти все, – Эбигейл пожала плечами, насаживая яблоки на деревянные палочки для мороженого и тут же раскладывая их на большой плоской тарелке. – Воду со льдом, сок, чай, какао… Только от кофе воздержусь, так как боюсь, что он может помешать мне уснуть потом. Ничего не могу сказать об алкогольных напитках, о пиве в том числе, потому что таковых никогда не было в моем доме, даже на праздники. Родители были категорически против любого спиртного, –  отправив яблоки в микроволновку, Эбигейл склонилась над рычажками, настраивая время и температуру. Здесь следовало быть особенно осторожной, потому что лишние полминуты были способны превратить фрукты в пюреобразную кашицу, которая будет непригодна для изначального рецепта. Не хотелось облажаться на такой элементарщине, тем более что других яблок на кухне не обнаружилось, да и эти выглядели слишком великолепно, чтобы так бесславно пропасть.  Поэтому Эбигейл не отошла от микроволновки до тех пор, пока не уверилась в том, что ее настройки правильны.
– Как ты привыкла праздновать Рождество? – как бы между прочим спросила она, перемешивая в маленькой кастрюльке сахар, сливочное масло, ванильный экстракт и немного молотой корицы. – У тебя ведь есть семья, а у каждой семьи всегда найдутся какие-то сугубо свои обычаи, пусть и основанные на общеамериканских традициях. Что особенного было у тебя? – поставив кастрюльку на средний огонь плиты, она принялась помешивать ее содержимое по мере того, как сахар таял, медленно и постепенно превращаясь в густую, ароматную карамель, похожую по цвету и консистенции на кленовый сироп. Эбигейл завела такой разговор по двум причинам. Во-первых, ей было действительно интересно. Она так много и так часто общалась с Аланой, но все, что она знала об этой женщине, было основано на ее личных наблюдениях. Доктор Блум весьма редко и мало рассказывала о себе, но это легко объяснялось тем, что на психотерапевтических сеансах должен болтать пациент. Только сейчас не было никаких сеансов, и находились они не в психиатрической клинике, поэтому Эбигейл необязательно было все время говорить о себе. А ведь именно о себе она не хотела говорить, что и послужило второй причиной ее вопросов. Пусть доктор Блум рассказывает о своей жизни, настал ее черед, а Эбигейл поменяется с ней местами и будет слушать.
– И как ты планируешь отпраздновать на этот раз? Ну, не считая того, что ты собираешься провести эти дни в моей компании, – кажется, она хотела добавить что-то еще, но микроволновка отвлекла ее, извещая о проделанной работе негромким «динь». Эбигейл поторопилась вытащить яблоки, чтобы проверить, приготовились ли они до конца и не треснула ли на одном из них кожура. И, убедившись, что все в порядке, отставила их в сторону остывать и вернулась к мерному помешиванию карамели, которая от малейшего недосмотра могла превратиться в твердые, ни на что не пригодные сгустки жженого сахара. Ей было удобно и уютно в этой кухонной суете.

Эбигейл нравилось слушать. Она словно видела все глазами Аланы, переживала ее воспоминания вместе с ней, видела ее семью и ее прошлое воочию. Она просто слушала, не задавая дополнительных вопросов и не перебивая, в то же время не отрываясь от процесса готовки. Все ее действия словно были произведены на автопилоте – она не отдавала себе отчет, пока осторожно погружала яблоки в горячую карамель, а затем отставляла их на расстеленную бумагу для выпекания, чтобы они остыли, а карамельная глазурь затвердела. Заполнив опустевшую кастрюльку холодной водой, Эбигейл тут же приступила к чистке картошки, как она и обещала Алане, продолжая внимательно слушать и создавать в своей голове картинки из чужих слов. Ей нравилось видеть и воспринимать своего психиатра как человека, а не как дипломированного доктора – это убавляло неловкость, от которой она никак не могла избавиться до конца, и помогало перестать воспринимать эти рождественские каникулы как очередной психотерапевтический эксперимент. Помогало уверовать, что это просто праздник, светлое семейное торжество, в котором нет места психологическим травмам и неприятным воспоминаниям.
