Если в должной мере проявлять долю терпения и усидчивости, заставлять себя работать над собой и ни в коем случае не опускать рук после каждой из стоящих на пути к совершенству неудач, то можно достичь очень многого – такого, что в самом начале казалось вовсе недостижимым и немыслимым для рационального представления об исполнении планов. Собранность, хладнокровие, усердие – все эти качества достойны современного джентльмена. И терпение. Очень много терпения, потому как без него нельзя справиться в нашей с вами и без того непростой жизни. Можно от рождения быть напрочь лишённым дара сидеть и ждать до последнего, но жизнь научит. Она всегда берёт верх, хочешь ты этого или нет. С нею бесполезно бороться и спорить, и коли кому-то написано на роду вести себя по завещанному, так тому и быть. Эдди давно уяснил для себя, что последнюю глупость, какую может совершить муха, будучи в паутине, так это барахтаться в попытках высвободить себя из липких пут. А самое мудрое, что она может предпринять, всё ещё пребывая в незавидном положении, так это сожрать паука. Здесь, в оборудованной им же самим мастерской, он чувствовал себя мухой-арахноедкой больше, чем тем самым членистоногим, от которого стоит спасаться опрометью – хоть по воздуху, хоть вплавь, хоть по твёрдой почве. Он знал, что не защищён от настоящего зла, которое было совсем неподалёку. Иногда ему становилось страшно, и тогда он поднимался из-за стола и настороженным шагом преодолевал расстояние от него до входной двери, вслушивался за шум за ней, иногда даже приоткрывал небольшую щель и глядел в пустоту коридора, чья тишина нарушалась лишь сдавленным скрипением проворачивающихся ржавых петель и отдалёнными короткими криками. К нему боялись идти, в то время как он сам был немало напуган. Может быть, именно в этом и было его спасение – сидеть взаперти, работать, мечтать, упиваться своей непобедимостью, но внутренне всё ещё себя чувствовать себя жертвой. Но провести всю свою жизнь, когда твоя цель – поиск, - невозможно. И это он тоже всецело понимал и поддерживал, откладывая, впрочем, свой выход в люди до того времени, когда у него всё будет готово. Его работа почти завершена, осталось всего пара декоративных стежков, хоть и эта «пара» была на самом деле достаточно кропотливым занятием, требующим острого зрения и хорошего света. Эдди же дошивал свадебное платье для своей любимой под жёлтым пятном лампочки аварийного освещения, щурясь и почти поднося материал к своим и без того травмированным глазам. За время пребывания в «берлоге мистера Глускина» он, кажется, совсем позабыл, что свет бывает ещё какого-то иного цвета, кроме противно-оранжевого, переходящего в жёлто-коричневый из-за падающего без конца напряжения в бесперебойниках. Поэтому редко, но выходя наружу, он сталкивался с глазной болью из-за белых или зелёных вспышек, испускаемых неизвестными ему приборами. Ему стоило беречь себя, потому что у него слишком много дел. Выбираясь из одной топи, он угождал в другую, затем в третью, четвёртую… до бесконечности. Тогда-то он и вспоминал, что он никакой не паук, а всё ещё плотоядная жестокая муха, которую можно прихлопнуть в любой момент. Но кто сказал, что он сдастся без боя? Сегодня у него важный день, он чувствует это нутром, а чутьё его, натренированное почти до возможного совершенства, никогда не подводит. Единственное, пожалуй, за что он будет благодарен тем опытам, что проводились над ним в течение последних нескольких лет. Не стоит правда обращать на это внимание именно в этот момент – куда важнее быть предельно аккуратным, не забывать о том, что палец с воткнутой в него штопальной иглой, беспощадно кровит и оставляет на белой материи розоватые отпечатки, и шить, шить дальше. Все пара стежков, как и говорилось ранее: украсить подол оборками, которые раньше служили чьими-то рукавами, а ныне аккуратно собранными волнами готовы были завершить собранное по частям из лоскутов свадебное платье; подтянуть лямки, чтобы те сидели, как влитые, а не сползали с плеч из-за привычки его благоверной сутулиться – Эдди