Ровный голос судьи разносился по залу гулким эхом. Через стекло слов было не разобрать, но Кирк и без того знал, в чем обвиняется межгалактический преступник. К чему приговорят Хана, тоже не было загадкой. На его счету десятки жизней в этом времени, если даже забыть о чудовищном материальном ущербе и списать за давностью преступления прошлых лет. Кирк хотел бы самого строгого приговора для сверхчеловека хотя бы за смерть адмирала Пайка, и многие, очень многие на Звездном Флоте разделили бы его мнение – в зале переговоров и позже, в штабе у каждого погиб друг или близкий человек, знакомый или старший коллега, капитан, наставник и образец. Но что-то сковывало торжество и жажду расплаты. Быть может, введенная не так давно кровь сверхчеловека, а может, что-то куда менее материальное, более сложное в описании и недоступное пониманию. Уходя от странных размышлений, Кирк обратил мысли к происходящему в зале.
Смертная казнь была бы милосердной, да и мораторий на нее действовал уже лет триста. Отшельничество или исправительные работы на далекой и не очень безопасной планете – чревато последствиями самыми разнообразными, потому что на что способна отчаянная злость, а еще – не слишком ли мягко? Не будь этого последнего тарана, Кирк не сомневался, Хана утащили бы обратно в подпольные лаборатории, вытащили бы все знания и идеи, а потом, возможно, снова загнали бы в угол – работай на Флот, или команде твоей конец. Но дело приняло куда более публичный оборот, и выход виделся только один. Криосон. Не смерть, но и не жизнь. Новый механизм заморозки, новая криокапсула – 73 новых капсулы, если быть точным. Команду из прошлого решили не будить. Вопрос о том, куда упрятать опасные капсулы, тоже был решен – их должны были погрузить на исследовательский корабль, отправляющийся в пятилетнюю миссию к окраинам изведанного космоса. Если кто и найдет безопасный склеп для преступников прошлого, то только они. И хотя имен еще не называли, и даже корабль официально не был выбран, Кирк верил, почти знал, что именно команда Энтерпрайза будет удостоена этой чести. Они поставят точку в этой кровавой истории, полной боли и скорби, и шагнут в новую жизнь. За тот самый последний рубеж.
Последние отзвуки донеслись до рекреации, где Кирк ждал окончания процесса, все присутствующие в зале встали и стройными рядами стали спускаться вниз, чтобы покинуть зал. Свидетели, обвинители и помощники судьи тоже расходились, и Кирк в который раз проникся благодарностью к Маккою, из-за «рекомендаций» которого был лишен сомнительного счастья находиться в зале. Его участие ограничивалось подписью в отчете Спока и доставкой преступника к месту исполнения приговора. И вот к этой обязанности пора было уже приступить.
Четыре офицера, присутствовавших на процессе в качестве стражей, окружили Хана. Двое вышли, отдали честь старшему по званию капитану Кирку и замерли. Еще двое шли за преступником в двух шагах. Джиму отводилось почетное место рядом и право последнего разговора с приговоренным. Сложно сказать, кому из них больше нужен был этот разговор и нужен ли был хоть кому-нибудь, но порядок есть порядок.
Ночь перед судом Кирк провел в раздумьях – хотел ли он спросить хоть что-нибудь у Хана? Что-нибудь сказать, о чем-нибудь напомнить? Поблагодарить, в конце концов? До самого рассвета ему так и не пришло в голову ничего путного. Ненависть за смерти, увечья и моральный урон команде Энтерпрайза никуда не делась и мешала говорить и думать о светлом, но и выражения не требовала. Утром, посмотрев в глаза своему отражению, Кирк осознал, что комок противоречивых мыслей о жесточайшем и преданнейшем человеке из всех, кого знал капитан, был настолько равновесным, что равнодействующая сила его оказывалась нулевой. Он хотел только исполнения приговора – и желал Хану только этого.
Ему запретили говорить о живой команде «из соображений безопасности». Как человек, в двух словах знающий историю Хана и на своей шкуре ощутивший его силу, Кирк понимал и принимал приказ. Как капитан, верный своему кораблю и его экипажу, негодовал и без конца рефлексировал, но что толку, приказ есть приказ. Они только добавляли равнодушно-отчужденному, уставшему взгляду оттенок тоски – в самой глубине, там, куда никто никогда не заглядывал, кроме адмирала. Ныне, усилиями Хана, покойного.