– Ай! – воскликнула Эбигейл, когда нож в ее руке случайно соскользнул и резанул по большому пальцу. Рана получилась неглубокая, но из нее крупными каплями выступила кровь, которую Эбигейл тут же слизала, приложив палец к губам. Это маленькое, незначительное происшествие сразу вывело ее из транса, в который ее погрузили воспоминания и планы доктора Блум, и она словно снова обрела способность говорить, а не только слушать. – Вот к чему приводит неосторожность, – хмыкнула она и, дочистив картошку, которую держала в руке, оценила проделанную ей работу. – Этого хватит? – спросила она, на время откладывая нож в тарелку с почищенной картошкой. На порезе снова выступила кровь и Эбигейл опять приложила палец к губам, разворачиваясь к умывальнику и открывая кран свободной рукой. – Вот ведь я калека, – засмеялась она, промывая порез под струей теплой воды, тут же приобретающей розоватый окрас. – Похоже, на этом чистка картошки в моем исполнении заканчивается, а теперь тебе придется сказать мне, где у тебя находится аптечка.
Порез оказался глубже, чем Эбигейл показалось на первый взгляд. Кровотечение не останавливалось даже когда она перекрыла воду и повернулась к умывальнику спиной, опираясь о него. Ей то и дело приходилось подносить палец к губам, чтобы не выпачкать одежду алым.
– Мне нравятся твои планы, к слову, – сказала она, снова прокручивая в голове последние слова Аланы. Пытаясь при помощи воображения создать описанные ею картинки предстоящих дней точно так же, как она воссоздала ее воспоминания, но у нее не получилось. Эбигейл могла видеть своим мысленным взором елку, заснеженную улицу, скользящие по вычищенному льду лезвия коньков, но сама она как-то не вписывалась в эти картинки, словно ей не было в них места. Она видела причину такой неудачи в том, что этого всего еще не случилось, это еще не существовало, а создать что-то новое всегда оказывается сложнее, чем просто воссоздать то, что уже имело место быть.
– Я не ожидала, что ты придумаешь целую развлекательную программу, но ты и впрямь подготовилась на славу, – короткий смешок сорвался с ее губ, а потом снова пришлось приложить палец к губам и на пару секунд перестать говорить. – Я-то, к своему стыду, не придумала ничего, только все время волновалась о том, как я вольюсь в общество нормальных людей после продолжительного общения с одними только докторами и больными. Это словно два разных мира, знаешь? Психиатрическая клиника и все, что находится за ее пределами. Больные и здоровые. Я думала, что буду чувствовать себя так, словно меня похитили инопланетяне и зашвырнули на чуждую мне планету. Или словно я пролежала в коме двадцать лет, а потом проснулась и увидела совершенно новый, изменившийся мир вокруг, – Эбигейл пожала плечами, как бы подводя итог сказанному. Как бы говоря, что ее ожидания не сбылись, потому что мир вокруг оставался неизменным, насколько она могла судить из поездки и посещения супермаркета. Конечно, она не пробыла в больнице настолько долго, чтобы изменилось хоть что-то, кроме нее самой.
– Можно я займусь сервировкой стола? – как-то совсем не в тему спросила она, резко переходя от одного к другому, не делая никаких пауз. Порезанный палец не должен был помешать ей в этом элементарном деле, особенно если она его перебинтует или залепит пластырем. А делать что-то хотелось. У нее было слишком много бездействия в последние месяцы, и она успела чертовски устать от этого, а потому хваталась за любую возможность не оставаться на месте и двигаться, двигаться, двигаться.

С забинтованным пальцем, двумя тарелками, двумя стаканами и двумя наборами столовых приборов Эбигейл отправилась сервировать стол. Потом ей пришлось вернуться за салфетками и солью, но все равно этот процесс не занял у нее более пяти минут, несмотря на ее неторопливость и попытку растянуть каждое свое движение. Она подготовила места на противоположных концах стола, так что они с Аланой должны были сидеть друг напротив друга, на расстоянии. И теперь Эбигейл снова стало нечего делать, разве только попробовать поставить все иначе или декоративно сложить салфетки. Она, конечно, хотела, чтобы все было как можно более идеально, но все еще видела границу между разумными стараниями и переусердствованием. Ее ищущий взгляд пробежался по комнате, словно пытаясь найти что-то, за что можно было бы зацепиться. Но здесь было чисто, не было нужды заниматься уборкой, чтобы скоротать время. И рано было возвращаться на кухню за едой, чтобы выставить ее на стол, ведь для ужина было еще слишком рано, да и предстояло нарядить елку, прежде чем сесть за стол. Эбигейл точно помнила, что Алана говорила что-то о елке. И, словно читая ее мысли, доктор Блум появилась в комнате как раз по этому поводу. И навязчивое желание заново осуществить сервировку праздничного стола пропало.
