Тревору всегда казалось, что люди вообще не должны с ним разговаривать. Дело было отнюдь не в том, что он себя недооценивал или попросту откровенно недолюбливал – на себя ему было всё равно. За семь лет проведённых вне стен приюта он не обзавёлся ни одним другом. Конечно, у него были знакомые или коллеги по работе, которых при других обстоятельствах он смог бы назвать своими друзьями, но стоило ему переехать на новое место, как все эти люди исчезали. Словно их стёрли из жизни гигантским ластиком, оставив на листе только едва различимый грифельный силуэт и струпья бумаги. Единственное напоминание о том, что здесь действительно кто-то был. Но как бы то ни было, реальные – осязаемые и подвижные – люди были куда интересней и занимательней тех, что он рисовал. И намного приятнее интернатских. Но за годы затворничества и строгого ограничения личного пространства и влияния извне он напрочь разучился с кем-то контактировать ближе, чем на расстоянии вытянутой руки. Никто не имел права к нему прикоснуться. Никто не смел посягнуть на его одиночество. По какой-то до сих пор не понятной ему причине, Тревор оберегал своё окружение от себя самого. Был ли виной в этом всём призрак отца, встающий в дверном проёме с петлёй на шее и зажатым в худой занесённой для удара руке молотком-гвоздодёром или же врождённая асоциальность – не столь уж и важно. Он знал наверняка, что его личность и другие люди - вещи слишком различные, чтобы однажды отыскать точки соприкосновения. К тому же, никого из мнимых друзей не устроило бы то, что он без конца терзает себя мыслями о том, что будет, если однажды он не сможет рисовать. Подобная мысль повергала его в самый настоящий ужас, от которого по позвоночнику пробегал неприятный холод, а конечности цепенели одна за другой. Тревор частенько думал, что если когда-нибудь проклятье отца настигнет его, и он больше не сумеет выдать ничего путного на бумаге, то он умрёт. Умрёт окончательно, никого не беря с собой – ему некого. Этот страшный, но по-своему притягательный исход он бережно хранил на задворках своего сознания: утешение веревки или бритвы, уверенность яда на полке, который только и ждёт, чтобы его выпили подчистую. Возможно, в этом и была причина его нелюдимости. Если и плохое случится, то пускай только с ним одним. Не надо делиться своей болью с кем-то ещё.
- Так ты что же, один из искателей приключений? Или вдохновения?
Люди не должны разговаривать с ним. Что, спрашивается, надо этому человеку? Тревор обернулся на сидящего за барной стойкой мужчину и неопределённо пожал плечами, стараясь как можно корректнее избегать прямого ответа на заданный вопрос. Но, видимо, у этого заезжего был тот самый «синдром попутчика», который стоил Треву в своё время немалого количества мыслимых и немыслимых историй. Большую часть он не слушал, попросту пропуская льющуюся информацию мимо ушей, потому что был слишком сильно занят рисованием. Выговорившись, попутчик отставал, а парень продолжал своё неблагодарное дело. Сочтя разумным не отвечать ни на что, а просто выслушать всё, что ему скажут, он на всякий случай прижал блокнот к груди, чтобы у мужчины не возникло и мысли заглянуть в него без разрешения. Если ему интересно, то пускай попробует его отнять.
- И как люди умудряются проводить здесь жизнь, не сходя с ума? Наверное, со временем, ко всему привыкаешь. 
Трев пожалел, что рядом не было никого, кто мог бы за него вступиться, потому как сказанные с беззаботным смешком слова задели его за живое. Он почти что услышал скрип собственных зубов друг о дружку – слишком плотно сжатые челюсти дрогнули, и он почувствовал болезненный спам, прокатывающийся к уху, а затем вниз по спине. Его некому было защищать, да он сам никогда и не прятался за чужими спинами. Интернатская закалка – каждый сам по себе, а бесхозный МакГи отчуждённее всех. Были времена, когда его поколачивали группами, на что он всегда давал сдачи, выучившись бить левой рукой, дабы ни в коем случае ненароком не навредить правой, рабочей, рисующей. Тревор временами был очень и очень жестокий. И эта черта была одна из тех, что заставляли его стыдиться самого себя, а порой и откровенно побаиваться. Что, если он станет таким же, как и его отец? И где гарантия, что тщательно подавляемая агрессия в один не самый прекрасный день вырвется на свободу, вместе с одержимым кровью и смертью ангелом, готовым унести столько жизней, сколько позволит ему время до приезда полиции? Тревор не был как Роберт МакГи. Он даже фамилию выбрал себе другую: Блэк.