Когда сверхчеловек вышел из зала, Кирк только чуть повел головой и, кивнув на привычный жест офицеров, занял свое место, и всмотрелся в глаза сверхчеловека, не понимая, что хотел бы там увидеть. Подавать Хану руку не было смысла - свободы действий и жестов преступнику не оставили. Значит, просто идти вслед за офицерами. Капсула была готова в восстановленной лаборатории в Штабе, судебный процесс же в связи с нанесенными Штабу разрушениями перенесли в Академию. И хотя особо говорить не хотелось, Кирк помнил о полученном приказе.
- Право последнего слова будет предоставлено на месте исполнения приговора.   
Собственно, если и должен был Кирк сообщить приговоренному хоть что-нибудь, то, пожалуй, только это. Последнего желания Хану не полагалось - все же не смертный приговор. А в присутствии Хана Кирк, обыкновенно и в минуты нервозности болтливый сверх меры, отчего-то терял всякую охоту говорить больше, чем необходимо. Самый простой и действенный способ самоконтроля - замереть и ждать. В данном случае - просто молчать.

Будь на месте Сингха кто угодно, совершенно любой другой преступник с любым послужным списком и перечнем грехов, любой представитель Федерации или её врагов, Кирк нашелся бы с шутливым ответом в считанные секунды. После смерти, а вернее, после её осознанного ожидания и прощания с миром, кораблем и лучшим другом, всё в жизни видится по-другому. Становишься как будто светлее даже, словно и правда успел пообщаться с ангелами в зале страшного суда. Отучаешься хранить злобу и держать обиды, снова ценишь каждое мгновение (хотя в этом Кирку и до смерти не было равных). Когда знаешь, действительно понимаешь, что в один миг жизнь может оборваться, твоя или чья-то ещё, прощаешь этому миру всё и сразу - прошлое, настоящее и будущее авансом. Но Хан Нуньен Сингх из этой пасторали традиционно выбивался. Пожалуй, спасти его могло бы только введение сыворотки лично адмиралу Пайку, но тот был давно и безнадежно мертв, да и Хану это "спасение" нужно было, как многострадальной Энтерпрайз - мемориальная доска на капитанском мостике. И кому угодно Кирк с усмешкой ответил бы, цитируя Боунза, что и умереть-то толком не успел, бесполезен для науки и экзорцистов и вообще.
- Думаю, настойчивое пожелание тебе скорейшего свершения правосудия сохранилось из жизни прошлой. Хотя кто знает, может, и твоя ярость нашла выход. - будь рядом Спок, быть может, он посоветовал бы говорить вежливее. В конце концов, правосудие уже свершилось, нет нужны зубоскалить и злословствовать. Знание это делало голос Джима лишенным агрессии, и произносил всё это Кирк в той же манере, в какой приветствовал его Хан. Ровно, негромко - не светская беседа, но и до первых их диалогов на борту Энтерпрайз далеко. Потому что все уже давно решено.
Побывав, пусть и условно, на том свете, Кирк не начал бояться смерти настолько, чтобы в присутствии безоружного Хана со скованными руками, в окружении офицеров и в самом сердце Звездного Флота чувствовать себя неуверенно. В конце концов, приговор - не смерть, а погружение в капсулу, продолжение сна, в который сверхлюди когда-то погрузили себя сами - ни один гуманист не назвал бы строгим. К чему усугублять. Ведь, что бы там ни говорили, ни одно существо на свете на самом деле не желает своей смерти.
Офицеры продолжали путь, последний из них вышел из зала. Кирку и Хану тоже не стоило задерживаться, их, в конце концов, ждали. Шаг, другой. Никакого встречного движения, никакого вообще движения рядом, Кирку не приходилось даже пропускать заключенного вперед - даже в самых узких местах их маршрута спокойно можно было пройти втроем. Вдох. Выдох. Эти десять минут Кирк припомнит Федерации, когда его в следующий раз решат вызвать "на коврик".