достаточно долго за ней наблюдал, чтобы запомнить даже такие мелочи; немного ушить сам силуэт платья в талии, ведь за всё время здесь она могла слегка похудеть. Он знал, что она будет довольна подобным подарком. А он готов был пожертвовать всем, лишь бы угодить своей дорогой. Ведь недалеко от импровизированного швейного места на верстаке лежали, цепляясь друг за друга углами ершистых выступов, два обручальных кольца, сделанных из колючей проволоки и украшенных сточенными на манер пятигранных кристаллов мелкими гайками. Ему казалось, что всё созданное своими руками имеет все шансы стать подлинным шедевром. Завязав завершающий узел и перекусив грубую нить, Эдди со вздохом отложил на столешницу платье, сгорбился и обхватил себя за плечи руками так, словно хотел сдавить самого себя в объятиях – его спина из-за неудобного положения теперь беспощадно болела, а распрямляться сразу было бы великой глупостью, - настигшая острая боль в позвоночнике гарантированно бы усадила его обратно. Но всё-таки это был час его славы, на последнем стежке его работа была закончена. Можно было позволить себе пару-другую минут для тихого отдыха, но они казались совершенно никчёмными перед лицом того, что он обязан был сделать теперь. Не досчитавшись ещё нескольких отведённых ему провиденьем секунд, Эдди поднялся с места, не глядя пригладил волосы так, чтобы ни одна прядь не посмела выбиться из общей причёски, потянулся и неспешно пошёл наряжать манекен в только что дошитое платье. Этот безголовый труп, что служил каркасом для новой одежды, был, конечно, уродлив и нескладен по сравнению с его благоверной. Поэтому чудесный наряд неприглядно повис на старом теле, лишний раз подчеркнув в сознании жениха то, что ни на чём другом это платье не будет смотреться так же красиво, как на его невесте. Скорей прихватив со стола кольца и отправив их в нагрудный карман своего жилета, а следом вооружившись мясницким ножом, Глускин стремительно покинул сотканную им же самим паутину, чтобы не искушаться и не оборачиваться ещё раз напоследок, дабы убедиться, что его оплот безопасности всё так же надёжен, как и был раньше. Это было смелым решением, и он понимал, на что идёт. Он понимал, кого он ищет.

Ему посчастливилось встретить её не так далеко от своего убежища – всего-то с сотню шагов по леснице и коридорными рукавами по давно заученному наизусть пути вперёд до заваленного коечными каркасами и перевёрнутыми стеллажами тупика. На секунду Эдди даже показалось то, что любимая просто стояла и ждала его там, а не вышла на свет случайно. Может быть, так оно и было, в том, что его избранница была безгранично умной и сообразительной он не смел сомневаться. Он помнил, как в первую встречу она была сильно напугана, и, наверное, за этот испуганно-протестующий блеск в её глазах он и полюбил её всем сердцем. Это место изменило её к лучшему – это наблюдалось в её уверенном взгляде, в её движениях, в выражении её лица, предвещающего мало хорошего тому, кто подступится ближе, чем ещё на два шага. Скорее всего, на этот раз и она была вооружена, но Глускина это не могло напугать. Зло, готовое вселить в него страх, было всё ещё рядом, но недостаточно близко, чтобы повергнуть в ужас обоих. От того зла спастись было невозможно. И единственное, за что бы он стал бояться, так это за свою избранную, что она погибнет раньше него или же останется в стенах лечебницы одной без поддержки.
- Дорогая? Я рад, что наконец сумел тебя отыскать, - Эдди протянул руку навстречу невесте в надежде на то, что она ответит на жест с полной взаимностью. – Ты больше не выглядишь напуганной, и это делает меня счастливым.
Встретившись взглядом с любимой, он улыбнулся, на всякий случай приглашающее поведя к себе кистью, дабы убедить её в самых честных намерениях. Пускай она сама сделает к нему первый шаг. А он, если надо, заставит её глаза вновь блестеть от страха и слёз. Ведь только он имеет на это право.
- Я вижу, что ты изменилась. Но я по-прежнему люблю тебя, дорогая. Не упрямься, не заставляй меня брать тебя силой.

- Бешеная сука!
