Кажется, существуют ещё на свете люди, которые в жизни редко видели солнце. И с каждым годом, а, может быть, днём их становится больше. Может, всему виной толстый слой смога, клубящегося над промышленным городом, для которого не стоит давать названия – каждый узнает в описании безликого мегаполиса свой, - а, может, сама природа человека, напрочь отрицающая, что ей от этого рутинного мира действительно что-то да надо. А есть люди, которые не видели солнца не потому, что они слепые уродцы, а потому, что им эту звезду заменял свет лампы накаливания над головой, прожектора хирургических столов и мерцание единственной рабочей лампочки в боксе для буйных. Сам мир вокруг них был словно хорошо сколоченная подделка – благополучная копия на оригинал, достойная и восхищения, и омерзения. Ничто не отличает этих людей от остальных – у них есть две руки, две ноги, голова, туловище, функционирующий мозг, они могут ходить на своих двоих (или не могут, если речь идёт об инвалидах), могут спать и видеть сны, а могут работать, могут иногда гулять с такими же, как они, читать книги, рисовать, шить, завтракать, обедать, ужинать, принимать таблетки от головной боли или кашля, разговаривать со сверстниками, словом, функционировать, как и любой нормальный человек. «Нормальный». Это слово засело в его голове. «Я – нормальный», - утверждение, которое давно перестало быть правдой. Когда-то он был безобиднее случайно встреченного на улице чудака, который по какой-то одному ему ведомой причине идёт, говоря сам с собой, или подолгу стоит возле витрин свадебных салонов. Он никого не трогал. Улыбался сам себе, своим мечтам и целям. Шёл дальше. Жил дальше. Это было так давно, было ли это в самом-то деле? Он не знает. Он больше ничего не знает, даже не может понять, что с ним случилось. Как всё произошло. Время для него превратилось из крошечной пластилиновой точки, которую он скомкал для себя сам, в бесконечно длинную нить, уходящую куда-то за горизонт, докуда его ослабшее тело не смогло бы добраться при всём рвении и желании.  Он просто копия на нормального человека. Просто подделка. Эксперимент. Открылись ли у него глаза? Осознал ли он это? Нет.
Прошло уже чуть больше двух дней после его побега, которого не было. Он в упор не помнил, как ему удалось вырваться из капсулы, убить охранников и врачей, пробраться через толпы психов вниз, в швейную мастерскую, и запереться там на несколько часов, дабы превратить себя в другого человека. «Нормального». Да? Нет. Нормальный был уже мёртв. Нынешнему ничего не поможет. Сейчас его костюм был изодран, вывален в грязи, вымочен в чужой и, возможно, в его собственной крови. Лёжа ничком на земле и слушая то, как в нескольких метрах от него гибнут люди, он мог бы думать о том, что им достаётся всё поделом, сами, сами виноваты, так им и надо, вы заслужили. Не мог. Было тяжело сконцентрироваться на происходящим, ведь перед глазами стояла она. Она его бросила там, в пустом спортивном зале, развернулась, ушла. Он мог бы погибнуть, задохнувшись в стянувших его, словно гигантские змеи, канатах. Нет, не мог бы – как бы она была без него? Раз за разом прокручивая в своём изнурённом сознании тот эпизод, Эдди чувствовал, как его захлёстывало отчаяние пополам с уязвлённым достоинством. Ему хотелось впасть в ярость, кинуться следом. Но тогда он только и мог, что барахтаться в путах, высоко задирая голову и хватая воздух ртом, как рыба, выброшенная волной на берег. Ради неё он вызволился, где же она теперь? Ушла. Что с ней стало? «Не знаю». Ему было горько с того, что он не мог ничем помочь своей дорогой, даже не зная, цела ли она, где она, страдает ли, зовёт ли его на помощь? Нет. Вся его жизнь – отрицание. Прежде всего – отрицание себя самого. Но она же существовала! Он помнил её. Они были совсем близко друг к другу. И снова провидение вмешалось в их жизнь, в их личное счастье. Пальба, дикие крики, влажные звуки разрываемой плоти, забористая ругань. Это всё так далеко, но в то же время очень и очень близко. Кто знает, может быть ОНА стала жертвой? Может, это ОНА так истошно кричит там, а он лежит без движения, не в силах помочь ей, спасти её. Он был зол на свою дорогую невесту. Был зол за то, что в первую встречу она осталась к нему холодна, во вторую ранила его, в третью бросилась бежать и, о господи – этого случиться с ней не должно было! – повредила себе ногу, из-за чего хромая влачила её за собой, оставляя десятки кровавых следов. Она снова сбежала. И опять. И опять. Оставила его умирать. Достойна ли эта сука прощения? Да. Он любит её. Сердцу приказать невозможно. Да, он был с ней груб, возможно, он пугал её раз за разом, но он клялся, божился, что изменится. Ради неё. Ради их общего счастья. Он не из тех, кто нарушает своих обещаний. Но не этим ли он занят сейчас? Вдали от своей дорогой. Ведь он обещал быть с ней рядом… всегда.