– Я за синие шарики, – улыбнулась она и подошла ближе, чтобы заглянуть в коробку с украшениями. – Но это только потому, что мне нравится синий цвет. Я очень субъективна в таких вопросах, как видишь, – переступив с ноги на ногу, она запустила руку в коробку, зацепляя пальцами тонкие нити позолоченной мишуры, которые искрились и переливались при свете. – Хотя, с золотом лучше гармонирует красный. К синему же подходит серебро. А если взять золотые нити и золотые же гирлянды, то это должно выглядеть очень роскошно в итоге.
Эбигейл принялась вытаскивать все содержимое коробки по очереди, рассматривая каждый предмет, перекатывая шарики в ладонях, раскладывая все это богатство на полу. Накопившаяся на шариках пыль, которая была почти незаметна, тут же испачкала белоснежно белый бинт на ее пальце, оставляя на нем серые мазки. Заметив это, Эбигейл тут же оставила свое занятие и метнулась на кухню за дополнительными бумажными салфетками, которыми хотела стереть тонкие пыльные слои. Рождественская елка тоже должна была быть идеальной, это не подлежало ни сомнению, ни обсуждению.
– Так-то лучше, – довольно проговорила она, вытерев дочиста большой синий шар и подняв его к свету, от которого он искрился и сверкал. Она пошла на поводу у своей "субъективности", потому что именно этот синий шар и стал первым, который она повесила на елку с какой-то особенной торжественностью, словно открывая важную церемонию.
– Я думала, что к восемнадцать годам точно перерасту это и больше не захочу наряжать елку. Но нет. Это занятие все еще кажется мне увлекательным, хоть оно и потеряло изрядную долю своего былого очарования, – старательно протерев другой шарик уже запыленной салфеткой, Эбигейл попыталась пристроить его чуть ниже предыдущего. – Думаю, все становится другим, когда мы взрослеем, но не потому, что мир меняется так быстро, а из-за того, что мы начинаем видеть все иначе. Замечать больше.
Процесс украшения елки перешел на уровень автопилота, в котором Эбигейл уже действовала, не задумываясь. Каждый год, сколько она себя помнила, она точно так же наряжала елку вместе с отцом, а мать подавала им украшения. На их семейной елке было очень трудно найти немногочисленные шарики, потому что они терялись среди героев из диснеевских мультфильмов, пряничных человечков и леденцов. Когда Эбигейл повзрослела настолько, что отцу больше не приходилось подсаживать ее к верхним ветвям их штучной елки, фигурки с мультяшными героями исчезли, им на смену появились звездочки, снежинки и все в том же духе. Но никогда не шарики, они почему-то не было в почете в доме Хоббсов. Эбигейл вдруг подумала, что же стало со всеми этими украшениями, которые едва умещались в два картонных ящика. Сможет ли она снова достать их на один из будущих рождественских праздников, чтобы украсить ими уже свою, а не чужую елку?
– Когда-то у меня будет моя елка, – задумчиво сказала она, словно отвечая на собственные мысли. – И только моя.
Тут она заметила, что синие шарики закончились, а у нее в руках была гирлянда, размотанная и растянутая на ее отведенных в стороны ладонях.
– Надо же, – хмыкнула она, заглядывая в коробку, чтобы увериться в том, что она не оставила другие синие шарики по недосмотру. – Это было слишком быстро, я и не заметила, – она приподняла гирлянду вверх, чтобы не наступить на ее волочащиеся по полу концы, и повернула голову к Алане, – Поможешь мне? Я боюсь запутаться в этой штуковине.