- Я не знаю, - колко бросил он своему собеседнику, глядя на того с вызовом, - я не местный. Спросите у кого-то другого.
Его тон выдавал его раздражение – только что без зазрения совести парочка местных мусолила трагедию его семьи. Ну, не парочка. Хозяин «Тиса» оказался на редкость порядочным человеком, что доказал резким завершением разговора. Этот второй, которого судя по всему звали Терри, он был, что называется, без царя в голове по части чужого горя. Мог поделиться сплетнями за просто так, вовсе не думая, что те могут невзначай кого-то задеть. От него следовало бы держаться подальше, если Трев собирается не слишком быстро решать все оставшиеся в городке дела. А он хотел справиться с гнетущим чувством, растущим год от года всё больше и больше. Каждые новые 365 дней жерновом ложились ему на плечи. У него почти не было времени, чтобы попасть в Птичью Страну. Почему этот долговязый там так долго?
- Будет лучше, если вы туда никогда не попадёте. Никогда не переступите порог этого дома… Иначе… У меня так мало времени, у меня…
- Рима мертва, - упавшим голосом сообщил Кинси, едва-едва вынырнув из бамбуковых занавесей, отделявших зал от его каморы. – Звонили из больницы. Автокатастрофа.
Тревор вскинул своё заплаканное лицо и во все глаза уставился на вошедшего. Получается, что ему не почудилось. Интуиция его не подвела, когда он сопоставил увиденное на подъезде к Миле и слова Кинси о больших проблемах. Всё, что он мог позволить, так это бездумно глядеть на хозяина заведения и молча скорбеть вместе с ним. На секунду ему показалось, что это он – МакГи – источник всех проблем этого города. И ему действительно лучше бы убраться отсюда, пока не произошло что-то ещё.
- «А как же твой дом?» – издевательски шепнули ему старые демоны, терзавшие душу на протяжении долгих двадцати лет. – «Ты что, совсем не хочешь узнать о том, что с тобой случилось? Узнать, почему ты до сих пор жив?»
- Стива нет в городе, умотал куда-то, я так и не смог ему дозвониться, - тщательно маскируя свой упавший настрой под будничным тоном сообщил онемевшему от всего, что с ним происходило, Тревору. – Так что тебе придётся идти пешком в потёмках. Освещение у нас тут не очень, кстати сказать. Особенно если идти вдали от линий электропередач прямиком через поле. Да и, кстати, - он задумчиво поскрёб в затылке. – По другому туда и не попасть никак, разве что если не пройти город насквозь, а это ещё больше времени, чем можно ожидать. Эй. Ты чего ревёшь, парень?
«Парень» не понял, что с ним не так, покуда слова Кинси не выдернули его из кошмарной галлюциногенной реальности. Ему показалось, что чьи-то призрачные руки тащат его в глубины его же воспалённого разума, а ему не хватает сил с этим бороться. Он не слышал, что говорил о Птичьей Стране, не чувствовал горячих слёз, катившихся по его щекам, не осознавал сдавливающих грудную клетку рыданий. Резко заболела голова, и этот импульс пронёсся по всему телу, замирая в правой руке. В органе, требующим нового рисунка. Если Трев подолгу не брался за карандаш, ему становилось лихо.
- Завтра я пойду на кладбище. Здесь ведь есть городское кладбище?
Кинси непонимающе закивал. Такого странного посетителя у него отродясь не бывало.
- Проезд Сгоревшей Церкви, тебе туда. Не сейчас только, - «он сказал “завтра”» напомнил себе бармен и тут же поправился. – Могу проводить тебя после смены. С тобой точно всё в порядке?
- В полном. Я ухожу, - Тревор попытался выдавить улыбку, но вместо неё у него вышло что-то походящее на болезненный спазм. – Заночую где-нибудь. Сейчас светло ещё. Всего доброго.
- Всего доброго, - зачем-то повторил он своему недавнему собеседнику, столь любопытному до того, что он, Трев, забыл в Потерянной Миле. Эти слова были завуалированным «надеюсь, мы с вами больше не встретимся». И хорошо бы. Этот парень ему совершенно не нравился.
Покинув «Тис», МакГи понуро зашагал по улочке вниз, на каждом повороте внимательно вчитываясь в таблички и указатели. Ведь, если ему посчастливится, то он действительно сможет найти злополучный дом дотемна. Если же нет – Кинси сказал ему адрес кладбища, значит, он заночует там, на могиле своих родителей и младшего брата. Чего ему бояться кладбищ? На них самый крепкий сон. Самый безопасный из всех, что может быть.

Отредактировано Eddie Gluskin (11-02-2015 05:35:41)