Что-то творилось здесь. Что-то нехорошее. Ему было всё равно. Дольше двух дней без еды и воды, жизнь за счёт мысли о возлюбленной. Нормальная жизнь? Нет. Вновь отрицание. Сил хватало лишь на то, чтобы думать, думать и спать. Он закрывал глаза и проваливался в больной сон, не видя солнца. Наверное, со стороны он казался мёртвым. Снова нет – он жил. Только… надолго ли? Кажется, он не так далеко отошёл от стен больницы, раз мог улавливать то, что происходило в непосредственной близости с ней. Вырвавшись из ловушки, он просто бежал наугад, не замечая никого вокруг. О, как он был слеп. Слеп и глуп. Разве так дела делаются? Вокруг хаос, разруха, а ты бежишь, не разбирая дороги, преследуя только тебе видимого призрака, который для остальных не имеет никакого значения. Вселяло надежду лишь то, что привычный гул его не тревожил. Или нет? Без присутствия того существа ему становилось откровенно… паршиво. Что он мог бы поделать с собой? Ждать. Думать и ждать. Думать и спать. Но даже во сне его мечта не сбывалась. Время, в течение которого он терял сознание, было просто пустотой, чёрной бездной, изнуряющей его ещё больше. Может быть, смерть была бы лучшим для него утешением. Нет? Нет! Как он смел думать об этом, как он… слишком хочется встать. Пройтись немного. Перестать жалеть себя, снова стать сильным. Или перестать чувствовать своё существование. Заперт-заперт. От себя не убежишь. Голова шла кругом. «Не хочешь ли ты вырваться из своей черепушки, а, Эдди?»
- Что ты там говоришь?
Мужчина вздрогнул так, словно сквозь него пропустили электрический ток – он знал это ощущение, прекрасно помнил его с тех времён, когда его, наглотавшегося припасённых от ежедневного рациона транквилизаторов, возвращали к жизни врачи. Разумеется, он был без сознания, но множество раз видел подобную сцену в кино. А мозг… мозг человека – тёмная штука, таинственная. Она всё помнит, даже если насильно пытается позабыть. Накладывая воспоминания на визуальное восприятие, он смог добиться того самого ощущения. И сейчас он был не в восторге с того, что ему вновь пришлось это пережить. С ним говорили. Говорили ведь? Это не был голос существа, равно как не принадлежал врачам или кому-то из «Мёркоф». Это не был голос мистера Блэра – он никогда не позволял себя обращаться к варианту в подобном тоне. Это и не был голос его дорогой. Ведь иначе бы он тут же вскочил на ноги и заключил бы её в объятия, наверняка бы следом свалившись без чувств – так он был слаб. Значит, ему не было дела до того, кому принадлежали слова.
- Избавить от мучений?
- Уходи, - после долгого молчания слова давались с трудом. Они буквально продирались по гортани вверх, дабы превратиться в звук, слышимый, наверное, только им самим. Сделав над собой усилие, Эдди попытался говорить громче. – Просто убирайся отсюда. Уйди. Ты мне ничем не поможешь.
Возможно, что он выдал себя, и сейчас его пристрелят, как бешеную собаку, положив раз и навсегда конец тому, что он не успел толком начать. Своей собственной независимой ни от чего жизни. Бессильные руки пару раз зачерпнули землю, набивающуюся под ногти и марающую перчатки, затем упёрлись в почву и с огромным трудом выпрямили тело, заставляя его принять полусидячее положение. Глускина повело в сторону, как при сильном головокружении, но он вновь среагировал быстрее, чем мог бы предположить, удержал равновесие и бездумно глянул в сторону источника звука.
- Зачем тебе здесь находиться? – прохрипел он, всматриваясь в невысокого роста женщину. – Зачем ты пришла ко мне? Издеваться? Опять издеваться? Я вырос в аду! Ты ничего, ни-че-го не знаешь о том, что я пережил!
Зачем человек хранит свои самые страшные воспоминания? К чему ему это всё? Чтобы заставлять переживать свой кошмар снова и снова? Он помнил, что было с ним. Что происходило, прежде чем его страдания действительно прекратились. Жидкий огонь в его лёгких. Связан по рукам и ногам. Не может пошевелиться. Как сейчас… нет. Эдди заставил себя приосаниться окончательно, демонстрируя свою независимость от врачебных оков. Теперь он свободен. Свободен?
- Дорогая… ты вновь меня бросила. Я не хочу… я не могу быть один, не могу!
Эта женщина, она не поймёт. Даже если она не имеет к происходящему никакого отношения. Бесполезная, как и сотни шлюх до неё. Он мог бы дотянуться до её горла рукой, удавить, свернуть шею, размозжить голову о то дерево, в которое упиралась его спина. Он не хотел. Он не убийца. Настоящий мужчина не может быть бесчеловечным убийцей – он запомнил это. Смерть от его рук нужно было заслужить чем-то из ряда вон выходящим. Смерть – это слишком лёгкое наказание. Кажется, ему вновь стало дурно.
- Мне отсюда не выйти, - осмысленно глядя на женщину сказал он. Его руки всё ещё беспокойно шарили по земле, в то время память отказывалась подсказывать, что нож он выронил ещё в больнице. – Тебе тоже. Пришла на смерть? Что ж, если тебе так будет лучше. Мы всё в конечном счёте умрём… каждый в свой срок.

Отредактировано Eddie Gluskin (24-12-2014 03:38:46)