Больнее всего встречать удары, которые ты не в силах парировать, ведь дело отнюдь не в собственной слабости – ответить взаимностью на нанесённую ножом рану той, которую он любит больше собственной жизни, собственной свободы и здравого рассудка, будет непростительным преступлением, за которое он себя возненавидит до конца своих дней. Эдди совершал немало ошибок. Он часто влезал туда, куда его лезть не просили, и расплачивался мгновенно за всё, что он натворил. Обжигаясь, он пробовал снова, в надежде в конечном итоге достичь справедливости, но все его действия, все попытки обезопасить себя от лживой действительности, запереть себя так, как он смог спрятаться в ловушке, полной психов-убийц, он так и не смог. Тот, кто должен был его защищать до конца, предал его, оставил одного в темноте, выбраться из которой у него не было ни единого шанса. Он уяснил навсегда – никому нельзя верить, а уж тем более тем, кто находится к тебе ближе всего. Уяснил, но так и не смог заставить себя ждать подвоха от той, ради которой он до сих пор жил. Обрывками воспоминаний до него часто доносились приглушённые голоса докторов, суетившихся над его практически бездыханным телом всякий раз, когда он, хитро припрятавший не выпитые вовремя транквилизаторы, разом опрокидывал их перед дневной прогулкой, чтобы надсмотрщики недосчитались его только тогда, когда было бы уже поздно. Тогда у него не было цели, а мучения, которым он подвергался, казались невыносимыми, бесконечными, готовыми в одночасье поглотить его воспалённый разум. Единственным от них избавлением была смерть – это понимал он сам, это понимали врачи. Но из этого места не было выхода, потому он заставил себя выживать всеми силами, коих в нём с каждым днём становилось всё меньше. Кто знает, может быть тот самый злополучный день вовсе не стал очередной катастрофой? Может быть, это был его билет на свободу. По крайней мере, он сумел позволить себе стать тем, кем всегда мечтал и отыскать ту, что стала для него новым избавлением. Новой смертью, но не тихой и безмятежной, как от снотворных и успокоительных, а острой, ранящей, оставляющей рубцы на настрадавшемся сердце. Он однажды слышал, что любовь – это кончина разума. Он готов был отплатить своим рассудком взамен на мечту. Только сперва её стоило добиться.
- Почему? Почему ты так со мной?
Удар в лицо он ощутил многим позднее – его перекрыла острая боль в руке, и Эдди, выпустив от неожиданности оружие из пальцев, схватился за порез, сдавливая его до такой степени, что между костяшками проступила кровь. И без того серая и замызганная рубаха мгновенно пропиталась горячей алой жидкостью, на что он уже мысленно прикинул количество тех швов, что ему придётся самому себе наложить, когда всё закончится. Его драгоценная возлюбленная причинила ему боль – не моральную, с которой порой тоже непросто справиться, а самую настоящую, на которую он всегда реагировал ответной агрессией. Он боялся себя в такие моменты, ведь он так и не выучился себя контролировать. Доктора говорили, что это не пройдёт, если он сам не захочет. Глускин хотел, он пытался сдерживать свою агрессию, и раньше у него получалось, потому как основной процент был направлен всё-таки на себя самого, а не на окружение. Последнему доставались лишь проклятия и ругательства – ударить кого-то из персонала ему бы просто не дали, да и не хотел он, пускай ладони частенько сжимались в кулаки. Эдди не хотел вновь применять насилие по отношению к своей дорогой. Он раз и навсегда поклялся измениться ради неё, больше не пугать её, стать самым заботливым и смелым, оберегать её от всего кошмара, что происходило в этом месте. Но кое-что не хотело его отпускать, как бы он не старался. Схватив невесту за ворот её больничного комбинезона, Эдди в ярости швырнул её тело в сторону забаррикадированного прохода. Он не помнил, что обещал ей не причинять боли. Секунду назад он знал, что она пережила многое и вернулась к нему другим, но всё таким же горячо любимым человеком, но сейчас, когда его разум застилала пелена гнева, ему было не до сантиментов.
- Ты такая же как все они! Я думал, что я сделал правильный выбор. А ты всего лишь очередная мерзкая шлюха. Грязная, гниющая шлюха. Ненавижу тебя. Ненавижу тебя!
Не давая жертве подняться, он снова атаковал, на этот раз обрушивая на неё оглушительную пощечину. Он догадывался о том, какая тяжёлая у него была рука, но это его сейчас вовсе не волновало. Случайное шевеление им тут же было расценено как попытка к побегу, потому придавив чужое тело коленом к полу и  схватив несчастную за ногу, с силой надавил на неё обеими руками поперёк голени аккурат до слышимого звука ломающихся костей. Теперь-то она никуда не сбежит, но Глускину было мало и этого. В такие моменты он свирепствовал до тех пор, пока не выместил бы свой гнев до конца. Наверное, не вырони он нож ранее, он бы давно всадил его по самую рукоять в грудную клетку возлюбленной, не дав ей ни единого шанса на выживание. После бы он осознал, что наделал, но было бы уже поздно. Посему сейчас он ограничивался лишь беспомощными ударами по лицу, чуть ли не воя от обиды и унижения. Что-то держало его в узде. Что-то не давало сжать руки на её шее, не давало лишить её жизни под короткий хруст позвонков, не давало разбить её лицо об пол до такой степени, чтобы лобная доля треснула, а осколки её вошли в мозг.
- Почему ты бежишь от меня, дорогая?
Эдди не был чудовищем. Что бы про него ни говорили, что бы ему не навязывали – он старался действовать вопреки всем своим безутешным диагнозам. Не особенно разбирающийся в жизни, он знал, что для того, чтобы стать нормальным, нужно действовать инструкциям, проводить свою судьбу параллельно предписанным в них линиям. Если его заставляли быть психопатом – он поддерживал их, но внутренне оставался всё тем же непокорным и тешущим себя надеждами о том, что однажды ему удастся вырваться на свободу. Но он никогда не стал бы убийцей, даже если бы его насильно подвели к страшной черте. Поэтому поймав взгляд своей возлюбленной, он вместо очередного удара обнял её ладонью за лицо, ласково проводя большим пальцем по линии скулы и едва сам сдерживая слёзы. Он всегда совершал одни и те же ошибки. Но зачем она его спровоцировала? Он любит её, а она так жестоко отвечает на все его попытки загладить вину. За прошлые прегрешения. Ведь нельзя обижаться на что-то вечно, верно? А он не совершил ничего такого, за что нельзя было бы простить.
- Я был груб с тобой в тот раз, в этот снова угодил в тот же капкан… прости меня, милая. Я не хотел. Это сильнее меня, понимаешь? Не стоило тебе так со мной поступать, не надо заставлять меня злиться, - Эдди попытался улыбнуться, но улыбка вышла неуверенной и дёрганной из-за плохо скрываемого страха. Он боялся, что его не простят. Снова оставят в одиночестве сходить с ума окончательно. Те крупицы здравого смысла, что всё ещё присутствовали в нём, призывали бороться и не опускать рук. – Ты сильная и смелая женщина, и я очень ценю твоё рвение, но это место сильно тебя запутало. Я помогу разобраться.
Не прерывая с ней зрительного контакта, он нащупал руку, всё ещё держащую нож и потому угрожающую его жизни. Нужно было убедить свою дорогую не совершать тех же глупостей, что только что сделал он. Если это будет одна жизнь на двоих, стоит выучиться идти по ней достойно.
- Дорогая, посмотри на меня, - схватив за подбородок пальцами, он повернул лицо возлюбленной к себе. - Я не враг тебе. От меня не надо бежать, потому что я не причиню тебе зла. Я буду тебя защищать. Это очень скверное место, и его дарами нужно пользоваться с умом. Ты меня понимаешь? Вместе мы сможем выбраться отсюда. Или противостоять всем творящимся здесь бедам. Я буду с тобой рядом всегда, чтобы ни случилось, и я не позволю никому притронуться к тебе или нанести тебе вред.
Глускина боялись почти все забредающие в это крыло пациенты. Его репутация мучителя и садиста облетела больницу быстрее, чем можно было ожидать в такой ситуации, когда все заняты только проблемами собственного выживания в адских условиях. Он узнал, как и водится, об этом последним. Что ж, это было лишь на руку, пускай эти шлюхи страшатся своего карателя. Но он не хотел, чтобы его избранница вновь бросилась прочь, как было в тот раз, когда он не сумел удержать её рядом. Не хотел, но методично и с силой разжимал её пальцы, сомкнувшиеся вокруг рукояти ножа, стараясь при этом говорить с ней как можно ласковее и убедительнее.
- Тебя так долго не было здесь. Я думал, что ты покинула меня навсегда, - грубо раскрыв ладонь, он отбросил злосчастный нож подальше, всё ещё мысленно сетуя на ноющую от пореза руку. – Скажи, тебе больно? Прости меня, если я сильно ударил тебя. Прости за всё то, что наговорил тебе. Ты не должна была из-за меня пострадать. Я всё исправлю, я клянусь тебе. Я стану другим ради тебя. Ради нас.
Решив, что поцелуй будет единственно правильным путём к примирению, Эдди не мешкая прижался к чужим губам своими, всё ещё на всякий случай сжимая теперь уже обе руки за запястья. Он прекрасно понимал, что может быть в эту же секунду укушен или огорошен ударом в переносицу, но всё равно не смел отрываться.
- Знаешь, что это? – он ослабил хватку лишь тогда, когда убедился, что ему больше ничего не грозит, после чего отпустил руку и нашарил в кармане одно из колец, не преминув продемонстрировать его своей невесте. – Я сделал это для нас. Но это место совсем не подходит для того, о чём я ещё хотел бы спросить тебя. Пошли. Я отведу тебя туда, где нас никто не потревожит.
Поднявшись на ноги, Эдди протянул лежащей на полу руку, чтобы она вновь оперлась на неё, но вовремя спохватился о недавно совершённом перед нею проступке.
- Не шевелись, дорогая. Я не хочу, чтобы тебе вновь стало больно, - почти смущённо проворковал он, подхватывая возлюбленную на руки. – Мы что-нибудь сделаем с этим. После того как решим дела поважнее. Хорошо? Я уверен, это не заставит себя долго ждать.
Дорога назад, казавшаяся такой длинной в самом начале пути, заняла не так много времени. Может, причина была в том, что вечный жених, вселяющий страх даже в самого здравомыслящего пришельца в его владения, наконец был по-настоящему счастлив. Прижимая к себе свою невесту так, будто бы прикасался к самому дорогому сокровищу в мире, которое он, впрочем, готов был присвоить себе, он почти что гордо прошествовал до швейной мастерской и, вновь осыпав любимую извинениями, кое-как открыл вечно заедающую дверь внутрь.
- Ещё пара мгновений, моя дорогая, - оставив её сидеть на столе, над которым недавно сам горбатился в кропотливых попытках завершить свадебный наряд, Глускин намертво забаррикадировал вход тяжёлым верстаком, на всякий случай подвинув к ней неповоротливый, а от того и надёжный железный шкаф. – Теперь нас никто не потревожит. Я обещаю.
Сев рядом с любимой, Эдди наконец мог спокойно вздохнуть и расслабиться. В своей мастерской он чувствовал себя в безопасности. А там, снаружи, на него будто бы были направлены тысячи взглядов – совсем как раньше. Он боялся, что всё однажды исправится. Его снова найдут. Снова загонят в этот адский механизм. Вновь начнут измываться. Только теперь ничего не получится. Теперь он научился многому. И был не один. Чтобы убедиться в том, что его невеста всё ещё рядом с ним, он ненавязчиво взял её левую ладонь в свою и повернул к себе тыльной стороной.
- Мне всегда нравилось то, какая гладкая у тебя кожа, - пробормотал он, ласково целуя чужие пальцы. – Ты у меня само совершенство. Ты хоть представляешь, насколько ты красива, дорогая? Именно поэтому мой выбор пал на тебя. Именно поэтому я ждал только тебя, чтобы сделать тебя своей навсегда. Ты согласна? Согласна стать моей женой?
Эдди не выпустил её руки даже после того, как опустился перед невестой на одно колено. Уткнувшись лицом в ладонь, он ждал не то приговора, не то благословения. Ему очень не хотелось вновь становиться тираном, ведь в своём решении сделать эту женщину спутницей жизни он был непоколебим, и пошёл бы на всё, лишь бы добиться успеха. Сейчас он просто надеялся на то, что она окажется благоразумной и последует его ранее озвученным напутствиям. Зная то, каким интеллектом она обладает, ему не приходилось сомневаться в её решении. Каким бы оно ни было – оно будет правильным. И из-за это он волновался больше всего. Потому что для кого-то решение может стать последним случившимся в жизни событием.